В конце: электричество, которое нас разрушает
Незаживающая рана
В конце 1940-х годов зоолог Сильван Мерил Роуз в своей лаборатории в Смит-колледже корпел над созданием раковых химер. Он выращивал лягушек с быстро растущими опухолями почек, вырезал эти опухоли и аккуратно вживлял под кожу лап саламандр. (Как мы обсуждали в предыдущей главе, лягушки не способны к регенерации, за исключением короткого периода в процессе развития, тогда как саламандры могут полностью восстанавливать конечности.) После пересадки опухоли бедные саламандры обычно погибали в результате развития злокачественного заболевания, за одним исключением: если Роуз ампутировал лапу, в которую вживил опухоль, аккуратно разрезая опухоль пополам, животное каждый раз отращивало новую конечность. Новая конечность использовала оставшуюся часть опухоли, превращая злокачественные клетки в нормальные строительные блоки биологической ткани[350]. Восстановленная конечность поглощала опухоль.
Роуз одним из первых экспериментально продемонстрировал связь между регенерацией и раком, но он не был последним[351]. Одним из самых удивительных открытий стало обнаружение целых трех невероятных суперспособностей голого землекопа: мало того, что эти грызуны почти не болеют раком, но их ткани зарастают без рубцов[352], и они не подчиняются известным биологическим законам старения[353]. Эти животные в неволе живут до тридцати лет (обычные крысы, которые не голые и не землекопы, умирают примерно через год). Уже давно известно, что голые землекопы фактически не подвержены опухолевым заболеваниям, но в 2018 году выяснилось, что они умирают от старости не так, как другие млекопитающие. Накапливалось все больше доказательств того, что их регенеративный фактор значительно выше, чем у других млекопитающих.
Эта необычная история – лишь один пример из целого ряда странных связей между заживлением ран, регенерацией конечностей и раком. Еще до экспериментов Джеффа и Боргенса ученые знали, что различия в биоэлектрических сигналах играют решающую роль как в заживлении ран, так и в регенерации конечностей, но не может ли быть, что эти сигналы создают не только то, что нам нужно, но и то, что нам не нужно? Однако прошло довольно много времени, прежде чем были проведены детальные исследования сложных связей между электричеством и раком. Первые ученые, пытавшиеся исследовать электрический аспект рака, столкнулись с большими трудностями, вызванными деятельностью многочисленных викторианских шарлатанов, отравивших идею своими мошенническими методами лечения рака с помощью электричества.
Индикаторная лампочка рака
Примерно в то же время, когда Сильван Роуз ампутировал ноги саламандрам, к Гарольду Сакстону Бёрру и его коллегам обратился гинеколог из госпиталя Бельвю на Манхэттене Льюис Лэнгман. Лэнгман надеялся, что метод Бёрра для определения времени овуляции поможет повысить эффективность искусственного оплодотворения, поскольку для проведения оплодотворения необходима овуляция[354]. Бёрр только что закончил жесткие споры по поводу электрических сигналов овуляции с католическим доктором Джоном Роком и был рад помочь Лэнгману и научить его правильно использовать прибор. Вышло славно: электрические измерения действительно повышали шансы на зачатие ребенка у пациенток Лэнгмана. Но вскоре стало ясно, что это была не единственная причина, заставившая Лэнгмана обратиться к Бёрру. На самом деле он хотел понять, не поможет ли метод обнаруживать опухоли в репродуктивной системе пациентов.
Бёрр согласился. Он с энтузиазмом передал одно из своих устройств в клинику Лэнгмана, где начал работать с группой из ста женщин, закрепляя один электрод в нижней части живота пациентки над лобком, а другой – либо на шейку матки, либо где-то рядом[355]. У тех женщин, у которых проблемы с зачатием были вызваны наличием кист яичников или других незлокачественных заболеваний, почти всегда возникал положительный сигнал. Однако у женщин со злокачественными заболеваниями каждый раз наблюдалась “выраженная негативность” электрического сигнала в цервикальной зоне[356]. Лэнгман подтверждал диагноз с помощью патогистологического анализа. Выяснялось, что опухолевые ткани испускают очень характерные электрические сигналы.
Лэнгман проверил свой метод примерно на тысяче женщин, чтобы удостовериться в справедливости результатов. И они подтверждались: Лэнгман обнаружил характерное отклонение сигнала у 102 пациенток, и когда он их прооперировал, он подтвердил рак у 95 женщин из этих 102[357]. Еще более замечательным было то, что опухоль часто оказывалась еще не развившейся до такой степени, чтобы вызывать симптомы, заставляющие обратиться к врачу, не говоря уже о том, чтобы правильно поставить диагноз. После удаления опухолей электрическая полярность прибора обычно возвращалась в “здоровое” положительное состояние, но не всегда. Если показания оставались отрицательными, Бёрр и Лэнгман подозревали, что им не удалось удалить опухоль полностью или что опухоль успела метастазировать. Раковые клетки продолжали посылать свои злобные сигналы из какой-то точки тела.
