Грохнувший рядом взрыв оглушил Ромку и швырнул в черноту…
Сознание вернулось быстро – взрывы ещё продолжали грохотать, а солдаты разбегаться.
Роман осознал светлеющее над собою небо – далёкое и отстранённое от людских забот и бед… Что-то было не так… Где-то на подсознательном почти животном рефлексе билась отчаянная мысль: произошло непоправимое, очень плохое.
Постепенно Ромка понял, что не чувствует своего тела. Вообще. Его как бы нет, сознание существует отдельно.
«Что со мной? – думал он, вглядываясь через странный туман, застилающий глаза. – Я ранен? Но мне не больно, я вообще не чувствую тела…»
Ему захотелось поднять руки, но не получилось.
«Почему я не могу шевелиться?..»
Вдруг Роман осознал, что не может не только двигаться, но даже посмотреть влево или вправо и вообще закрыть глаза. От этого стало совсем страшно. Но закричать он тоже не смог.
«Убило меня, что ли?! Да ну, ерунда! Я же думаю! Я вижу и всё слышу! Значит, я живой! Но что с телом, почему я не чувствую его?! Я хочу закричать и не могу… Меня убило… Нет! Я живой! Я думаю! Я вижу! Я живой!»
Ромка почувствовал, как неведомая сила отрывает его от земли и несёт сквозь предутреннюю мглу. Он увидел маму. Она находилась в небольшой полутёмной комнатке, освещаемой сполохами огня, пробивающимися через приоткрытую заслонку печки-буржуйки, возле которой сидел незнакомый мужчина. Он усталым голосом что-то говорил о письмах и бросал их в печку.
Внезапно мама, сжавшись от острой боли, схватилась за сердце…
Роман отчётливо услышал, как мужчина тревожно спросил:
– Что с вами, Елена? Сердце?
– С сыном беда случилась… – через стиснутые зубы выговорила мама.
– С ним всё будет хорошо, Елена, верьте мне. Как и с вашим мужем. Я знаю.
– Нет, случилась беда с Ромочкой…
Роман почувствовал, как та самая неведомая сила вновь увлекает его через мглу, и вот он уже в госпитале, в комнатке, где ночевал. Он увидел Ксению. Девушка ревела навзрыд.
Её пыталась успокоить подруга, приговаривая:
– Ну что ты, Ксюша… Ну успокойся… Всем сейчас тяжело… Мне тоже тяжело… Я тоже устала… Ну давай, сейчас я ещё зареву… – девушка и вправду заплакала.
А Ксения сквозь слёзы произнесла:
– Не могу больше… Устала я от этой крови, от боли, от смертей, от грязного белья, испражнений и рвотных масс… Устала… Не могу больше… Пойду завтра к маме, попрошу прощения… Если письма будут о Ромы, дай знать, ладно?
Роман вновь осознал себя на поле боя.
Над ним склонился командир взвода. Он был немногим старше Романа, но имел за плечами военное училище и кое-какой боевой опыт, поэтому не потерял самообладания, но растерял своих необстрелянных подчинённых.
– Никитин! Ты как?!
«Я живой», – хотел сказать Ромка, но не смог.
– Товарищ лейтенант! Мёртвый он, не видите, что ли?! – крикнул истерично кто-то.
Роман не смог разглядеть неизвестного, не получалось ни повернуть головы, ни скосить глаза в сторону.
– Да вижу уже… – досадливо произнёс лейтенант, отстраняясь и пропадая из поля зрения.
«Я живой…», – упрямо подумал Ромка и почувствовал, как его снова отрывает от земли и затягивает в чёрную воронку с ярким светом где-то вдали…Ксения шла к своей маме.
Она твёрдо решила повиниться перед ней. Кончились силы и упрямство. Хотелось доброты и защиты от самого близкого и родного человека.
Она открыла своим ключом дверь квартиры. Никого дома не было. Уставшая с ночной смены девушка походила по пустым, промороженным комнатам и решила лечь спать в самой маленькой, где, судя по всему, обосновались мама и дядя Ваня. Здесь было немного лучше – едва живая батарея отопления давала кое-какое тепло.
Не раздеваясь, укрывшись пледом, девушка легла на застеленную кровать и быстро уснула. Проснулась она, когда уже стемнело. Электричества, конечно, не было, как и свечей. В госпитале в этом плане куда как комфортней – военные смогли обеспечить необходимые условия.
Ксения, погружённая в нерадостные размышления, сидела у окна, глядя на тёмную пустую улицу.
Почему её жизнь сложилась именно так, а не иначе? Почему началась война?.. Почему страдает и умирает столько людей?.. Кто должен понести за это наказание и понесёт ли?.. Когда закончится этот кошмар?..
Вопросов много, ответов почти нет, а те, что есть – малоубедительны.
Замок во входной двери провернулся лишь поздним вечером.
Девушка стояла в коридоре. В темноте она увидела, как зашёл мужчина и закрыл за собою дверь.
– Дядя Ваня, это вы? – спросила она настороженно.
Мужчина, склонившийся снять обувь, распрямился.
– Ксения?
– А где мама?
– Ксения, ты разве в городе?
– Где мама?
– Ей кто-то сказал, что ты ушла из города. Я не знаю, от кого она это услышала. Но твоя мама на следующий день пошла тебя искать, потому что очень переживает за тебя. А где Ромка?
– Подождите… Куда она ушла? К федералам?
– Да. Разве ты не знаешь, что женщин и детей выпускают из города?
