Когда начался пожар, собаки были в одной из гостевых спален. Дедушка часто запирал их наверху, когда Клермонт пустовал, или на ночь. Чтобы они не жевали нашу обувь и не выли на дверь.
Дедушка закрыл их в доме, прежде чем уехать с острова.
А мы не подумали о них.
Я убила тех собак. Я жила с ними и знала, где спали Принц Филипп и Фатима. Остальные Лжецы не задумались о ретриверах – по крайней мере, не слишком. В отличие от меня.
Они сгорели заживо. Как я могла о них забыть? Как я могла так увлечься собственной глупой и преступной задумкой, своим возбуждением, своей злостью на тетушек и дедушку…
Бедные, бедные Фатима и Принц Филипп. Нюхающие под нагретой дверью, вдыхающие дым, тявкающие, с надеждой виляющие хвостами, ожидая, что кто-то придет за ними.
Какая ужасная смерть для несчастных, любимых, непослушных собак.
76
Я выбегаю из Уиндемира. На улице уже стемнело, почти время ужина. Мои чувства вытекают через глаза, разъедая мне лицо, прорываясь сквозь кожу, когда я представляю собак, как они еще надеются на спасение, глядя на дверь, из-под которой валит дым.
Куда идти? Я не могу видеться со Лжецами в Каддлдауне. В Рэд Гейте могут быть Уилл или тетя Кэрри. На самом деле остров так чертовски мал, что мне некуда пойти. Я заперта тут, в этом месте, где убила этих бедных, несчастных собак.
Вся моя утренняя бравада, власть, идеальное преступление, свержение патриархата, спасение Лжецами летней идиллии, возрождение, сохранение семьи – путем ее частичного уничтожения…
Все пошло прахом.
Собаки мертвы. Глупые, милые собаки, которых я могла спасти.
Невинные псины, чьи морды светились от радости, когда ты предлагал им кусочек гамбургера или просто подзывал.
Которые любили плавать на лодках и весь день носились повсюду, пачкая свои лапы.
Что за изувер совершает действия, не подумав о тех, кто может быть заперт в верхних комнатах, кто доверяет людям, которые любили их и всегда окружали заботой?
Я издаю тихие и странные всхлипы, стоя на дорожке между Уиндемиром и Рэд Гейтом. Мое лицо все мокрое, грудь сжимается. Я пячусь обратно домой.
На ступеньках стоит Гат.
77
Завидев меня, он спрыгивает и обнимает меня. Я плачу ему в плечо и прячу руки под его куртку, обняв его за талию.
Он не спрашивает, что стряслось, пока я не говорю сама:
– Собаки. Мы убили собак.
Он отвечает не сразу:
– Да…
Я снова умолкаю, пока не перестаю дрожать всем телом.
– Давай присядем, – предлагает Гат.
Мы устраиваемся на ступеньках крыльца. Он прижимается головой к моей голове.
– Я любила их.
– Все их любили.
– Я… – Я запинаюсь. – Не думаю, что нужно это обсуждать, или я снова заплачу.
– Хорошо.
Мы сидим с ним какое-то время.
– Это все? – спрашивает Гат.
– Что?
– Это все, из-за чего ты плакала?
– Господи помилуй, а есть еще повод?
Он молчит.
Молчит и молчит.
– Черт, есть или нет? – В груди пустеет и леденеет.
– Да… есть еще кое-что.
– То, чем со мной никто не делится. То, о чем я не должна вспоминать, так мама хочет.
Пару секунд он обдумывает мои слова.
– Мне кажется, тебе говорят, но ты не хочешь услышать. Тебе было плохо, Каденс.
– Вы не говорите мне напрямую.
– Нет.
– Какого черта?!
– Пенни сказала, что так будет лучше. И… ну, с присутствием всех нас четверых, я верил, что ты вспомнишь сама. – Он убирает руку с моего плеча и обхватывает свои колени.
Гат, мой Гат.
От него веяло страстью и жаждой деятельности, интеллектом и крепким кофе. Мне нравятся веки его карих глаз, его гладкая темная кожа, его пухлая нижняя губа. Его мысли. Его мысли.
Я целую его в щеку.
– Я вспомнила о нас больше. Помню, как мы целовались у двери в прихожую, прежде чем все пошло наперекосяк. Как сидели на теннисном корте и обсуждали, что Эд сделал Кэрри предложение. На тропинке у скалы, где никто не мог нас увидеть. Как на маленьком пляже придумывали план пожара.
Гат кивает.
– Но я не помню, что пошло не так. Почему мы не были вместе, когда со мной это случилось. Мы поссорились? Я что-то натворила? Ты вернулся к Ракель? – Я не могу смотреть ему в глаза. – Мне кажется, я заслуживаю честного ответа, даже если наши отношения не продлятся.
Гат морщится и прячет лицо в руках.
– Я не знаю, что делать. Не знаю, что должен сделать.
– Просто расскажи мне.
– Я не могу остаться с тобой. Мне нужно вернуться в Каддлдаун.
– Зачем?