Ученых особенно удивляло, что для обнаружения аномалии электрод не требовалось прикреплять непосредственно к опухолевой ткани или даже рядом с ней внутри половых путей. Создавалось впечатление, что сигнал тревоги рассылался на большие расстояния через здоровые ткани тела.
С тех пор прошло почти восемьдесят лет, и эти эксперименты плохо поддаются оценке. Но, судя по всему, в 1940-е годы был открыт надежный неинвазивный метод диагностики злокачественных заболеваний – а потом он был забыт. Лэнгман и Бёрр признавали, что “метод исследования, очевидно, должен подтверждаться другими диагностическими процедурами и ни в коей мере их не заменяет”[358]. Однако он мог быть полезен, и ученые почти горестно заключали, что надеялись на развитие этой новой области исследований в трудах других ученых для развития ранней диагностики заболеваний. В биографической статье, опубликованной через двадцать пять лет, Бёрр с явным разочарованием писал, что никто не воспользовался их данными и не попытался их воспроизвести.
Оглядываясь назад, легко понять, почему так получилось. Никто не мог вообразить, каким образом разность потенциалов связана с развитием опухолевой ткани. Открытия Лэнгмана и Бёрра остались непонятыми и не вызвали реакции, как и многие биоэлектрические наблюдения вне сферы нейробиологии. А всего через четыре года исследования электрических сигналов в биологии были забыты в связи с заявлением Джеймса Уотсона и Фрэнсиса Крика об открытии двойной спирали ДНК. Онкологи заинтересовались генами. Вскоре после повсеместного признания ДНК в качестве единственного решающего фактора в передаче наследственной информации также было признано, что причиной рака может быть все, что повреждает ДНК и вызывает ее мутации. В 1970-е и 1980-е годы активно велись поиски генетических аномалий[359]. Это было неудачное время, чтобы идти против течения в науке.
“История, похожая на научную фантастику”
В 1940-е годы, когда Лэнгман и Бёрр изучали возможности электрометрической диагностики рака, Бьорн Норденстрём тщился понять суть небольших аномалий, которые он выявлял у своих пациентов с раком легкого и молочной железы с помощью рентгена. Он работал в Каролинском институте в Стокгольме, где занимался рентгенологической диагностикой и использовал рентген для изучения развития кровеносных сосудов в опухолевых тканях легкого. В ходе этих исследований он начал замечать загадочные аномалии, регулярно встречавшиеся на снимках[360].
На рентгеновских снимках опухоли и поврежденные области были окружены звездчатыми вспышками[361]. Коллеги не обращали внимания на эти детали, считая их артефактом метода, но Норденстрёма это объяснение не удовлетворяло. К 1983 году он сформулировал теорию. Подобно Бёрру и Лэнгману, он обнаружил загадочное различие в электрических характеристиках нормальных и опухолевых тканей и решил, что причина в том, что ионы проходят через эти ткани по-разному, и это являлось источником обнаруженных им вспышек, которые он назвал “коронами”. Он считал, что “короны” и вызвавшие их потоки ионов являются частью системы электрической циркуляции всего тела, которая существует параллельно с традиционным кругом кровообращения, словно дополнительный кровоток. Эта система переносит ионы через “проводящую среду и кабели” (в том числе через кровь), как маленькие погодные системы, связанные с циркуляционными циклами тела. Наша электрическая система циркуляции не только не менее сложна, нежели круг кровообращения, но и в не меньшей степени участвует в физиологической активности всего тела. Но до сих пор мы ее не замечали, поскольку она невидима глазу.
Странным образом Норденстрём решил не публиковать свои гипотезы в виде серии небольших статей в уважаемых журналах, что является обычным способом распространения научных теорий. Вместо этого он в 1983 году на собственные средства опубликовал результаты в виде отдельной книги – это был гигантский 358-страничный труд под заголовком “Биологические закрытые электрические цепи: клинические, экспериментальные и теоретические доказательства дополнительной системы циркуляции”[362]. Ни один издатель не хотел за это браться.
Но некоторых исследователей эта работа все же заинтересовала. Книгу украшало не одно предисловие, а целых три, да еще и введение, и все это было написано четырьмя учеными, желавшими связать свое имя с этой необычной идеей. “Я не вижу нужды в долгом разъяснении ее научной значимости”, – откашливался биохимик из университета Экс-Марсель Жак Отон с неподражаемым французским холодком. “Сегодня трудно полностью оценить ее по достоинству”, – продолжал он, отмечая, что это “как минимум важнейший момент в эволюции нашего понимания биологической науки”[363]. Остальные комментарии были не менее восторженными.
На тот момент прошло всего семь лет с тех пор, как ученые обнаружили первые ионные каналы, впускающие и выпускающие ионы натрия из клеточных “ночных клубов”. На шкале развития науки это лишь миллисекунда, так что идея о связи между биоэлектричеством и раком была все еще непостижимой. “Теория кажется ошибочной, – сообщал заместитель директора Национального института рака Грегори Курт в газете Los Angeles Times в 1986 году. – В рамках наших сегодняшних знаний о биологии рака нет никаких свидетельств тому, что изменение электрического поля оказывает какое-либо влияние на опухоль”[364].
