– Я ведь его и продать могу.
Все мы знали, что тетя Бесс хочет получить бостонский дом. Все тетушки его хотели. Он стоил четыре миллиона долларов, да и выросли они там. Но Бесс была единственной, кто жил рядом, и только у нее было достаточно детей, чтобы заполнить все спальни.
– Папа, – резким голосом произнесла Кэрри. – Ты не можешь его продать.
– Я могу делать все, что захочу, – ответил он, накалывая последний помидор в своей тарелке и закидывая его себе в рот. – Значит, Бесс, дом тебе нравится таким, какой он есть? Или ты хочешь его отремонтировать? Ну же, никому не нравятся мямли.
– Я с радостью помогу со всем, что ты захочешь поменять, папа.
– Ой, я вас умоляю, – резко сказала мама. – Только вчера ты рассказывала, как ты занята, а теперь помогаешь ремонтировать бостонский дом?
– Папа попросил нас о помощи, – ответила тетя.
– Он попросил твоей помощи. Мы тебе уже не нужны, папочка? – Мама была пьяна.
Дедушка рассмеялся:
– Пенни, расслабься.
– Я расслаблюсь, когда мы разберемся, кому достанется дом.
– Ты сводишь нас с ума, – буркнула Кэрри.
– Что такое? Не бормочи под нос.
– Мы все любим тебя, пап, – громко сказала Кэрри. – Я понимаю, год выдался тяжелым.
– Если вы сходите с ума, это ваша вина, – сказал дедушка. – Возьмите себя в руки. Я не могу оставить дом на безумцев.
Посмотрите на тетушек сейчас, летом-номер-семнадцать. Здесь, в японском саду Нового Клермонта, мама обнимает тетю Бесс, которая тянется, чтобы отрезать Кэрри кусочек малинового пирога.
Ночь прекрасна, и действительно мы – прекрасная семья.
Я не знаю, что изменилось.
38
– У Тафта тоже появился девиз, – говорю я Миррен. На улице полночь. Мы, Лжецы, играем в «Эрудита» в гостиной Каддлдауна.
Мое колено касается бедра Гата, но я не уверена, что он замечает. Доска почти заполнена. Мой разум устал. У меня дурацкие буквы.
Миррен рассеянно перестраивает свои фишки.
– Что-что у Тафта?
– Девиз. Ну, знаешь, как у дедушки. «Никому не нравятся мямли»?
– «Никогда не занимайте места в заднем ряду», – кривляется она.
– «Никогда не жалуйся. Никогда не оправдывайся», – вступает в разговор Гат. – По-моему, это фраза Дизраэли.
– Ой, он ее обожает, – кивает Миррен.
– А еще: «Нет – неприемлемый ответ», – добавляю я.
– Господи, Кади! – кричит Джонни. – Ты можешь просто сложить слово и позволить нам продолжить игру?
– Не кричи на нее, – говорит Миррен.
– Прости, – извиняется Джонни. – Не соизволишь ли ты проявить милосердие и сложить это гребаное слово?
Мое колено касается бедра Гата. Мне вправду тяжело соображать. Я складываю короткое, жалкое слово.
Джонни продолжает игру.
– «Наркотики нам не друзья», – громко провозглашаю я. – Вот девиз Тафта.
– Да ладно! – смеется Миррен. – И как ему пришло такое в голову?
– Может, им в школе читали лекцию на тему наркотиков. К тому же близняшки прокрались ко мне в комнату и рассказали ему, что у меня в комоде полно таблеток, и он хотел убедиться, что у меня нет зависимости.
– Боже мой. Что Бонни, что Либерти – ходячая катастрофа. Судя по всему, теперь они еще и страдают клептоманией.
– Правда?
– Они взяли мамино снотворное и бриллиантовые сережки. Понятия не имею, куда они собираются их надеть, чтобы мама не увидела. Плюс, девочек двое, а серьги одни.
– Ты говорила им, что знаешь об этом?
– Пыталась поговорить с Бонни. Но это бесполезно, – говорит Миррен. Она снова переставляет свои буквы. – Мне нравится мысль о девизе, – продолжает она. – Мне кажется, вдохновляющая цитата поможет пережить тяжелые времена.
– Например, какая? – спрашивает Гат.
Сестра делает паузу. Затем говорит:
– «Будь немного добрее, чем должен».
После этого мы все замолкаем. Не поспоришь.
– «Никогда не ешь того, что крупнее твоей задницы», – говорит Джонни.
– Ты ел нечто крупнее своей задницы? – удивляюсь я.
Он торжественно кивает.
– Ладно, Гат, а у тебя какой? – интересуется Миррен.
– У меня нет девиза.
– Ладно тебе.
– Ну, может, вот такой. – Парень опускает глаза на свои ногти. – «Не мирись со злом, которое можешь изменить».
– Я согласна с этим, – говорю я. И это правда.
– А я – нет, – говорит подруга.
– Почему?
– Мы мало что можем изменить. Нужно воспринимать мир таким, какой он есть.
– Неправда, – возражает Гат.
– Разве не лучше быть спокойным, мирным человеком? – спрашивает она.
– Нет, – решительно говорит парень. – Надо бороться со злом.
– «Не ешь желтый снег», – придумывает Джонни. – Тоже хороший девиз.
– «Всегда делай то, чего боишься», – предлагаю я. – Это мой.
– О, ради бога. Кто это сказал? – рявкает Миррен.