– Я должен, – говорит он, вставая. На полпути Гат останавливается и поворачивается. – Я все испортил. Мне так жаль, Кади. Очень, очень жаль! – Он снова плачет. – Мне не стоило целовать тебя или делать качели и даже дарить розы. Мне не стоило говорить, какая ты красивая.
– Но я этого хотела.
– Знаю, но я должен был держаться подальше. То, что я сделал, полная фигня. Прости.
– Вернись, – говорю я, но он не двигается, и я сама иду к нему. Кладу руки ему на шею и прижимаюсь щекой. Целую его со всей страстью, чтобы он понял – это всерьез. Его губы такие мягкие. Гат лучший человек, которого я знаю, лучший, кого я когда-либо узнаю, и не важно, что плохого между нами произошло, не важно, что будет потом.
– Я люблю тебя, – шепчу я.
Парень отодвигается.
– Об этом я и говорю. Прости. Я просто хотел увидеть тебя.
Он поворачивается и теряется в темноте.
78
Больница в Мартас-Винъярде. Лето-номер-пятнадцать, после моего несчастного случая.
Я лежу на кровати под голубым одеялом. Казалось бы, больничные одеяла должны быть белые, но эти голубые. В комнате жарко. Из руки торчит игла капельницы.
Мама и дедушка уставились на меня. У деда в руках была коробка эдгартаунских ирисок, подарок.
Это было так трогательно, что он вспомнил, как я их обожаю.
Я слушала музыку в наушниках, потому не слышала, что говорили взрослые. Мамуля плакала.
Дедушка открыл коробку, отломил от пласта ириску и протянул мне.
В моих ушах звучало:
«Наша молодость потрачена впустую,
Не повторяйте моей ошибки.
Запомните мое имя,
Потому что мы войдем в историю.
На-на-на-на, на-на-на.»
Я поднимаю руку, чтобы вытащить наушники. Она забинтована.
Обе руки забинтованы.
И ноги. Я чувствую бинты под голубым одеялом.
Мои руки и ноги забинтованы, потому что обгорели!
79
Давным-давно жил-был король, у которого было три прекрасных дочери.
Нет-нет, подождите.
Давным-давно в маленьком домике в лесу жили-были три медведя.
Давным-давно рядом с мостом жили-были три козленка.
Давным-давно жили-были три солдата, марширующие по дороге после войны.
Давным-давно жили-были три маленьких поросенка.
Давным-давно жили-были три брата.
Нет, вот оно. Вот вариант, который мне нужен.
Давным-давно жили-были три прекрасных малыша: два мальчика и девочка. При рождении каждого из них родители радовались, небеса радовались, даже феи радовались. Они прилетели на крестины и одарили детей волшебными подарками.
Сопротивлением, упорством и сарказмом.
Сладостью, любопытством и дождем.
Страстью и жаждой деятельности, интеллектом и крепким кофе.
Однако появилась злая ведьма.
Куда же без ведьмы.
Эта ведьма была одного возраста с прекрасными детьми, и, пока они росли, она завидовала девочке и мальчикам. Они были благословлены дарами фей, в которых ведьме отказали на ее крестинах.
Старший мальчик был сильным и быстрым, способным и красивым. Несмотря на это, он был очень мал ростом.
Второй мальчик был старательным и добрым. Несмотря на это, он был изгоем.
А девочка была остроумной, щедрой и вежливой. Несмотря на это, она чувствовала себя бессильной.
Ведьма не обладала ни одним из этих качеств, так как ее родители чем-то рассердили фей. Ей никогда не дарили подарки. Ее силой была черная, жестокая магия.
Она путала аскетизм с благотворительностью и отдавала свое имущество, не принося никому пользы.
Она путала болезнь и храбрость и страдала от агоний, воображая, что заслуживает за это похвалы.
Она путала остроумие с интеллектом и вызывала у людей смех вместо того, чтобы заставить их задуматься или растопить их сердца.
У нее была лишь магия, и она использовала ее, чтобы разрушить то, чем больше всего восхищалась. Ведьма навестила каждого ребенка по очереди на их десятый!!! день рождения, но не смогла навредить им напрямую. Защита некой доброй феи – сиреневой, наверное, – остановила ее.
Вместо этого она их прокляла.
– Когда вам исполнится шестнадцать лет, – провозгласила ведьма в пылу зависти, – когда нам всем исполнится шестнадцать, – сказала она прекрасным детям, – вы уколете пальчики о веретено… Нет, вы зажжете спичку… да, вы зажжете спичку и погибнете в разгоревшемся пламени.
Родители прекрасных детей были напуганы проклятием и пытались, как все нормальные люди, избежать его. Они скрылись с детьми далеко-далеко, в замке на обдуваемом ветрами острове. В замке, где не было спичек.
Там, конечно, дети будут в безопасности.
Там, конечно, ведьма никогда их не найдет.
Но она их нашла. И когда им было по пятнадцать лет, этим прекрасным детям, как раз перед шестнадцатым днем рождения, когда их полные тревоги родители не ожидали подвоха, завистливая ведьма преобразила свое ядовитое, полное ненависти естество в светловолосую девушку и ворвалась в их жизнь.
Она подружилась с прекрасными детьми. Целовала их, катала на лодке, кормила ирисками и рассказывала сказки.
Затем она дала им коробок спичек.