– Знаю.
– Ну вот. Твоя мама ушла за тобой. Ей кто-то сказал, что ты вышла из города.
– Я всё это время провела здесь. Работаю санитаркой при госпитале, живу там же с некоторых пор. А давно мама ушла?
– Четыре дня назад.
– Вот как… – с сожалением вздохнула девушка. – Да, вы спросили о Ромке. Его мобилизовали. Он сейчас на фронте, тоже где-то за городом.
– Мобилизовали, значит, – с тревогой произнёс Иван. – Как всё неожиданно… Ты давно вернулась?
– Утром ещё. Проспала весь день после ночного дежурства. Устаю сильно. Особенно сейчас, когда после потопа обмороженные стали поступать. Их очень много. Очень.
– Это правильно, что ты вернулась, Ксюша. Правильно. Твоя мама очень страдала без тебя… Постой! Ты, наверное, голодная? Я бы тоже перекусил чего-нибудь. Пойдём на кухню, хоть тушёнки поедим. Выдают по талонам. Этим и спасались с мамой твоей. Теперь вот один ем. Как в госпитале, кормят вас, нет?
– Персонал не кормят. Тоже все талоны получаем и отовариваем. Но всухомятку не едим. Есть возможность приготовить.
– Хорошо. А здесь такой возможности давно уже нет.
Они съели по банке не разогретой говяжьей тушёнки.
При этом Ксения думала о том, что тушёнка очень вкусная. А раньше она эту дрянь на дух не переносила. Как всё поменялось…
– Вот что, Ксюша, – сказал Иван после скудного ужина, – тебе тоже нужно выходить из города и искать маму. Она, скорее всего, в палаточном городке. Я слышал, федералы всех беженцев регистрируют, так что найдёте друг друга.
– А как же госпиталь?
Иван вздохнул:
– О себе надо думать, а не заигрываться в патриотов. Мать с ума сходит, а ты про госпиталь. Уходи и всё. Без тебя справятся.
– Я так и сделаю, дядя Ваня. Не могу я больше работать там. Сил моих нет видеть чужие страдания.
А про себя девушка подумала:
«Мне о ребёнке заботиться надо. Каким он родится, если я вся на нервах постоянно?»
– Вот и правильно, Ксюша. Вот и правильно. От Ромки моего слышно что-нибудь? Давно его мобилизовали?
– Десять дней назад. Писем ещё не было. Я знаю, с ним всё будет хорошо. Он вернётся целым и невредимым.
– Дай-то Бог! – вздохнул Иван.
– Дядя Ваня… А вы любите мою маму? – тихо спросила Ксения.
Иван ответил не сразу.
– Люблю, Ксюша. Очень.
– А жену свою, Ромкину мать?
Иван в который уже раз вздохнул тяжело.
– Елену я тоже люблю…
– Разве так бывает? Разве можно любить сразу двух женщин? – также тихо спросила девушка. – Ну, не в смысле секса там, плотских вожделений, а по-настоящему любить?
– Бывает, как видишь. Только тяжело от любви такой. Больше виноватым себя чувствую, чем счастливым. Определиться никак не получается. И с твоей мамой, и с Ромкиной меня связывают сильные чувства, но они разные, чувства эти. Я совсем запутался в них. Не знаю, что делать… К Елене вернуться уже не имею морального права, да и Ромка не простит, наверное… А ты против, чтобы я жил с твоей мамой?
– Не против, дядя Ваня. Знаете, я сильно пересмотрела свои взгляды на жизнь за это короткое время. Я стала другой. Только вам и вправду надо определиться уже и больше не менять решения.
– Ты права, Ксюша. Давай спать. Ложись в маленькой комнате, там немного теплее. А я уж тут устроюсь. Завтра мне с утра на работу опять. А ты тоже прямо с утра иди на фильтрационный пункт, выходи за город и ищи маму… Знаешь, я тебе не говорил никогда – не было возможности: ты очень похожа на мать в годы её молодости. Просто копия. Аж оторопь берёт.
Девушка грустно улыбнулась:
– Я знаю. Спокойной ночи, дядя Ваня.
– Спокойной ночи, Ксюша.
«Только где ж она спокойная-то, когда столько всего случилось?» – подумал Иван, укладываясь одетым, укрываясь с головой одеялом.
Камера в подвале городского УВД находилась всего на несколько метров выше русла Енисея, а само здание располагалось неподалёку от реки.
Хлынувшая ледяная вода быстро заполнила небольшое узилище наполовину. Восемь заключённых – все примерно возраста Трошина и такие же как он «первоходки», отчаянно столпились у дверей.
А вода всё прибывала…
Один изо всей силы барабанил дюралевой миской по двери и орал что есть мочи:
– Откройте, твари!!! Откройте!!!
Мужики вторили ему. Из других камер тревожным отзвуком доносились похожие вопли и стуки.
Когда уже все отчаялись, в двери заскрежетал ключ, раздался крик:
– Выходите наверх!
Дважды повторять не пришлось. Мужики рванули в приоткрытую дверь. А спаситель, преодолевая сопротивление воды, пошёл к другим камерам.
Все решётки на пути к воле оказались открытыми, никого из охраны не было, наверное, разбежались, увидев стремительно прибывающую воду.
Оставалось удивляться самоотверженности сотрудника, рискнувшего жизнью ради преступников.
Мужики бросились на улицу.
Фёдор выскочил вместе со всеми, сразу ощутив холод, но это было сущей ерундой.