— Понятно? — наставительным тоном спросил Арсен, глядя на Цолака. — А вторую заповедь знаешь?
На сей раз Цолак уже молча пожал плечами. Арсен снова обернулся ко мне:
— Малыш…
— За товарищей и в огонь и в воду! — повторил я.
— А третья заповедь какая? — продолжал Арсен.
Но Цолак предупредил меня:
— Опять же за товарищей и в огонь и в воду! Так, что ли?
— А ты понятливый! — довольно произнес Арсен.
— Ну что ж, ребята, — серьезно сказал Цолак, — я очень рад, что вы придерживаетесь такой заповеди. Постараюсь не подвести вас и я.
— Зер гут, зер гут, — кивнул Арсен. — Остается только выдать тебе военную форму, и с сегодняшнего дня ты станешь, как и мы, парнем музкоманды… — Он подмигнул нам и, открыв дверь, вошел в свою каптерку.
Цолак вынул из кармана пачку папирос «Лора».
— Есть среди вас курящие?
Вопрос был излишним. Курили все. И так как курево ребятам выдавалось очень редко, все с возгласами: «Налетай, ребята!.. Живем!» — потянулись за папиросами и в мгновение ока почти опустошили коробку. Я было тоже потянулся, но Цолак дал мне щелчка и закрыл коробку.
— А я и не курю! Просто хотел проверить тебя… Арсен мне поблажек не делает.
Цолак весело рассмеялся.
Киракос жадно затянулся и доверительно сказал:
— Ты не горюй, что все твои папиросы разошлись. Нечего будет курить — Малыш насобирает тебе окурков.
Что верно, то верно. Иногда нашим приходилось уж очень туго, и тогда я собирал им окурки на улице. Но, кроме Киракоса и еще кое-кого, никто их не курил.
— А вам, выходит, не очень-то сладко живется, — сказал Цолак.
Киракос стал жаловаться: и с табаком, мол, в армии дела плохи, и с едой не ахти — тоже дают только червячка заморить…
— А может, помолчишь, Дьячок? — прервал Завен. — Уж ты-то голодным не остаешься. Забыл, как мы тебя застукали, когда втихаря лаваш с каурмой[6] лопал?..
— Ну ладно, ты… — испуганно забормотал Киракос. — Вечно будете попрекать меня этим?.. Ну случилось, согрешил раз. Больше-то я такого не делаю?..
— Как же, сделаешь! Кулак Арсена и не у такого сеньора аппетит отобьет, — засмеялся Гимназист.
Я слушал эту перепалку, а сам все думал: «И где это Цолак научился так играть?» Думал-думал и спросил. Он сказал, что учился в консерватории. Есть, оказывается, такое учебное заведение.
— А я смогу поступить б консерваторию, как ты думаешь? — не отставал я от Цолака.
— Почему же нет? Вот погоди немного, может, в Ереване откроют консерваторию, ты и поступишь туда.
Я ему, конечно, не поверил. «Откуда в Ереване взяться консерватории?» — подумалось мне.
В это время Арсен вышел из каптерки и, положив перед Цолаком форму и башмаки, сказал:
— На, браток, носи на здоровье.
Мы поглядели на обмундирование и все невольно прыснули: «Носи на здоровье», а носить-то там и нечего, потому что такие это были лохмотья. Цолак покосился на нас: подумал, наверно, что мы его разыгрываем. Но уж какой там розыгрыш. Просто Арсен решил испытать парня.
Чуть позже и мы все должны были вырядиться в такие же лохмотья. Арсен хотел проверить, наденет Цолак такую рухлядь или нет. Не согласись он на это, все наши планы сорвались бы.
— А чего все это в таком состоянии? — спросил Цолак, приподняв двумя пальцами штаны.
— Чем богаты, тем и делимся, другого у нас не имеется, — отрезал Арсен.
— В таком случае я останусь в своей одежде.
— Как же так? В штатском пойдешь на вокзал? — удивился Завен.
— Нет, почему же? — спокойно возразил Цолак. — Я ведь из армии, и у меня почти совсем новое обмундирование.
— Так то колчаковское, а здесь дашнаки, — сказал Арсен, — у них другая форма.
— Какой же ты старшина? Не знаешь разве, что и Колчаку и дашнакам обмундирование дает Антанта? — съязвил Цолак.
Ребята заволновались. Нельзя же было допустить, чтобы все мы пошли на вокзал в старье, а этот новенький вырядился бы с иголочки. Все бы поняли, что к чему. Надо было во что бы то ни стало воспрепятствовать Цолаку. Может, рассказать ему о наших планах? Но нет! Кто знает, что он за гусь! Еще, чего доброго, продаст!..
— А где же эта твоя колчаковская форма? — поинтересовался Арсен.
— Дома у дяди, — ответил Цолак. — Я сбегаю переоденусь и вернусь.
— Не пойдет это!
— Почему?
— А потому, что через час мы отправимся на станцию английского гостя встречать.
— Ну и ладно! Переоденусь и приду прямо на вокзал…
Ребята замялись. Цолак стал объяснять, что ему даже очень на руку это: жена дяди, мол, тяжело больна, и надо обязательно ее проведать.
— Не пойдет! — сердито отрезал Арсен. — Где это видано? Не успел явиться в команду, уже в город бежит!
Цолак мгновение колебался. Может, боялся восстановить против себя ребят. И тем не менее он сказал:
— Ничего не поделаешь! Придется отпроситься у Штер-линга… Думаю, он поймет меня и отпустит…
Сомнений ни у кого не оставалось: новенький — тот еще фрукт! Арсен, смерив его взглядом с ног до головы, процедил сквозь зубы:
— Ладно, будь по-твоему, иди… Но сегодняшний день запомни!
