То есть религия Моисея (позже удачно скопированная Мухаммедом) была практичной, жизненной. Мало того — она дала определенные плоды. Конечно, она не изменила урку. Но создала условия для того, чтобы в среде еврейского народа особенно ценились люди благонравные, ученые: качества, характерные для амару. Так что немногочисленные амару среди них чувствовали себя прекрасно.
Но этого было мало Иешуа. Он был слишком радикален. Слишком эмоционален для такого разумного сухого подхода.
Иудеев — среди коих, как и везде, было 95 % чистых урку — ничуть не изменила религия Моисея. Даже данные им элементарные правила не выполнялись (о чем периодически стенали пророки). Следовательно, заключил Иешуа, путь Моисея неверен.
Как изменить урку? Как сделать их другими, научить их тому, что важнее всего — знание, труд, любовь к ближнему?
Надо любить их, понял Иешуа. Отнестись, как к равным. Они такие же люди, как мы. Мы вслух соглашаемся с этим, но очень уж омерзителен нам этот мир, очень уж противны его фарисеи, мытари, солдаты, цари, проститутки.
Ребенок учится любви, если любят его. Впитывая любовь матери и отца, ребенок сам становится любящим.
Нельзя научить людей любви — если не любить их самому. Любить самозабвенно, до конца.
Сердце Иешуа пылало любовью к людям.
Но сам он — плотник-подмастерье, бродяга — даже имея в распоряжении некоторые амарские технологии, то есть возможность "творить чудеса", вряд ли мог достичь больших результатов в изменении социума. Менять нужно образ — вот того самого Бога, которого принес Моисей. Бог-отец? Хорошо. Но любящий, внимательный, понимающий. Такой, каким был отец Иешуа, Иосиф.
Вы хотите Бога? Вам необходим высший вселенский авторитет? Хорошо, сказал Иешуа, Бог есть любовь.
Моисей создал иерархию, питательную среду для будущих фарисеев (а фарисеи и были не кто иные, как урку, ради иерархических благ бросившиеся изучать Писание).
Иешуа призвал отказаться от иерархии совсем. Будьте кроткими, не цепляйтесь за собственность, откажитесь от насилия. Богатым следует раздать имение.
Моисей установил семейный порядок, который урку хотя бы с трудом могли соблюдать. Иешуа потребовал от них поведения амару, соблюдения брачной морали амару. Он не признавал никакой "биологии" — какая еще биология у разумных существ? Они разумны — значит, способны жить, как живут амару.
Моисей возвышался над народом, вокруг него были помощники-амару. Иешуа набрал учеников, не делая генных анализов, по наитию и желанию, и держался демонстративно на равных с ними. Кто хочет быть первым — да будет всем слугой. Отказ от иерархии. Никакого главенства. Конечно, не все ученики Иешуа оказались амару.
Иешуа громил высокоранговых урку — богатых и фарисеев, и охотнее общался с низкоранговыми проститутками и сборщиками налогов.
Моисей предписывал делиться с нищими и чужеземцами, отпускать рабов. Иешуа заявил, что богатому — не место рядом с ним, что даже само богатство, признак иерархии, следует раздать.
Его деятельность не могла остаться незамеченной; однажды Иешуа осознал, что его ждет в итоге. Он мог, конечно, бежать в Египет, в Шамбалу, куда угодно. Но миссия требовала другого.
Если Бог Моисея требовал жертв, Иешуа объявил, что его Бог — Бог-отец, который есть любовь, никаких жертв от людей не хочет. Вообще ничего не хочет, он просто любит людей. И в ознаменование этого отдает на смерть своего сына — Иешуа, в последнюю и окончательную жертву, которая положит конец всем жертвам во веки веков.
И его принесли в жертву.
— Подождите! — сказал я. Честно говоря, я плохо помню Евангелие, читал его давно, да и кому это сейчас интересно. Но кое-что я все-таки помнил, и эта дурацкая версия, похожая на всякие эзотерические книжонки на эту тему, меня раздражала.
— В этом что-то не так, — заявил я, — ерунда какая-то! То есть звучит все логично, но… он же творил чудеса! Или это придумали позже?
— Что-то могли придумать, — ответил Анквилла, — но в сущности, такие чудеса амару вполне были доступны и тогда. Антигравы… медицинские технологии, плюс воздействие на энергетические точки…
Я перевел дух.
— Ну хорошо. А как же он воскрес? Или он не воскресал?
Инти вздохнула.
— А вот это самое странное во всей истории… Проще всего было бы сказать, что воскресение придумано последователями. Но… в том-то и дело, что нет. Мы не можем исключить некоторые факты. Есть записи Мариам на эту тему, очень неясные, но бесспорные. Есть… словом, есть вещи насчет Иешуа, которые мы не до конца понимаем.
— А если он правда был, ну… того? — тихо спросила Алиса. Инти посмотрела на нее, пожала плечами.
