Я не думал, конечно, что меня тут бросят на произвол судьбы или сразу погонят отрабатывать на чистке улиц (тем более, что как выяснилось, улицы у них убирались роботами, которыми управлял виртуально единственный профессионал). Но удивляло полное отсутствие бюрократии у амару! Никто не заставлял меня заполнять многостраничные анкеты, доказывать свое право на пребывание здесь, не выдавал виз, вообще никаких документов! Никто не назначал мне пособий — к чему нужно пособие, когда все вокруг совершенно бесплатно?
Нико прооперировали, но ему следовало еще полежать в больнице. Я регулярно навещал его. Квиллка, лечащая врач, заодно адаптировала Нико к здешней жизни и обсуждала с ним дальнейшие планы.
Меня немного смущала мысль жить под одной крышей с Алисой и ее дочерью. С Лаурой-Лорин я наконец познакомился; это была застенчивая тихая девушка-подросток, немного угловатая. Хорошенькая. У нее был постоянный друг, как я понял, это здесь очень серьезно, они собирались пожениться — темнокожий высокий парень.
Но жили мы изолированно друг от друга. Еду я доставал себе сам и принимал в своей комнате. Алиса много работала, много общалась с людьми. Хотя мы ежедневно встречались, и Алиса очень помогла мне в адаптации. Но лишь иногда мы проводили время вместе, и то чаще не вдвоем-втроем, а с друзьями.
Странно, я даже не могу ответить на вопрос, красивое ли у Алисы лицо. Наверное, да.
Мне все время хочется его рассматривать. Но это неловко. Вот сейчас мы сидим за столом, друг напротив друга, и можно себе позволить посмотреть на нее, так, чтобы это не было невежливо.
У нее детские глаза. Как у ребенка — большие, округлой формы и обведены темными (некрашеными — они тут вообще не красятся) ресницами. Голубые.
Небольшой прямой нос, губы маленькие и пухлые. Очень чистая кожа (хотя если подумать, здесь у всех чистая кожа — может, благодаря питанию?) Волосы простецки завязаны сзади в хвост. И руки — небольшие, изящные, с длинными пальцами без всяких следов маникюра.
Алиса улыбнулась.
— Как дела у Нико? — спросила она. Наедине мы говорили по-немецки, если на нее не нападал педагогический зуд, и она не кидалась обучать меня ару.
— Пока лежит. Квиллка говорит, начнет вставать через пару дней.
— Надо бы тоже с тобой сходить к нему. Когда ты пойдешь?
— Сегодня я уже был, наверное, завтра с утра. Да он ничего так, бодренько. После того, что он испытал в этом их центре, он уже готов ко всему.
Глаза Алисы потемнели, пальцы дрогнули.
— Эти урку…
Я промолчал. Все они здесь — хальту. Все ненавидят мир урку. Полное единение душ. А я вот как-то совсем не знаю, не разобрался ни в чем. ОПБ мерзость, но ведь ОПБ — это еще не весь мир.
— А вот и они! — радостно поднялась Алиса. Подняв надо лбом раскрытые ладони — приветствие ару — Анквилла шагнул в комнату. За ним — Инти, высокая, ростом не ниже Анквиллы, тонкая полукровка (ее отец был чистокровным амару из Шамбалы), с глазами цвета грецкого ореха. Оба носили летние иси нежных цветов.
— Садитесь!
Анквилла выставил бутылку легкого смородинового вина. Алиса — корзинку с ягодами черной смородины, сыр. Мы уселись вокруг стола. Анквилла достал свой кита (совершенно плоский, раза в два больше смартфона) и спроецировал на стену картинку — то была видеозапись, я увидел знакомые ворота центра ОПБ, выезжающий из них черный БМВ, кадр увеличился — за рулем сидел хорошо знакомый мне Майер.
— Жаль, что его я не пристрелил, — вырвалось у меня.
— Ничего, придет и его время, — усмехнулся Анквилла, — я хотел тебе показать, в том смысле, что ОПБ никуда не делся. Продолжают работу.
— Что вы собираетесь делать? — прямо спросил я, — ведь они не отступятся! Они будут искать амару.
— Это означает одно — пришла пора форсировать события.
Анквилла разлил вино по бокалам.
— За хальтаяту!
Оказывается, тосты у них тоже бывают. Я выпил за хальтаяту.
— Послушайте, — сказала Алиса, — но ведь сейчас 2012 год! Уже во внешнем мире шумиха насчет конца света. Я понимаю, что это дурацкое толкование предсказания майя. Но наши разве еще не зарегистрировали приближение автомата Чужих? Не настало время уже действовать хотя бы из-за этого?
— Если бы зарегистрировали, — сказала Инти ласково, — мы бы об этом узнали. Неужели, Алиса, ты думаешь, наши астрофизики стали бы что-то скрывать? С какой стати?
— И правительственных тайн, как в мире урку, у нас не бывает, — добавил Анквилла, — за отсутствием, собственно, правительства.
— Ну да, — пробормотала Алиса.
— Однако ты права, — добавил Анквилла, — приближение автомата к земле — вопрос нескольких лет. Наши космические аппараты уже испытаны, дело за оружием. Дело за сотрудничеством с правительствами урку.
— Вы сами не можете создать ракеты? — спросил я. Анквилла покачал головой.