Однако Норденстрём уже начал лечить пациентов, используя принцип биологически замкнутых электрических цепей, чтобы (как он заявлял) прервать электрические сигналы, способствующие развитию рака. Положительно заряженный электрод в форме иглы он вводил в опухоль, а отрицательно заряженный – в здоровую ткань и на протяжении нескольких часов пропускал через ткани прямой ток под напряжением в 10 вольт. Процедуру повторяли до тех пор, пока опухоль не съеживалась.
Норденстрём сообщил корреспонденту газеты Los Angeles Times, что от пациентов, с которыми он работал, “отказались хирурги и другие врачи, поскольку их заболевание продвинулось слишком далеко, чтобы их можно было лечить”[365]. В период с 1978 до 1981 года он работал с двадцатью такими безнадежными больными. Несмотря на все его усилия, тринадцать из них скончались. Но Норденстрём настаивал, что во многих случаях опухоли сжимались и даже исчезали. Краткий отчет об этих первых двадцати случаях был опубликован в 1984 году в Journal of Bioelectricity[366]. Норденстрём утверждал, что был слишком занят, чтобы писать подробные статьи для ведущих научных журналов, а корреспонденту газеты Los Angeles Times сообщил, что то, чем он занимался, было выше понимания многих его коллег (и этим заявлением, понятное дело, не увеличил число своих сторонников). “Люди говорят, что данные противоречивы, но это лишь красивый способ сказать, что они этого не понимают”.
Конечно же, это было тройным нарушением научных принципов: теория совершенно не соответствовала научным представлениям того времени; ее автор упрямо не желал публиковаться в соответствующих изданиях и настойчиво внедрял метод до получения официального разрешения. По всем признакам Норденстрём был шарлатаном. И все же наиболее разумные исследователи с этим не соглашались. “Его данные не соответствуют обычной медицинской логике, но совпадают с рядом научных фактов из многих дисциплин”, – сообщил Мортон Гликман в газете Los Angeles Times[367]. И это заставило самого Гликмана, профессора радиологии на медицинском факультете Йельского университета, целый год ломать голову над объяснением роли биологически замкнутых электрических цепей. Проделав этот путь, он поверил в теорию. “По моему ощущению, это с очень большой вероятностью может оказаться правдой”, – прокомментировал он.
Пока западные ученые задирали нос, заявления Норденстрёма о невидимых путешествующих по телу силах привлекли к себе немалый интерес в Китайской Народной Республике. В 1987 году его пригласили в Пекин для демонстрации метода в министерстве общественного здравоохранения[368]. Об этой встрече нам известно немногое, но после нее министерство, не тратя время, провело активную образовательную кампанию для внедрения техники Норденстрёма в больницах. В период с 1988 до 1993 года для обучения методу Норденстрёма было проведено сорок два образовательных курса, которые посетили 1336 врачей из 969 больниц[369]. К 1993 году этому лечению подверглись 5000 пациентов. К 2012 году его применили уже на более чем 10 000 больных со злокачественными и доброкачественными опухолями[370].
Средства массовой информации рассматривали ситуацию скептически, но не без некоторой надежды. Двадцать первого октября 1988 года в популярной новостной телепередаче “20/20” показали репортаж об удивительном новом способе лечения больных раком[371]. “На протяжении многих лет «20/20» сообщала о выдающихся достижениях медицины”, – заметила ведущая программы Барбара Уолтерс, прежде чем описала протокол проверки, который гарантирует, что программа “не рассказывает о сомнительных исследованиях”. Это было несколько необычное замечание в устах добросовестного ведущего. А затем она представила “историю, которая напоминает научную фантастику. Речь идет о теории, утверждающей, что электричество играет чрезвычайно важную роль в человеческом теле. Это может произвести революцию в медицинской науке. И даже открыть новый подход к борьбе с раком”.
Так что же мы имеем в итоге? Как показывает некоторое смущение Уолтерс, в то время действительно было трудно понять, шарлатанство это или революционное открытие, но в последующие десятилетия на этом направлении наметилось некоторое просветление. Но не в истории самого Норденстрёма. Он исчез. Возможно, он уехал в Китай, чтобы продолжать работу, и, по некоторым непроверенным сведениям, умер в 2006 году[372]. Несколько исследователей, которые поддержали его работу, тоже отошли в мир иной. Большинство людей забыли о нем. Но не все. Некоторые исследователи, с которыми я встречалась, ревностно хранили его книгу, ставшую раритетом. Они были очень любезны и выслали мне фотокопии некоторых разделов, поскольку, подобно Гликману, втайне верили, что однажды Норденстрёму воздастся по заслугам.
