— Ну что ж, пошли, — произнес я как можно равнодушнее.
Мы попрощались с остальными и направились в сторону нашего дома. Я прислушивался к шагам, гулко отдающимся в тишине ночи, и ждал, когда Арсен начнет разговор.
Но старшина молчал, погруженный в свои мысли. Перекинутый через его плечо бас-геликон поблескивал в лунном свете. Я решил сам начать разговор:
— Сегодня под конец твой геликон совсем не звучал. Почему это?
— Не знаю, — рассеянно пожал плечами Арсен и снова погрузился в размышления.
Я решил подождать еще немного. Меня вдруг заняла проблема: как бы это наступить на собственную тень, которая двигалась впереди меня? Но каждый раз, едва я решительно выбрасывал вперед ногу, тень отскакивала от меня. Заметив мои попытки, Арсен в сердцах сказал:
— Ходи спокойно, что это за мальчишество!
На сей раз я уже возмутился:
— А чего же ты молчишь? Ведь сказал — разговор есть!
— Разговор? Какой еще разговор? — удивленно поглядел на меня Арсен.
— Откуда я знаю?.. Сам же сказал, что хочешь поговорить.
— Ах да… — протянул басист. — Послушай, как ты думаешь, кто это сегодня обругал англичанина? Там, у министра…
Я пожал плечами.
— Мне показалось, что это ты…
— Я? Нет, братец мой, — покачал головой Арсен. — С меня довольно и того, что было сегодня на вокзале. За такие слова с человека могут кожу содрать.
— А что говорил этот англичанин, я ничего и не понял, — сказал я.
— Ну, это не твоего ума дело, — ответил Арсен и снова надолго замолчал.
Я окончательно разозлился. Выходит, он обманул меня. Никакого разговора у него нет, просто пошел меня провожать.
— Знаешь что, — сказал я, останавливаясь посреди улицы. — Иди-ка ты в казарму, а я сам домой доберусь…
— Почему? — растерялся Арсен.
— Так… Не нужны мне твои провожания.
Я повернулся, чтобы уйти, но тяжелая лапа Арсена тут же опустилась на мое плечо. Несмотря на свою грубую наружность, он был очень добрым парнем, этот Арсен. И наверно, он в эту минуту понял, что творится в моей душе.
— Ладно, не обижайся, — сказал он примирительным тоном. — Ты только послушай, что делается. — Он затих и снова прислушался к выстрелам, которые теперь раздавались совсем близко. — Опять нализались и шныряют по улицам со своими маузерами. Кто знает, что может случиться… Можно ли в такую ночь тебя одного отпускать?
И Арсен с какой-то грубоватой нежностью вдруг притянул меня к себе. Что и говорить, заботливость старшины очень меня тронула: сам еще не избавился от сегодняшних забот, неизвестно чем все кончится и что ждет его завтра, а он думает обо мне, пошел провожать, чтобы, не дай бог, не случилось беды…
И я, в свою очередь, повинуясь внутреннему порыву, крепко прижался к Арсену, но тут же отстранился.
Дальше мы шли молча, погруженные каждый в свои мысли, пока не добрались до наших ворот.
Арсен толкнул калитку и, убедившись, что она закрыта, протянул руку к колотушке. Но я удержал его:
— Не надо, Аракел-ага рассердится.
— Это кто? Хозяин дома, что ли?
— Ага. Весь день как собака лается, что я его по ночам бужу… Лучше перелезу через забор.
— Погоди-ка. — Арсен опустил с плеча инструмент, засунул руку в широкую пасть геликона и вытащил оттуда что-то. — Держи.
Я в темноте ощупал, протянутый мне предмет.
— Хлеб, белый хлеб… Откуда это?
— Держи, не твоя забота. — Арсен снова всунул руку в инструмент. — И это держи.
На сей раз в мои ладони посыпались английские галеты и конфеты в бумажной обертке. И только сейчас я вспомнил, что после неудачных переговоров со Штерлингом Арсен куда-то исчез. По-видимому, он совершил небольшой набег на хозяйскую кухню.
Я не смог удержаться от смеха:
— А мы-то все думали, отчего это у тебя инструмент не звучит!..
— Ну ладно, ладно, лезь на свой забор…
— А это? — спросил я, протягивая ему все добро.
— Это же тебе, балда.
— Арсен… — начал я, но тут же какой-то комок застрял у меня в горле и голос вдруг осип.
Да и Арсен не дал мне продолжать.
— Ну лезь, тебе говорят, а не то назад отберу! — сказал он и подсадил меня своей огромной ручищей.
— Инструмент, мой инструмент… — зашептал я сверху.
Арсен протянул мне альт, и я соскочил вниз.
— Ну, зольдат, как делишки? — послышалось из-за стены.
— Гут, очень хорошо, — сказал я. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответил Арсен.
И я услышал его удаляющиеся торопливые шаги.
В лунном свете поблескивали стекла веранды Аракела-аги. Все остальные строения потонули в тени большого соседнего дома.
Только я сделал несколько шагов в сторону своей каморки, как послышались тихие шаги и я заметил движущуюся ко мне тень.
— Мам, это ты? — тут же догадался я.
Она подошла и молча обняла меня.
— Почему не спишь? — упрекнул я ее.
— Ждала, пока вернешься. Сегодня ты очень опоздал. Ничего не случилось?
— Мы играли в доме премьер-министра. Опять какие-то англичане приехали… Если бы ты знала, какую мы сегодня штуку выкинули… Смотри, видишь, на мне новая форма… Но только ты немного подшей ее, а то все спадает с меня…
— Пошли, пошли домой, — сказала мама.
