– А как ты узнал? – спросил Савельев.
– Да как… Жена сказала, что видела их как-то вместе. Ну, я сразу понял, где его искать. Лена-то не знает, что у меня раньше с Наташкой отношения были.
Пошёл к ней, а Ромка на следующее утро с Ксенией пришли. А до этого я с Наташкой… ну, в общем, ты понял…
Савельев кивнул.
Иван продолжил:
– Ну, вот, Ромка и сказал мне, что не простит, чтоб не возвращался я к его матери… И Ксения со своей матерью тоже поругалась. Ушла с Ромкой куда-то к знакомым, там вместе жили, к нам не приходили вообще. Такие вот дела, брат…
Иван тяжело вздохнул. Помолчал и сказал:
– Я остался у Натальи. Потом она от кого-то узнала, что дочка ушла в лагерь беженцев, и собралась следом. А оказывается, Ксения никуда не уходила. Мы после встретились. Она всё это время в городском госпитале санитаркой была, но не выдержала, решила тоже из города уходить. Я её поддержал. Ещё она сказала, что Ромку мобилизовали и он воюет с вами… – Иван осёкся, – ну, то есть, с федералами.
Потом и меня на фронт отправили, а до этого я на укреплениях городских работал. Ромку, конечно же, не нашёл. Да и где его найдёшь в таком бардаке? Про Наталью и Ксению тоже ничего не знаю. Наверное, они недалеко тут.
Андрей Николаевич кивнул, знаю, мол, про лагерь. И спросил:
– Хочешь, я сделаю запрос в миграционную службу? Наверняка отыщут и Наталью, и Ксению.
Никитин опять закурил. После недолгого молчания ответил:
– Нет, Андрей. Сейчас не нужно. Люблю я Наташу очень, поэтому после войны в прежнюю семью уже не вернусь. Как-нибудь объясню всё жене. Надеюсь, она поймёт меня и простит. А не простит, – что ж… Но это всё потом. А сейчас я другого хочу: побывать на могиле дочери и отомстить тем, кто убил её…
– Сможешь воевать против бывших своих? – спросил Савельев, внимательно глянув на понурого брата. – Там ведь Роман.
– Смогу, – твёрдо ответил Никитин. – А Ромка… А что Ромка? Верю, он всё же сможет и захочет понять, если встретимся. Только не знаю, как ему про сестру сказать. Любил он её. Её все любили… Непоседу и хохотушку… – Иван смахнул слёзы, поник головой.
– Может, хватит уже войны, а? Вернёшься ко мне, что-нибудь придумаем. Зачем тебе на фронт? – проникновенно спросил Андрей Николаевич.
– Зачем?! – горько переспросил Иван, вскинул поникшую голову, остро посмотрел и добавил ожесточённо и с болью: – Разве не понятно?! Разве непонятно?!
– Хорошо, Иван. Как скажешь, – вздохнул Савельев. – Я всё сделаю. Давай ещё по стопочке и хватит.
Глава III
На пулях имён не пишут
Федералы не считаясь с потерями, рвались в Красноярск. Бои кипели уже на городских развалинах, где всё перемешалось невероятно: на одном этаже могли быть федералы, на другом – оппозиционеры, в одном подъезде – одни, в следующем – их противники. Нередко те и другие лоб в лоб сталкивались на улицах или во дворах полуразрушенных домов, выскочив суматошно откуда-нибудь. Стреляли в упор и бросались врукопашную, безжалостно сокрушая тела, отнимая жизни… А иной раз, наскочив друг на друга, постреляв, обменявшись бросками гранат, разбегались по щелям, оставив раненых и убитых…
Бои шли по всему Красноярску. Вернувшийся после зимнего потопа в прежнее русло Енисей уносил распухшие трупы прочь из этого ада, но порой тела цеплялись одеждой за затонувшие или севшие на мель расстрелянные, обгорелые баржи, за опоры разрушенных мостов, за отмели у многочисленных островов и, колышимые течением, оставались там, отравляя и без того неживую воду…
За пределами города федералам на нескольких направлениях также удалось форсировать Енисей и закрепиться на его правом берегу, позволяя своим переправляться и разворачиваться для дальнейшего наступления.
Но в иных местах части оппозиционных войск держались насмерть, не отступая ни на километр, тем самым оказываясь в окружении: слева и справа водная преграда форсирована противником, у самих за спиной вода. Выбор невелик: либо отступать и тонуть под пулями наседающего врага, либо драться и умирать на позициях…
Иван Никитин настоял перед старшим братом, чтобы тот поспособствовал в отправке на самую что ни на есть передовую. Никаких доводов Иван слушать не хотел, горя желанием мстить.
Андрей Николаевич уладил с командармом все вопросы, поэтому проблем у Никитина с документами и оформлением не случилось. Он оказался в обычной мотострелковой роте, каких в городе было множество, измотанных боями, обескровленных более чем наполовину, полуголодных, измученных, ожесточённых до предела.
Никитин беспрестанно думал о своём нынешнем положении и не находил ни одного повода, чтобы почувствовать себя предателем. Впрочем, он понимал, другие наверняка посмотрели бы на это иначе, но плевать он хотел на чужое мнение, поэтому ни с кем не делился своими мыслями, поддерживая лишь ровные отношения с новыми товарищами.