— Наши специалисты просчитали — затраты сил и времени на это будут такими, что мы не успеваем. Никак. Ведь речь идет о ядерных боеголовках, представь, какая индустрия, какие ресурсы нужны для создания таких ракет! И все это еще под лан-полем, с соблюдением режима секретности. Единственный выход — использование тех ракет урку, что уже имеются в разных странах. В сочетании с нашими дисками — их примитивные челноки не способны доставить ракеты к цели.
Он говорил спокойно и веско, как будто речь шла не о конце света, а о мелкой проблеме коммунальной политики.
Мы выпили еще по бокалу — за мою удачную интеграцию в Лаккамири. Что-то кольнуло в сердце — да, пути назад нет. У меня уже нет выбора. Не то, что мне здесь не нравится — но отсутствие выбора напрягает. Получается, я стал эмигрантом.
— Ну а как ты вообще, Клаус? — спросила Инти. Я пожал плечами.
— Хорошо. Пожаловаться не могу.
— А настроение как? — Анквилла испытующе глянул на меня.
— Не знаю, — ответил я честно. Понятно, о чем он спрашивает. О том же, о чем мы не договорили два года назад, в российской гостинице. Но что я могу ответить сейчас?
— Я ни в чем не уверен, дед, — почему-то я привык обращаться к нему так, — мне разобраться надо. Я не могу вот так, с бухты-барахты…
— Но ты же можешь задавать вопросы. Узнавать. Вот прямо сейчас даже! — заметила Инти. Я взглянул на нее. С ума сойти, и ей за девяносто, она старше Анквиллы! На вид — 40–50, не более. Разве что вокруг карих глаз тоненькая сеть морщинок.
— Хорошо, — сказал я, — но вопросов много.
— Например?
— Ну например… конечно, я не то, чтобы прямо как-то отношусь к церкви, но я воспитан католиком. Конечно, я понимаю, что церковь во многом дискредитировала себя… Но все-таки христианская культура… И ведь основа ее, само Евангелие, сами идеи Христа — они действительно… как бы их ни исказили, но сами-то они хороши. А у вас этим даже не пахнет, вы это, похоже, отрицаете.
— Как и все другие религии, — подсказала Алиса.
— Да. Но я не думаю, что это так уж хорошо…
Инти с Анквиллой переглянулись. Женщина глубоко вздохнула.
— Ты хочешь знать, как мы относимся к Иисусу Христу?
— Ну в общем — да. Хотелось бы.
— Когда-то Анк задал мне такой же вопрос, — она взглянула на мужа, — и я ответила ему так: мы все знаем Иисуса Христа. Все. Но никогда об этом не говорим.
— Почему?
— А ты въедливее Анквиллы!
— Ну-ну, я ведь тоже узнал… впоследствии, — возразил мой дед. Инти улыбнулась ему.
— Да. Ладно, Клаус, я расскажу.
И она рассказала.
Иешуа был сыном чистокровных амару. Тогда это не было исчезающей редкостью, тем более — среди иудеев, народа, который чуть ли не искусственно создал амару Моисей.
Именно поэтому семья отправилась в Египет для рождения сына, но слегка не рассчитали сроки. В Египте располагалась одна из последних полуоткрытых имата. Они жили в имата более десяти лет, там Иешуа получил первоначальное воспитание и образование, а потом снова ушли оттуда.
Мать Иешуа, и видимо, также его отец, были убежденными сторонниками вмешательства в жизнь урку. Сведения об отце Иешуа сохранились лишь косвенные, а вот Мариам сама писала много, и в имата остались ее книги и записи. Она разработала план воздействия на урку. Именно поэтому они покинули уютные стены имата и поселились среди иудеев, которых мальчик-амару, воспитанный в амарской школе, уже в детстве поражал ученостью и логикой.
Неизвестно, как именно Мариам и Иосиф планировали улучшать урканский мир. Во всяком случае, они усыновили и воспитали впоследствии нескольких сирот, занимались просветительской работой. Когда Иешуа — их единственный сын-амару — достиг тридцатилетия, он решил, что путь, избранный родителями, не приведет к успеху.
Скорее всего, на него повлияли воззрения матери, Мариам, которая в общих чертах сформулировала его будущее учение — но по ряду причин не могла воплотить его в жизнь сама.
Иешуа тщательно изучил религию иудеев, построенную Моисеем: это была смесь из старых вавилонских верований, сведенная к единобожию. Моисей ввел жесткие морально-этические императивы и свод правил, описывающих все стороны жизни, от поклонения Богу до личной гигиены. Бог объявлялся требовательным отцом, вождем — именно тем, которого жаждут урку. Но вождь этот в отличие от земных вождей, смертных и имеющих слабости, помещался на небеса. Моисей отлично понимал психологию урку. Она уже тогда была хорошо описана, хотя и господствовала точка зрения, что это не фатально, и что меняя социум, можно изменить психологию урку.
Моисей дал им потустороннего, но настоящего вождя, который был жестоким в отношении нарушителей (а также "чужих"), но добрым и милосердным к своим детям. Бог-отец — ведь именно таким и было представление урку о хорошем отце; с розгой и пряником.
Кроме того, Моисей дал иерархию посредников, через которых следовало обращаться к Богу, задабривать его жертвами (это учило урку послушанию и самоотдаче).
Осознавая невозможность для урку ограничиться одним сексуальным партнером, он разрешил мужчинам иметь нескольких жен и наложниц, однако эти браки должны быть отрегулированы, и о женщинах следовало заботиться.