Он сказал это так, что Цолак снова на миг как бы заколебался.
— Поймите, ребята, я должен идти, — сказал он твердо.
Все молча отвернулись. Цолак вышел. Мы помолчали.
Первым заговорил Завен:
— Ну, что теперь будем делать, старшина?
— А то и сделаем, что решили.
ТОРЖЕСТВЕННАЯ ВСТРЕЧА
Если бы спустя полчаса кто-нибудь вошел в нашу казарму, он бы решил, что попал в сумасшедший дом.
В репетиционном зале была невероятная суматоха. Разглядывая друг друга, ребята шумно хохотали.
Да и как тут было не смеяться. Один натянул гимнастерку всю в заплатах да с оторванными карманами; на другом фуражка без козырька; третий вместо сапог надел старые галоши и привязал их к ногам обрывками грязного бинта; четвертый вырядился в английский френч, с которого были срезаны все пуговицы, и потому от малейшего движения фалды его распахивались и виднелась рваная нательная рубаха…
Словом, ребята разошлись. И тем не менее когда Арсен построил нас и оглядел, он остался недоволен многими.
— Не годится это, — сказал он, глядя на Вардкеса. — В такой гимнастерке не грех на бал отправляться…
Он оглядывал каждого из ребят и «подправлял» изъяны в их одежде: кому карман оторвет, кому дырку прорвет… Наконец очередь дошла до меня. Мой вид привел Арсена в негодование.
— Э-э, Малыш, ты, видно, надумал обручиться с дочкой этого Нокса, а?.. — вскричал он, оглядев меня с ног до головы.
Я невольно осмотрел себя: действительно, моя одежда выглядела несколько лучше, чем у многих. Но это оттого, что все были старше и ловчее. Я не успевал дотянуться до рванья, как у меня уже вырывали всё из рук.
— Ну ладно, ладно, — примирительным тоном сказал Арсен, — мы сейчас и тебя приведем в порядок…
И он «привел меня в порядок». Сапоги выудил такие, что и в сказке о них не сказать, и пером не описать: две моих ноги уместились бы в одном. А уж заплаты на них живого места не оставили. Но Арсену и этого было мало: он объявил, что у моих сапог вид чересчур привлекательный и что они могут возбудить зависть гостей. Посему он решил, что необходимо «слегка изменить их вид».
Сильными ручищами он оторвал подметку у одного моего сапога, на гимнастерке сорвал пару пуговиц и надпорол воротник. В обшем, полный маскарад.
Когда все «приготовления» были закончены, Арсен приказал нам собираться к походу. Эта задача была не из легких. Стоило кому-нибудь из офицеров увидеть команду оборванцев, и нас тотчас повернули бы обратно.
Подразделения полка размещались все в одном здании, а музкоманда — отдельно, в одноэтажном бараке. Он стоял особняком: это чтобы мы своей музыкой никому не мешали.
Арсен выслал меня в дозор. Я выждал, пока полуденный зной не разогнал всех со двора, и свистнул. Тут же высыпали наши и поспешили к воротам.
Часовой был предупрежден о том, что музкоманда должна быть на вокзале, и теперь, завидев нас, он открыл ворота, а сам привалился к стене и стал разглядывать наши сверкающие на солнце инструменты. Я уже говорил, что солдаты нас недолюбливали: считали, что жизнь у музыкантов слишком легкая — ни тебе караульной службы, ни учений, ни дежурств на кухне, да к тому же право свободного входа и выхода из казармы. «Лафа же вам, — говорили они. — Разве это солдатская жизнь? С утра дуете в свои трубы в казарме, по вечерам — в Летнем саду. А захотите ночевать дома, в любое время можете смотать удочки: финть — и там!.. Не то что мы: маемся, а не живем. И не знаем, доведется ли когда увидеть свой дом, свою жену и детей…»
Солдаты эти всё больше были из пожилых крестьян, насильно оторванных от родного дома, от семьи. Часовой у ворот, видно, тоже был один из них.
Мы строем проходили мимо него, а он, казалось, только и видел, что наши инструменты. Но вдруг глаза его расширились: он уставился на лохмотья Вардкеса, потом стал разглядывать Завена, Корюна, меня…
— Прости господи, уж не собаки ли за ними гнались?.. — изумленный, прошептал он.
— Дядя, закрой рот, не то ворона в нем гнездо совьет! — крикнул Завен со смехом.
Ребята дружно загоготали.
— Разговорчики! — строго прикрикнул Арсен.
Он, видно, побаивался, что хохот и разные там шуточки привлекут внимание офицеров.
Наконец мы выбрались на улицу и зашагали к вокзалу.
Наш полк размещался у моста через Зангу. Дорога круто поднималась вверх, но мы почти бежали. Казалось, что нас вот-вот настигнет кто-нибудь из офицеров и с бранью погонит назад. Мне бежать было особенно трудно: огромные сапоги, да еще и подметки оторваны. Я вскидывал колени как можно выше и, наверно, напоминал гарцующего коня.
На наше счастье, был жаркий послеполуденный час и на улицах почти не было прохожих. Арсен вел нас кривыми, безлюдными переулками.
Вскоре мы выбрались из города и дорогой через поле направились прямо к вокзалу, который в те годы был довольно далеко от города. Шагая, мы поднимали тучи пыли, но на сей раз никто не беспокоился об опрятности.