Мама зажгла керосиновую лампу, что стояла на столе. Стекло было надтреснуто и заклеено пожелтевшей от огня полоской бумаги.
Свет лампы падал на большую тахту, где рядком были расстелены постели всего нашего семейства, на старый стол и стулья, на почерневший от времени посудный шкафчик. Часть комнаты отделяла занавеска. За ней была мамина «кухня». Каким же бедным показался мне в этот вечер наш дом!
Правда, в нише в углу было сложено на ящиках довольно много книг — свидетельство того, что дом хоть и бедный, но люди в нем живут читающие. Однако на этот раз даже обилие книг меня не утешило.
А мама уже начала осматривать при свете мою новую форму, довольно кивая головой. И это напомнило мне о других сокровищах, которые я принес с собой.
— Смотри, мама, что я принес, — сказал я с гордостью, показывая ей гостинцы Арсена.
Она снова обняла меня и поцеловала. Потом сказала:
— Ладно, Гагик-джан, давай спать, поздно уже…
И почти тут же погасила лампу, потому что нужно было
экономить керосин.
Я быстренько разделся в темноте и нырнул в постель. Отец так и не проснулся. А чуть позже послышалось ровное дыхание мамы. Но мне спать не хотелось. Множество мыслей роилось в голове, в памяти всплывали события минувшего дня, Арсен, Цолак…
Арсен и Цолак… Отчего это люди бывают такими разными? Отчего Арсен добрый и хороший, а этот Цолак такой противный?..
Не знаю, сколько времени я пролежал так, но вот послышались первые петушиные крики. А я лежал на спине, заложив руки под голову, и улыбался в темноте своим мыслям, рисовал себе картины, одна другой приятнее: как по достоинству награждают Арсена и, наоборот, как с позором выгоняют из музкоманды Цолака.
С этими мыслями я и заснул.
С ЦОЛАКА СРЫВАЕТСЯ МАСКА
Проснулся я довольно поздно. Дома у нас часов не было, но по полосам света на полу я определил, что уже опаздываю в казарму. Если ребята не оставили мне завтрак, то до обеда придется быть голодным.
В комнате никого не было, и, быстро одевшись, я вышел во двор. Мама, сидя под тутовым деревом, молола соль. Отец, конечно, уже давно был в своей типографии.
— Заспался ты сегодня, сынок, — сказала мама, увидев меня.
— Что же ты не разбудила? — недовольно пробурчал я, направляясь к умывальнику.
— Да ведь ты, сынок, вон как поздно пришел, потому я и не стала будить тебя… Не беда, ты еще маленький, простят.
Это мамино убеждение, что я «еще маленький», меня просто бесило. Что же это выходит? Человеку целых тринадцать лет, здоровый уже парень, альтист в военном оркестре, а ему на каждом шагу тычут в нос «маленький да маленький». А когда такое говорит мама, самый родной и близкий человек, совсем обидно…
Но не успел я высказать маме свое неудовольствие: на лестнице дома Аракела-аги показалась Анаит — не будешь же при чужих говорить…
Я уже сказал, что Анаит была дальней родственницей Аракела-аги. Моя мама рассказывала, что отец Анаит был учителем и погиб на германском фронте, а вскоре умерла и мать. Оставшись сиротой, она была вынуждена прийти к Аракелу. Несмотря на то что Анаит работала сестрой милосердия в больнице, жена хозяина не упускала случая попрекнуть ее куском хлеба. Может быть, оттого-то Анаит охотно бывала у нас и даже любила нас больше, чем своих родственников.
Вот и сейчас, погладив меня по голове, она подошла к маме, поглядела на горку намолотой соли и, нахмурясь, спросила вполголоса:
— Опять песок, тетя?
— Уж и не говори, Анаит-джан, заставляет один к одному подмешивать.
Об этом они говорили довольно часто и всегда, конечно, вполголоса, чтобы Аракел или его жена не услышали. Обе они негодовали, что ага продает соль пополам с песком.
На рынке пуд соли стоил сто двадцать тысяч, но Аракел-ага считал, что торговец с головой на плечах может эту сумму удвоить.
«Подумаешь, — говорил он, — кто не знает, что в каменной соли полно камней и песку? Ведь люди едят ее, не умирают. Ничего с ними не случится, если этого песка будет еще немного побольше».
Вот почему Верго то и дело выскакивала из амбара и напоминала моей маме:
«Ахчи[7] Шушан, подсыпь еще песку, подсыпь…»
Правда, соль от этого становилась сероватой, но в то время соль была такой редкостью, что людям хочешь не хочешь, а приходилось покупать эту серую смесь.
Мама моя говорила, что, будь у нее возможность, плюнула бы она на этих бессовестных и не работала бы на них. Но возможности-то и не было! Чтобы отработать Аракелу за квартиру, она стирала на них, носила воду, молола соль. Деньги тогда были совсем обесценены, и на то, что зарабатывал отец, прожить было невозможно.
Пока я умывался и раздумывал обо всем, Анаит принялась рассказывать о том, как накануне Аракел и Верго заставили ее нарядиться и с букетом в руках отправиться на вокзал встречать какого-то англичанина. Из слов Анаит я понял, что Верго наряжает ее и таскает по всем местам, чтобы поскорее «сбыть с рук», то есть выдать замуж за какого-нибудь офицера. Она уже даже приглядела какого-то поручика Матевосяна, приятеля своего сына Бахшо.