И самое главное – он не чувствовал их врагами и воевал бок о бок так, будто с первого дня войны находился на стороне федералов.
Врагами стали бывшие свои.
Иван понимал, все не могут быть виновны в гибели его дочери, но это не имело ни малейшего значения. Он убивал раз за разом, не чувствуя облегчения и успокоения страдающей души.
Остальные бойцы тоже считали его своим. Всё что они знали о новичке, укладывалось во вполне стандартную схему: воевал в другой части, приказом переведён сюда в связи с расформированием прежней.
Первое время к нему приглядывались, оценивали, из какого теста новичок. Но тот сумел быстро зарекомендовать себя.
Случилось это так.
Штурмовали Краевую клиническую больницу, созданную ещё в годы Великой Отечественной. Современный комплекс состоял из множества строений – больших и малых, и одного огромного многоэтажного здания из нескольких корпусов.
Опозеры будто клещами вцепились в эту больницу, отдавая каждый метр с большой кровью.
Комбат матерился, как махровый сапожник. На его направлении произошла задержка, тогда как два батальона соседей смогли продвинуться дальше, зачистить несколько полуразрушенных зданий больничного комплекса и закрепиться в них.
Ротный по рации привычно выслушал поток отборной брани от комбата и отдал единственному оставшемуся в живых командиру взвода лаконичный приказ: вперёд!
Взводный – вчерашний выпускник военного училища, но уже обстрелянный и бывалый, коротко кивнул и пошёл собирать остатки роты. Удалось найти девятнадцать человек – грязных, прокопченных, уставших и угрюмых мужиков и парней. Он довёл до подчинённых давно понятный им приказ и дополнительно сообщил, что вместе с ними по своим направлениям пойдут третья и первая роты. Об этом солдаты тоже знали, так как воевали всё это время рядышком, потому восприняли приказ как формальный. Помалкивали, разумеется, чтобы не злить вышестоящее командование, которое, вероятно, не знало или не желало знать про обескровленные измотанные части, где вся техника давно сожжена, штатная структура в батальонах и ротах тоже давно нарушена, связь хрен поймёшь, как работает, снабжение отвратительное. И при этом от солдат и младших офицеров, не смотря ни на что, требовали продвижения вперёд. Вот они и продвигались, ожесточённо ломая яростное сопротивление опόзеров.
Врассыпную, прячась за маломальскими укрытиями, остатки роты пошли в очередную атаку. Грохот стрельбы и без того почти не смолкающий, усилился ещё больше.
Иван, пригибаясь, перемещался короткими перебежками, часто падая, изредка коротко стреляя из автомата по оконным проёмам, из черноты которых вспыхивали смертельно опасные огоньки.
От опозеров били автоматные и пулемётные очереди. Пули свистели совсем рядом, вгрызались в искорёженный миномётным обстрелом асфальт, поднимая высокие фонтанчики пыли.
Мыслей у Ивана никаких не было. Животный страх подавлялся инстинктом самосохранения, а это, кто понимает, совсем другое. Точный расчёт, что и как нужно делать, немного увеличивал шансы на выживание.
Однако ж Смерть всё равно стояла у каждого за спиной и ждала подходящего момента, когда жертва чуть выше поднимет голову. Тогда она махала отточенной литовкой – р-раз! – и покатилась головушка…
Обороняющиеся усилили огонь. Вероятно, к ним подошло подкрепление, судя по плотности огня, не больше взвода, но и это в нынешних условиях была внушительная сила. Пули засвистели чаще, пугающе ударяясь в асфальт, вжикая над головами, рубя чудом уцелевшие кусты акации.
Остатки роты вновь залегли.
Лежащий вместе со всеми ротный яростно матерился не хуже комбата, демонстрируя виртуозное владение великим и могучим.
Как только солдаты, подгоняемые его ругательствами, пытались подняться и сделать хоть шаг вперёд, тут же грохотали автоматы и пулемёты, снова прижимая всех к прогревшемуся асфальту, пахнущему гудроном.
Ивану этот запах на миг напомнил давнишнее детство, когда он с пацанами отколупывал кусочки гудрона от больших комьев, приготовленных рабочими для расплавки, и жевал его вместо жвачки, хоть и полно её в магазинах было, да не всегда у пацанов деньги водились. Опять же, запретное гораздо интереснее. Мать, конечно, ругалась, когда видела этот идиотизм, а им всё нипочём, убегали, смеясь…
Неизвестно, сколько бы продолжалось такое загорание под палящим солнышком на тёплом пропылённом асфальте, но соседям удалось ворваться в вестибюль. Там заметалась злая перестрелка, ухнули несколько взрывов ручных гранат, а потом началась рукопашная с такими воплями, что через гудящую над городом канонаду их было слышно даже за сто метров от здания, где залёг Иван вместе с остальными.
Тут уж ротный и вовсе не выдержал, матерясь через слово, заорал, срываясь на фальцет:
– А ну, поднимайтесь, … вашу мать!!! Вперёд, я сказал, сучьи дети!!! Вперёд!!!
Иван выдохнул резко, подскочил и побежал первым, отчаянно петляя, каким-то особым чутьём определяя, куда врежутся пули в следующую секунду, посылаемые с верхних этажей здания.
За ним поднялись остальные и дико вопя что-то нечленораздельное – каждый своё, ринулись вперёд.