Как бы вы ни относились к его теории (конечно, если вы в состоянии ее понять), вы наверняка сталкивались с несколькими основными ее положениями, которые тогда были непонятны, но с тех пор обрели под собой прочные основания. Одно из них заключается в том, что во всех клетках есть ионные каналы. Их активность определяет мембранный потенциал клеток и тканей и, следовательно, поведение этих клеток и тканей. В том числе раковых.
На всякий рак найдется свой ионный канал
Допив до половины третью пинту пива в баре, Мустафа Джамгоз почувствовал острейшую необходимость проанализировать раковую клетку с помощью метода фиксации потенциала. Он никогда не слышал ни о Бёрре, ни о Норденстрёме. Он тогда еще даже не занимался раком: он был нейробиологом и работал в Имперском колледже Лондона. Дело было вечером, где-то в начале 1990-х годов, и он встретился со своими бывшими коллегами, чтобы выпить пива.
Они обсудили электрическое поведение раковых клеток и ни к чему не пришли, как вдруг на Джамгоза, который всю жизнь изучал ионные каналы, нашло озарение. “Вдруг у меня в мозгу пронеслась невероятная мысль. Боже, ведь никто не анализировал электрические сигналы в раковых клетках!” Он попросил у друзей образцы клеток и принялся за работу. Джамгоз не подозревал, что этот момент ознаменует семь самых сложных и полных разочарований лет в его научной карьере.
Впрочем, трудности и разочарования были ему не в новинку. Джамгоз вырос на Кипре, где греки и турки долгое время враждовали между собой из-за территориальных разногласий. Остров находился под контролем Британии с 1878 по 1960 год, и на момент рождения Джамгоза на каждом углу пестрели знаменитые британские красные телефонные будки и почтовые ящики. В детстве он мечтал поступить в Имперский колледж и подростком самостоятельно научился собирать радиоприемник. В процессе сборки его по пятьдесят раз в день било током, причем не всегда случайно, поскольку довольно быстро его стало интересовать, как человеческое тело воспринимает электричество. Этот необычный ребенок вскоре покинул солнечный Кипр, получив стипендию для изучения физики в мрачной школе-интернате в Кенте, чтобы оттуда перебраться в Имперский колледж. Университет имел хорошую репутацию для обучения психофизике зрения; этот раздел исследований занимается анализом путей, с помощью которых животные превращают физические стимулы, такие как фотоны, в субъективный чувственный опыт об окружающем мире, такой как ощущение голубого цвета. Для своего руководителя Джамгоз с нуля создал электрофизиологическую лабораторию, вплоть до усилителей, а в награду получил ученую степень.
Следующие два десятка лет он занимался изучением электрофизиологических реакций в сетчатке. “Сетчатка – превосходная модель центральной нервной системы, – рассказывал он. – Выделяешь ее из глаза, вставляешь в нее электроды, включаешь свет и видишь, как реагируют отдельные клетки”. Он все еще помнит, как в первый раз подвел электрод к клеткам сетчатки и включил красный свет: клетки немедленно послушались и перешли в вялое состояние деполяризации, так что их внутреннее напряжение стало таким же, как в окружающей среде, и ионы смогли входить в клетки и выходить из них, как им заблагорассудится. Он включил синий свет, и клетки совершили обратный переход в состояние гиперполяризации, восстанавливая значительную разность потенциалов между внутренним и внешним пространством, так что движение ионов вновь строго контролировалось. “Эти клетки знают, какой свет они видят, – восхищается он. – А мы это знаем, поскольку видим, как повышаются и понижаются показания осциллоскопа”.
Джамгоз проделывал эти эксперименты в середине 1990-х годов, на заре научных исследований синаптической пластичности у взрослых людей. Идея заключается в том, что способность мозга перестраивать проводящие сети не исчезает в детстве, а остается с человеком и в более поздние годы[373]. И работа Джамгоза действительно подтверждала эту гипотезу на модели сетчатки: клетки сетчатки взрослого могли изменять пути коммуникации и адаптироваться к новым условиям. Благодаря этой работе он получил должность профессора нейробиологии, и на этой должности, по-видимому, провел бы оставшуюся часть своей научной карьеры, если бы в тот судьбоносный вечер не оказался в пивном баре.
Теперь все его внимание привлек рак. Один из участников той встречи дал ему клетки опухоли простаты крысы. Вернувшись в лабораторию, Джамгоз подверг их той же электрофизиологической процедуре, с помощью которой обычно исследовал клетки сетчатки. И обнаружил высокую электрическую активность – но не такую, какую привык видеть в здоровых клетках.