— Сыном Божьим, ты хочешь сказать? Не знаю. Известно лишь то, что Иешуа был исключительным. Абсолютным исключением, даже среди амару. Обрати внимание, сразу же, не сходя с места, его начали переиначивать на более упрощенный, близкий урку, лад. Павел… он был амару, конечно — но опять скатился к моисеевым идеям: женщины должны подчиняться мужу, рабы хозяину, все — начальству. А что произошло с церковью дальше, все мы знаем, даже упоминать не надо. Притом в ранней церкви было много амару… Но они не могли сдержать инстинкты урку. Вероятно, любовью Иешуа они все-таки не обладали. Он был единственным. И кроме того… — Инти с трудом продолжила фразу, взглянув на Анквиллу, — я лично считаю, что он достиг своей цели. Хотя ортодоксальные хальту…
— Разве он достиг? — удивился я, — если посмотреть на церковь… и на весь наш мир — это так далеко от того, чего он, видимо, хотел…
— Инти хочет сказать, — нетерпеливо пояснил Анквилла, — что Иешуа, как и многим другим реформаторам, правда, удалось создать благоприятную среду для амару. То есть по крайней мере создать предпосылки для того, чтобы качества амару в обществе считались уважаемыми, чтобы к этим качествам было принято стремиться.
— Не совсем так, — с достоинством выпрямилась Инти, — я хочу сказать, что Иешуа удалось значительно больше, чем любому другому реформатору из амару. Его деятельность привела к тому, что через две тысячи лет в итоге возникла наша современная цивилизация с ее уникальными чертами — научное мышление, наука, технологии начали хоть как-то развиваться, гуманизм…
— Но разве это не плоды скорее антицерковной деятельности? Начиная с Ренессанса…
— Как говорил наш великий соотечественник, — хмыкнул Анквилла, — это были диалектические противоположности. Церковное мракобесие и Просвещение с гуманизмом — они происходили от одного корня и питались одними и теми же соками. Просто мракобесие исходило в основном от урку, а остальное — от амару, которые чувствовали суть того, что Иешуа принес в мир. И действительно, раньше не возникало ничего похожего на нашу цивилизацию. Вв науке прямо стал господствовать стиль мышления амару, заложенный уже в ару, нашу речь — когда наблюдаемые и доказуемые вещи грамматически даже имеют приоритет перед воображаемыми. Правда, и в науке работает масса урку, которые так и не смогли усвоить этот стиль. Но то, что амару хотя бы в чем-то одержали верх, при нашей в общем полной неспособности к борьбе и конкуренции… Ну вот Инти считает, что это заслуга Иешуа.
— Но такого и правда не было раньше, и нет в тех странах, где цивилизация не была христианской, — заметила Алиса. Мой дед скривил губы.
— Может быть, это так. Но это домыслы. И думаю, после крушения попытки коммунизма говорить о какой-то надежде для этого мира бессмысленно. Или ты думаешь, что можно таким образом продолжать менять мир? — обратился он ко мне. Я подумал.
— Не знаю. Я вообще не вижу, чего уж такого хорошего в нашей цивилизации… кого сделала счастливым эта наука, что она нам дала — ковровые бомбардировки? Атомную бомбу? Экологический кризис? Вы скажете — антибиотики… продление жизни… противозачаточные средства… — но я что-то не вижу, что это сделало людей лучше или счастливее. Зачем продлевать жизнь, если она не имеет никакого смысла?
— Вот, золотые слова, — кивнул Анквилла. Инти пожала плечами.
— В любом случае, — сказала она, — сейчас бессмысленно говорить об этом. Нам остается три-четыре года до конца света. Потом — если и в этот раз на Земле останется кто-то живой — в лучшем случае потребуется новый Иешуа.
Лаккамири, август 2012. Лориана Рава
Утро было прохладным, приятным после вчерашнего пекла, трава горела и переливалась мириадами радуг в неисчислимых капельках росы. Лорин, выбравшись на порог палатки, сидела тихо, сжавшись в комочек, и только смотрела. Опустила ладонь и погладила горящие искры — ощутила влажный холод, и росинки погасли — но чего она ждала? Волшебства? Не оборачиваясь, она услышала возню за спиной, улыбнулась, но так и не посмотрела на Каяри, который подобрался к ней, сел рядом, обнял за плечи. Поднял прядь волос, внимательно рассматривая ее в лучах восходящего солнца.
— У тебя волосы солнечные, — сказал он. Лорин наконец обернулась к нему, улыбнулась.
— Пойдем купаться?
Они вылезли из палатки. Для купания было еще прохладно, но последние дни жара стояла невыносимая, только в озере и спасались, и утренний холод радовал.
Шли через луг, пестрящий цветами, через туман в ложбинке. Вынырнули из тумана — и у ног оказалось озеро, отсвечивающее металлическим блеском. Упали к ногам накинутые плащи.
Лорин пошла вперед, а Каяри задержался у берега. Тонкие ноги девушки исчезали внизу в темной воде — по щиколотку, по лодыжку. Лорин обернулась. Каяри стоял на берегу и смотрел на нее. Лорин улыбнулась ему по привычке и вдруг осознала, что стоит совсем обнаженная. И это нисколько не плохо и не стыдно, это прекрасно!
Неужели все прошло, подумала она. Все-все, совсем? И ей не плохо, а наоборот, приятно и чудесно, оттого, что он смотрит на нее, что она — очевидно, красива! Лорин приняла пятую стойку ятихири, подняв над головой горизонтально ладони, выгнув тело в напряжении. Каяри улыбнулся. Шагнул к ней. Лорин пробежала несколько шагов и рыбкой нырнула в темную прохладу.