– Эмерсон. Кажется. – Я тянусь за ручкой и пишу на тыльной стороне ладони.
На левой: «Всегда делай то». На правой: «чего боишься». Вышло кривовато.
– Эмерсон такой нудный, – говорит Джонни. Он забирает у меня ручку и пишет на своей левой ладони: «ЖЕЛТЫЙ СНЕГ – НИКОГДА». – Вот так. – Он показывает нам результат. – Это должно помочь.
– Кади, я серьезно. Мы не всегда должны делать то, чего боимся, – пылко говорит Миррен. – Вообще не должны!
– Почему?
– Потому что так ты можешь умереть. Навредить себе. Если ты боишься, этому должна быть разумная причина. Доверяй своим инстинктам.
– Вот, значит, твоя философия? – спрашивает Джонни. – Быть жалким трусом?
– Да, – говорит Миррен. – Это. И то, что я говорила про доброту.
39
Я иду за Гатом, когда он поднимается наверх. Преследую его по долгому коридору, наконец хватаю за руку и прижимаюсь губами к его губам.
Этого я боюсь и поэтому считаю нужным сделать.
Он отвечает на поцелуй. Его пальцы переплетаются с моими, моя голова кружится, но Гат меня поддерживает. И снова все ясно, восхитительно. Наш поцелуй превращает мир в прах. Есть только мы, остальное не имеет значения.
Потом он отстраняется.
– Мне не стоит этого делать.
– Почему? – Его рука все еще держит мою.
– Не то чтобы я не хотел, но…
– Я думала, мы начали заново. Разве это не хорошее начало?
– Я запутался. – Гат делает шаг назад и прислоняется к стене. – Это такой банальный разговор. Не знаю, что еще сказать.
– Объясни.
Пауза. Затем:
– Ты меня не знаешь.
– Объясни, – снова прошу я.
Парень хватается за голову. Мы так и стоим, прислонившись к стене, в темноте.
– Ладно, – наконец прошептал он. – Начнем с того, что ты никогда не встречала мою маму. Ты никогда не была у меня дома.
Это правда. Мы с Гатом виделись только на Бичвуде.
– Тебе кажется, будто ты меня знаешь, Кади, но тебе известен только тот я, который приезжает сюда. А это… это неполная картинка. Ты не видела мою комнату, с окном, выходящим на вентиляционную шахту, мамино карри, друзей из моей школы, наши вечеринки. Ты встречаешься со мной только на острове, где живут только богачи, не считая меня и прислуги. Где все светлокожие, кроме меня, Джинни и Пауло.
– Кто такие Джинни и Пауло?
Гат бьет кулаком по своей ладони.
– Джинни – экономка. Пауло – садовник. Ты не знаешь их имен, хоть они работали здесь каждое лето. Частично об этом я и говорю.
Мое лицо краснеет от стыда.
– Мне жаль.
– Но хочешь ли ты вообще, ну, увидеть картину целиком? – спрашивает Гат. – Можешь ли ты это понять?
– Ты никогда не узнаешь, если не расскажешь мне, – говорю я. – Я давно не слышала от тебя новостей.
– Знаешь, кто я для твоего дедушки? Кем всегда был?
– Кем?
– Хитклиффом. Из «Грозового перевала». Читала?
Я качаю головой.
– Хитклифф – цыганский мальчик, взятый под крылышко знатной семьи Эрншо. Он влюбляется в Кэтрин. Она тоже его любит – тем не менее смешивает парня с грязью из-за его прошлого. Остальные члены семьи с ней солидарны.
– Это вовсе не похоже на мои чувства.
– Хитклиффу никак не удается завоевать уважение этих Эрншо. Но он все равно пытается. Парень уходит, получает образование, становится джентльменом. А они продолжают считать его животным.
– И?..
– Затем, потому что это трагическая история, Хитклифф становится именно тем, кем они его считают. Жестоким. Его внутреннее зло просачивается наружу.
– Я думала, это роман.
Гат качает головой.
– Эти люди ужасно обращались друг с другом.
– Так ты говоришь, что дедушка считает тебя Хитклиффом?
– Клянусь тебе. Для него я зверь в невинном обличье, предавший его доверие, в то время как он позволял приезжать на его шикарный остров каждый год. Ведь я предал твоего дедушку, соблазнив его Кэтрин, его Каденс. И в наказание я должен стать тем монстром, которого он всегда во мне видел.
Я молчу.
Гат молчит.
Я протягиваю руку и касаюсь его. Одно ощущение его руки под тонким хлопком футболки вызывает у меня до боли сильное желание вновь поцеловать его.
– Знаешь, что самое страшное? – спрашивает Гат, не глядя на меня. – Ведь он оказался прав.
– Это не так.
– О-о, все именно так.
– Гат, постой.
Но он скрылся в своей комнате и закрыл дверь.
Я одна в темном коридоре.
40
Давным-давно жил-был король, у которого было три прекрасных дочери. Девочки были ангельской внешности. Они вступили в удачные брачные союзы, но появление первой внучки принесло разочарование. Младшая принцесса произвела на свет дочь до того крошечную, что матери приходилось носить ее в кармане, чтобы девочку никто не увидел. В конце концов родились другие внуки, с нормальным ростом, и король с королевой практически забыли о существовании крошечной принцессы.
Когда та стала постарше, бóльшую часть своих дней и ночей она проводила в своей маленькой кроватке. У девочки не было причин вставать, настолько она была одинокой.