Давно было известно, что превращение здоровых клеток в раковые сопровождается потерей дифференцировки; это означает, что они теряют свою бывшую идентичность клеток костной ткани, кожи или мышц и возвращаются в некое первичное состояние, напоминающее состояние стволовых клеток. Но в отличие от стволовых клеток, которые обычно деловито приобретают новую идентичность и отправляются туда, где им следует находиться, раковые клетки отказываются “взрослеть”. Они просто прозябают, размножаются и потребляют ресурсы, никогда не участвуя в социальной жизни окружающих здоровых тканей. Эта потеря дифференцировки как раз и отражалась на электрической активности, обнаруженной Джамгозом в раковых клетках. Раковые клетки лишались своего сильного отрицательного потенциала (–70 милливольт) и переходили в перманентно деполяризованное “нулевое” состояние вечных стволовых клеток (это наблюдение не было чем-то исключительным, оно согласовывалось с другими данными, накопленными за несколько десятилетий).
Но это была не единственная странность их электрического поведения, привлекшая внимание Джамгоза. Клетки делали что-то еще – что-то гораздо более странное. Эти деполяризованные раковые клетки каким-то образом… возбуждались. “Это были абсолютно стандартные потенциалы действия”, – рассказывал Джамгоз. Но почему в этих клетках возникал потенциал действия? Это были клетки кишечника или кожи, не нервов. И все же в процессе перерождения из здоровых клеток агрессивные раковые каким-то образом научились возбуждаться, как нейроны. Импульсы, которые они посылали, не зависели от сигналов и не отдавали распоряжений, как в нервной системе. Они были гораздо более хаотичными, волнообразными и неустойчивыми, и их характер напоминал несогласованный рисунок, который Джамгоз раньше видел у людей в состоянии эпилептического криза. Зачем же раковые клетки создавали эти странные потенциалы действия?
Джамгоз точно знал, что это связано с функцией потенциал-зависимых натриевых каналов – того же семейства натриевых каналов, которое способствует распространению потенциала действия в нервных клетках. Раньше никто не задумывался о том, что изменение поведения ионных каналов может быть связано с превращением нормальных клеток в раковые. Не может ли быть, что это странное возбуждение клеток является причиной агрессивного поведения и метастазирования опухолей? Рассмотрению этого вопроса Джамгоз посвятил свою первую статью. Он с коллегами отправил ее на публикацию в журнал Nature – главный научный журнал Великобритании. Редакторы тут же отклонили статью, посчитав представленные наблюдения неким побочным явлением. Джамгоз и его коллеги представили свои наблюдения на малоизвестной конференции по проблемам мочеполовой системы. Этого оказалось достаточно, чтобы опубликовать статью в одном менее влиятельном, но все же уважаемом журнале[374]. Дело было в 1993 году. Мустафа Джамгоз прекратил исследования в области нейробиологии. С сетчаткой было покончено. Теперь его интересовал только рак.
Следующие семь лет Джамгоз посвятил тому, что он сам называет пропагандистским наступлением: он последовательно публиковал небольшие результаты, поднимаясь от малоизвестных журналов к более авторитетным, и рассказывал всем, кто готов был слушать, об электрофизиологии, электричестве и фундаментальной физиологии. Постепенно удлинялся список болезней, которые оказались связанными с патологическими изменениями различных ионных каналов, в том числе кистозный фиброз, эпилепсия, сердечная аритмия и даже желудочно-кишечные заболевания, так почему онкологические заболевания должны быть исключением? “Электричество помогает нам расти и двигаться, – говорил Джамгоз коллегам онкологам. – Так вот оно и раковым клеткам тоже помогает расти и двигаться!” Он продолжал убеждать коллег, закладывая основы понимания роли ионных каналов в метастазировании.
Согласно текущим общепринятым представлениям, рак возникает в результате нарушения экспрессии генов или, как минимум, исходный толчок к превращению здоровой клетки в раковую связан с генетическими дефектами и мутациями. Но убивает человека не это. В большинстве случаев смерть от рака наступает в результате того, что эти клетки оккупируют все остальные ткани тела[375]. Распространению опухоли способствует целый ряд важных клеточных функций: движение, размножение, прикрепление и другие; и ионные каналы играют во всех этих процессах очень важную роль. Лишь на основании ДНК, анализируя гены в клетках опухоли простаты, не всегда удается предсказать, останется ли опухоль на месте, не причиняя беспокойства, или начнет распространяться по телу. Джамгоз и его команда задумались о том, не связан ли прогноз течения заболевания с потенциалом действия. Не коррелирует ли способность опухолевых клеток к возбуждению с агрессивностью опухоли? Это могло бы стать чрезвычайно ценным диагностическим инструментом.
На границе столетий ученые перестали отмахиваться от данной мысли. Некоторые уже заметили связь между поведением ионных каналов и раком, и в их числе была итальянский патолог Аннароза Арканджели, которая на протяжении нескольких десятилетий стояла в авангарде исследований, связывающих электрические свойства раковых клеток со специфическими генами[376]. Работая в Университете Флоренции, она установила корреляцию между раком и активностью гена hERG, который известен многим биологам именно в связи с электричеством: этот ген кодирует ионный канал, который играет известную роль в координации сердцебиений за счет регуляции тока ионов калия[377]. Арканджели и Джамгоз – талантливые серьезные ученые, и к их исследованиям начали присоединяться другие. В результате накопилось большое количество данных, подтверждающих ведущую роль ионных каналов в развитии рака[378]. Эти данные перестали быть просто интересными наблюдениями или даже новым методом диагностики: они открывали возможность для новых методов лечения.
