Мой разум перебирает игру смыслов, как всегда. Здесь, с любимыми Лжецами, я наконец могу увидеть правду.
– Мы сделали так, чтобы это случилось, – говорю я.
– Смотря что ты подразумеваешь под «этим», – говорит Миррен.
– Мы спасли семью. Они начали все сначала.
– Тетя Кэрри бродит ночами по острову, – подмечает сестра. – Мама моет чистые раковины до боли в руках. Пенни наблюдает за тобой, пока ты спишь, и записывает, что ты ешь. Они пьют до рвоты. Пока слезы не начинают течь по лицу.
– Разве ты была была в Новом Клермонте и видела все это?
– Я тогда бывала там и сейчас иногда захожу. Тебе кажется, что мы решили все проблемы, Кади, но мне кажется, это было…
– Мы здесь, – настаиваю я. – Без этого пожара нас бы здесь не было. К этому я и веду.
– Ладно.
– У дедушки было столько власти… А теперь ее нет. Мы изменили зло, которое видели в мире.
Теперь я понимаю то, что мне было не ясно раньше. Я не зря ем свой хлеб, Лжецы прекрасны, Каддлдаун прекрасен. Не важно, что его стены в пятнах. Не важно, что у меня мигрень, а Миррен совсем больна. Не важно, что у Уилла кошмары, а Гат ненавидит себя. Мы совершили идеальное преступление.
– Дедушке не хватает власти только потому, что он сбрендил, – говорит Миррен. – Если бы он мог, то и дальше продолжал бы всех мучить.
– Я не согласен, – возражает Гат. – По мне, Новый Клермонт – это наказание.
– Что? – недоумевает она.
– Самобичевание. Он построил себе дом, который домом не является. Гаррис намеренно лишил его комфорта.
– С чего бы он стал это делать? – интересуюсь я.
– Почему ты раздала все свои вещи? – спрашивает Гат.
Он смотрит на меня. Они все смотрят на меня.
– Я щедрая. Хотела сделать что-то доброе для этого мира.
Дальше следует странная тишина.
– Ненавижу беспорядок, – говорю я.
Никто не смеется. Не знаю, как разговор перекинулся на меня.
Долгое время никто из Лжецов не говорит ни слова. Затем Джонни решает нарушить молчание:
– Не дави на нее, Гат.
– Я рад, что ты вспомнила про пожар, Каденс, – говорит Гат.
– Да, частично, – улыбаюсь я.
Миррен говорит, что плохо себя чувствует, и возвращается в постель.
Мы с мальчиками лежим на кухонном полу и пялимся в потолок еще долгое время, пока я, с долей неловкости, не понимаю, что оба они уснули.
73
Я нахожу маму на крыльце Уиндемира с ретриверами. Она вяжет шарф из голубой шерсти.
– Ты все время проводишь в Каддлдауне, – жалуется она. – Это плохо. Кэрри вчера заходила туда, что-то искала и сказала, что там жуткая грязь. Что ты там делала?
– Ничего. Прости за беспорядок.
– Если там и вправду так грязно, можно попросить Джинни прибраться. Ты ведь знаешь? Это несправедливо по отношению к ней. А у Бесс будет припадок, если она увидит свой дом в таком состоянии.
Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них заходил в Каддлдаун. Пусть он будет только для нас.
– Не волнуйся. – Я сажусь и глажу Боша по мягкой желтой головке. – Мам, слушай…
– Да?
– Почему ты попросила всех не говорить со мной о пожаре?
Она откладывает пряжу и молча смотрит на меня.
– Ты вспомнила о пожаре?
– Вчера ко мне вернулись воспоминания. Не все, только некоторые. Я помню, как это случилось. Помню, как вы ссорились. Как все уехали с острова. Помню, что я была здесь с Гатом, Миррен и Джонни.
– Что-нибудь еще?
– Я помню небо. В языках пламени. Запах дыма.
Если мама думает, что это каким-то образом имеет отношение ко мне, она никогда, никогда не спросит об этом. Я точно знаю.
Она не хочет знать.
Я изменила курс ее жизни. Я изменила судьбу семьи. Я и Лжецы.
Это был ужасный поступок. Возможно. Но мы хоть что-то сделали. Я не сидела на месте и не жаловалась. Я сильнее, чем мама может себе представить. Я согрешила против нее, но и помогла ей.
Она гладит меня по голове. Сюси-пуси. Я отодвигаюсь.
– Это все? – спрашивает она.
– Почему никто не говорит со мной об этом? – повторяю я.
– Из-за твоих… из-за… – Мамочка замолкает, пытаясь найти нужные слова. – Из-за твоих болей.
– Из-за того, что у меня мигрень и я не могу вспомнить свой несчастный случай, не справлюсь с мыслью, что Клермонт сгорел?
– Врачи посоветовали не усугублять твой стресс, – отвечает она. – Они сказали, что пожар мог вызвать головные боли из-за дыма или… или страха, – неубедительно заканчивает мамочка.
– Я уже не ребенок. Мне можно доверить основную информацию о нашей семье. Все лето я упорно пыталась вспомнить свой несчастный случай или то, что случилось перед ним. Почему нельзя было просто рассказать мне, мам?