Лекарственные препараты, влияющие на функцию ионных каналов, предлагали новый способ борьбы с раком. Около 20 % лекарств тем или иным образом связаны с функцией ионных каналов, по-разному блокируя их или препятствуя их раскрытию[379]. Если распространение раковых клеток в значительной степени определяется функцией ионных каналов, нельзя ли остановить его, блокируя соответствующие каналы? Не может ли какой-то из известных лекарственных препаратов, влияющих на работу ионных каналов, помочь предотвратить рост опухоли?
На этом пути есть одна проблема: способность к агрессивному перерождению, обнаруженная Джамгозом, контролируется теми же потенциал-зависимыми ионными каналами, которые отвечают за потенциал действия. Их нельзя перекрывать. Заблокировав их, вы остановите процесс метастазирования, но одновременно нарушите функцию нервной системы, что плохо и для сердца, и для мозга.
В этом заключается одна из самых трудных и неприятных проблем в борьбе с раком: требуется найти какую-то уникальную мишень, которая есть только в раковых клетках, но не связана с функцией нормальных здоровых клеток. “За всю историю изучения рака люди идентифицировали многие свойства опухолевых клеток, – рассказывал мне Мел Гривз, – но, когда начинаешь копать глубже, часто обнаруживается, что эти свойства не являются специфическими для опухолевых клеток; опухолевые клетки обладают признаками совершенно нормальных клеток”. Гривз работает в Институте раковых исследований в Лондоне и принадлежит к числу “избранных”: в 2018 году он был удостоен рыцарства за исследования причин возникновения лейкоза у детей[380]. Именно таким людям журналисты звонят, чтобы узнать о реальных достижениях в онкологии.
Но Джамгоз копнул еще глубже. И обнаружил, что аномальные клетки используют особый вид ионных каналов, которые в норме присутствуют только в клетках развивающегося плода. Там они способствуют размножению клеток и другим процессам, необходимым для формирования нового человека с нуля. Однако к моменту рождения ребенка эта “турбо-версия” канала отключается, удаляется и заменяется нормальной взрослой версией, которая занимается только такой “разрешенной” деятельностью, как распространение потенциала действия.
В клетках рака простаты, исследованных Джамгозом, было много таких эмбриональных ионных каналов, которые он назвал “эмбриональным сплайсинговым[381] вариантом”. Что-то “пробудило” их при раковом перерождении нормальных клеток.
Теперь, когда Джамгоз узнал, что этот агрессивный вариант канала отличается от нормального жизненно важного канала, у него появилась мишень, устранение которой не вредит нормальному функционированию организма. В последующие годы он искал такой канал в других раковых клетках, вылавливая его в образцах тканей онкологических больных, и нашел его (или его аналог) в клетках рака толстой кишки, кожи, яичников и простаты[382]. В этот раз ему не пришлось долго уговаривать Центр раковых исследований Великобритании, чтобы получить финансирование для создания антител, специфическим образом блокирующих каналы такого типа.
Мустафе Джамгозу и Аннарозе Арканджели уже не приходится мучительно искать сторонников своих идей. Прошло более двух десятилетий с тех пор, как обнаруженную Джамгозом связь между ионными каналами и развитием рака сочли совпадением, и в исследованиях связи рака и ионных каналов произошли революционные изменения[383]. Исследователи по всему миру[384] ищут скрытые сокровища в длинном списке уже известных лекарств[385]. Более того, кроме калиевых и натриевых каналов появились и другие мишени. Исследователи также заинтересовались хлором и кальцием. Вырисовывается картина, на которой каналы многих типов работают сообща сложным синхронным образом, как в оркестре, как заметил Джамгоз в интервью в 2018 году. Возможно, натриевый канал “играет роль первой скрипки, но, чтобы создать симфонию, мы должны понять роль и других музыкантов”[386]. Например, канал hERG, который изучала Арканджели, привлекает пристальное внимание фармацевтических компаний. На встрече с издателями журнала Bioelectricity в 2019 году она предсказала, что вскоре появятся методы борьбы с раком, основанные на воздействии на ионные каналы[387].
У Джамгоза теперь есть собственная компания, которая уже начала подготовку к клиническим испытаниям, но внезапно, как и во многих других областях науки, все застопорилось из-за пандемии. Но ни это, ни тот факт, что Джамгоз не является онкологом, не останавливает несчастных, которые звонят ему в любое время суток. “Люди в отчаянии”, – говорит он. Людям, у которых обнаружен рак, отчаянно требуются новые варианты лечения.
Новый союзник в борьбе с раком
Эффективность большинства способов лечения зависит от того, как рано была обнаружена болезнь, пока опухоль еще не сдвинулась с места. Как только рак протягивает свои “щупальца” по всему телу, шансы на излечение снижаются. В 2018 году в журнале BMC Biology Мел Гривз объяснял это так: теоретически, если вы успешно разрушаете опухоль с помощью облучения или химиотерапии, вы побеждаете. Если после этого в организме не остается опухолевых клеток, вы здоровы. Но если выживает хотя бы одна клетка, она по определению приобретает иммунитет к предыдущему методу лечению. Эта клетка становится предшественником новой опухоли, и все новые клетки этой опухоли уже обладают такой же устойчивостью (та же логика лежит в основе лекарственной устойчивости[388]). Показано, что этот новый кластер клеток будет не только более устойчивым к лечению, но и более агрессивным, чем исходная опухоль. “Мы вступаем в схватку с естественным отбором – одним из основополагающих законов природы”, – рассказывал онколог из Института Фрэнсиса Крика в Лондоне Чарльз Свонтон корреспонденту New Scientist[389].
В 2013 году Мел Гривз создал Центр изучения эволюции рака, чтобы начать разрабатывать новый “план боевых действий”. Он выступил в научном пресс-центре в Лондоне, где изложил новую идею о возможностях борьбы с проблемой устойчивости. Возможно, в некоторых случаях на продвинутых стадиях онкологического заболевания, особенно у пожилых людей, не нужно пытаться отыскать каждую раковую клетку с целью излечения – вместо этого лучше отнестись к этому состоянию как к хроническому заболеванию. “В большинстве случаев люди заболевают раком после шестидесяти лет, – объяснял он мне, пересказывая свое выступление. – И, если вы отнесетесь к раку как к хроническому заболеванию и не позволите ему перерасти в агрессивную форму, вы можете получить еще десять или двадцать лет хорошей жизни”. Это было бы значительным улучшением по сравнению с несколькими месяцами жизни, которые добавляет лечение при борьбе с раком в продвинутой стадии (не говоря уже о стоимости лечения и токсичном воздействии лекарств, которые часто снижают качество жизни сильнее, чем сама болезнь). С такой позицией соглашаются не все. “Это вызвало много споров”, – вспоминал он во время нашей беседы. Издатель из The Times сказал, что это была самая неудачная идея из всех, что он когда-либо слышал. Опубликованные комментарии тоже были недоброжелательными. “Профессор онкологии предлагает просто перестать пытаться победить рак”, – насмешливо выразился корреспондент Daily Telegraph.
Но время доказало правоту Гривза. Сегодня многие ученые с ним соглашаются: рак нужно ловить быстро, но, если это сделать не удалось, “сдерживание является значительно более реалистичной задачей”.
Геномика революционизировала методы лечения в онкологии и значительно углубила наше понимание рака. Она позволила создать новые мощные методы диагностики и лечения, которые в некоторых случаях оказываются невероятно эффективными, например, при лечении взрослых пациентов с лейкозом.
Но этот успех вовсе не означает, что рак – болезнь генома. “Рак не является исключительно геномным заболеванием, как эволюция не является сугубо генетическим процессом”, – комментирует Гривз. На протяжении своей жизни клетка может изменяться по многим параметрам в ответ на изменения в окружающем пространстве, причем ее геном не всегда имеет к этому отношение. “Поэтому неправильно говорить, что все дело в геноме”, – добавляет Гривз.
Итак, вопрос звучит следующим образом: если развитие рака связано с электромом, как мы можем использовать эту информацию?
Анализируем электрику
За десятки лет, прошедшие с того времени, когда Гарольд Сакстон Бёрр и Луис Лэнгман впервые предложили метод выявления рака на основании электрических свойств клеток, во многих исследованиях было показано, что анализ биоэлектрических свойств позволяет отличить раковые клетки от их здоровых соседей на основании характера нарушения электрических токов в организме. Во времена Бёрра и Лэнгмана об этой концепции ничего не знали, но теперь она получила широкую известность[390]. Возможно, вы слышали слово “биоимпеданс”, поскольку в спортивных залах и термах появились модные умные весы, определяющие состав тела (впрочем, большинство людей, которые прибегают к этим измерениям, интересуются в первую очередь соотношением жировой и мышечной масс). Принцип работы таких приборов основан на том, что через жировые клетки ток проходить не может (у жировой ткани максимальный импеданс, то есть сопротивление), но зато он проходит через бедные жиром ткани, такие как мышцы. И у раковых клеток тоже есть свой биоэлектрический профиль.
Когда хирург удаляет опухолевую ткань из любой части тела, его задача заключается в том, чтобы вырезать ее полностью. Но операция производится “вслепую”, поскольку невооруженным глазом увидеть границу между здоровой и больной тканью невозможно. Хотя методы визуализации и другие технологии позволяют определить локализацию и очертания опухоли, сама процедура удаления опухоли производится методом “научного тыка”. Чтобы повысить вероятность полного и чистого удаления пораженной ткани, хирургу приходится вырезать не только саму опухоль, но и часть здоровых тканей, которые ее окружают, часто в радиусе нескольких сантиметров.