– Я рассказывала. Два года назад. Повторяла снова и снова, но на следующий день ты всегда забывала. И когда я поговорила с доктором, он сказал, что лучше мне прекратить расстраивать тебя, что я не должна давить.
– Ты живешь со мной! – кричу я. – У тебя нет веры в собственные суждения, зато ты можешь поверить доктору, который едва меня знает?!
– Он – специалист.
– С чего ты взяла, что мне нужно, чтобы вся моя большая семья хранила от меня тайны, – даже близняшки, даже Уилл и Тафт, ради всего святого! – а не узнать, что произошло? С чего ты взяла, что я настолько хрупкая, что мне лучше не знать даже простых фактов?
– Для меня ты настолько хрупкая, – отвечает мамочка. – И если быть честной, я не знала, как справиться с твоей реакцией.
– Ты даже представить не можешь, как это обидно.
– Я люблю тебя.
Я больше не могу смотреть на ее лицо, в нем столько жалости и самооправдания.
74
Когда я открываю дверь, то обнаруживаю у себя в комнате Миррен. Она сидит за моим столом, положив руку на мой ноутбук.
– Я хотела спросить, можно ли почитать те письма, что ты послала мне в прошлом году. Они остались в компе?
– Да.
– Я их так и не прочитала. В начале лета, когда ты спрашивала, я солгала, я их даже не открывала.
– Почему?
– Просто. Мне казалось, что это не важно, но я изменила свое мнение. Только посмотри! – радостно кричит она. – Ради этого я даже вышла из дома!
Я сглатываю нарастающую злость.
– Я могу еще понять, почему ты не ответила, но почему даже не прочитала?
– Знаю, – говорит сестра. – Это ужасно, и я отвратительна. Пожалуйста, можно я прочитаю сейчас?
Я открываю ноутбук. Вбиваю в поиске имя и нахожу все письма, адресованные ей.
Их двадцать восемь. Я снова читаю их из-за ее плеча. Большинство – очаровательные, милые письма, предположительно, от человека без мигреней.
Миррен!
Завтра я уеду в Европу со своим неверным отцом, который, как ты знаешь, также очень нудный. Пожелай мне удачи и знай, что я хотела бы проводить лето на Бичвуде с тобой. И Джонни. И даже с Гатом.
Знаю, знаю. Я должна уже забыть о нем.
Я и забыла.
Правда.
Итак, я еду в Марбеллу, к симпатичным испанским парням.
Интересно, удастся ли мне уговорить папу съесть самое отвратительное блюдо каждой страны в наказание за его побег в Колорадо?
Спорим, что удастся! Если он вправду меня любит, то будет есть и лягушек, и почки, и даже муравьев в шоколаде.
Письма однотипны. Кроме парочки, которые не очаровательны и не милы. Они жалобны и правдивы.
Миррен.
В Вермонте зима. Темным-темно.
Мама все время наблюдает за мной, пока я сплю.
У меня постоянно болит голова. Не знаю, что делать, чтобы это прекратить. Таблетки не помогают. Кто-то рассекает мне макушку ржавым топором, который не может ровно разрубить мне череп. Кто бы им ни орудовал, ему приходится снова и снова рубить мне голову, и не всегда по одному и тому же месту. У меня множество ран.
Иногда мне снится, что человек, рубящий топором, это дедушка.
В других случаях это я.
А бывает, что Гат.
Прости, что выплескиваю на тебя свое безумие. Пока я печатаю, у меня трясутся руки и экран ужасно яркий.
Иногда я хочу умереть, настолько у меня болит голова. Я продолжаю писать тебе свои хорошие мысли, но никогда не высказываю мрачных, хоть они появляются у меня постоянно. Потому я решила высказать их сейчас. Даже если ты не ответишь, я буду знать, что кто-то меня услышал, и это уже немало.
Мы читаем все двадцать восемь сообщений. Когда она заканчивает, то целует меня в обе щеки.
– Я даже не могу попросить прощения. Даже в «Эрудите» нет слова, способного описать, насколько мне стыдно.
Затем она уходит.
75
Я отношу свой ноутбук на кровать и создаю новый документ. Затем снимаю свои записки со стены и начинаю перепечатывать их вкупе с новыми воспоминаниями, быстро и с тысячью ошибок. Пробелы в памяти я заполняю догадками.
Центр Общения и Закусок имени Синклера.
Ты больше не увидишься со своим любимым Гатом.
Он хочет, чтобы я держался от тебя подальше.
Нам нравится в Уиндемире, не так ли, Кади?
Тетя Кэрри, плачущая, в куртке Джонни.
Гат, кидающий мячики собакам на теннисном поле.
Боже, Боже, Боже.
Собаки.
Собаки, мать вашу!
Фатима и Принц Филипп.
Ретриверы погибли в этом пожаре.
Теперь я это помню, и это моя вина.
Собаки были такими непослушными, не то что Бош, Грендель и Поппи, которых тренировала мамочка. Фатима и Принц Филипп ели морских звезд прямо на пляже, затем их рвало в гостиной. Они стряхивали на всех воду со своей мохнатой шерсти, облизывали еду, приготовленную для пикника, жевали диски для фрисби, превращая их в бесполезные куски пластика. Им нравились теннисные мячики, и они часто бегали на корт, чтобы погрызть те, что остались после игры. Они не сидели, когда им приказывали. Клянчили еду со стола.