После операции извлеченные фрагменты тканей направляют на патологоанатомический анализ. Патологоанатом изучает их, в том числе обращая внимание на края ткани вокруг опухоли (так называемый “край резекции”), чтобы удостовериться, что там совсем не осталось опухолевых клеток. Проблема в том, что между операцией и получением этих результатов проходит несколько дней, и, если анализ показывает присутствие опухолевых клеток в краевой ткани, возможно, пациенту потребуется вторая или третья операция и применение дополнительных мер, повышающих эффективность лечения[391].
В настоящее время на разных стадиях клинических испытаний находятся несколько новых технологий, помогающих хирургам сразу удалить опухоль оптимальным образом. Один многообещающий метод под названием ClearEdge, разработанный новой компанией из Сан-Франциско, позволяет определить края резекции опухоли молочной железы с помощью биоимпеданса. Для этого используется специальное устройство “краевой зонд”. Пока прооперированный пациент все еще находится под наркозом на операционном столе, хирург с помощью такого зонда определяет биоэлектрические параметры области вокруг удаленной опухоли. Такой “биоимпедансный светофор” помогает хирургу увидеть, не упустил ли он что-нибудь: красный индикатор обозначает наличие раковых клеток, желтый указывает на наличие клеток неопределенного характера, зеленый – на отсутствие опухоли. Прибор был оценен в клинической практике в нескольких госпиталях Великобритании. В 2016 году хирурги Медицинского факультета университета Эдинбурга и Общего западного госпиталя Эдинбурга с успехом применили его для идентификации раковых клеток в областях резекции опухолей и подтвердили, что метод позволяет снизить вероятность возникновения нужды в повторных операциях[392]. Он дает клиницистам явное преимущество по сравнению с уже существующими более медленными способами выявления опухолевых клеток.
Ну и где же этот ClearEdge? Почему мы ничего о нем не слышали? Майк Диксон, один из хирургов, тестировавших этот прибор, сообщил мне, что, хотя технология и была легкой в применении и позволяла получать хорошие результаты, дальнейшие исследования не проводились. “Компания существовала за счет венчурных фондов, – рассказывал Майк. – И технология казалась привлекательной”, и то же самое можно сказать о многих других краевых зондах, разработанных этой исследовательской группой. Но одни были слишком сложными, другие – недостаточно точными, а третьи просто исчезли.
Дэни Спенсер Адамс работает над созданием недорогой и точной версии прибора, которым, как она говорит, сможет пользоваться кто угодно. Его действие основано на использовании того же биоэлектрического красителя, который позволил ей увидеть “призрака лягушки”. Он распознает особое электрическое поведение раковых клеток на основании другого механизма: он дифференцирует их в соответствии с мембранным потенциалом, и поэтому раковые клетки окрашиваются иначе, чем здоровые. Однако устройство применяют не на теле пациента, а на уже удаленной ткани, с помощью специальной промокательной бумаги. После резекции опухоли хирург прижимает бумагу к краям ткани, чтобы перенести клетки на бумагу, а затем помещает бумагу в краситель, фотографирует и загружает данные в компьютерную программу. Через десять минут вы получаете карту края резекции – цифровой ландшафт, который сообщает, где вы промахнулись. И если такое место есть, хирург возвращается к пациенту, пока тот еще находится на операционном столе.
Во всяком случае, так это все должно работать. Проверив технологию на разнообразных клетках на чашке Петри и обнаружив, что электрический краситель вызывает яркое свечение раковых клеток, исследователи начали проводить эксперименты на живых тканях и получили многообещающие результаты. Но пока метод не внедрен в практику. Клинические испытания всегда обходятся дорого, а иногда инвесторы и вовсе не заинтересованы в производстве нового устройства: им важнее получить прибыль от стартапа, чем передать готовый новый прибор в руки хирурга. И поэтому мы все еще ожидаем появления новых биоэлектрических диагностических устройств в операционных, где они смогли бы значительно повысить эффективность устранения опухолей и снизить вероятность рецидивов, не говоря уже о риске травм и инфекций при повторных операциях.
Возможно, такие методы позволят анализировать биоэлектрические свойства опухоли, чтобы понять, требуется ли операция в принципе. Не забывайте, что, хоть рак и может возникать по генетическим причинам, степень его агрессивности зависит от биоэлектрических свойств тела. Не все опухоли имеют агрессивный характер; некоторые развиваются медленно и могут даже самопроизвольно исчезнуть. В одном из исследований, результаты которого пока еще не опубликованы, Джамгоз с коллегами собрали многочисленные данные и показали, что натриевые каналы опухолевых клеток могут служить в качестве диагностического маркера для определения степени агрессивности рака[393]. На симпозиуме по ионным каналам в 2019 году Джамгоз докладывал, что показатели выживаемости пациентов находятся в обратной зависимости от силы тока в ионных каналах опухолевых клеток. Эти наблюдения могут помочь людям сделать сложный выбор, например, при оценке эффективности радикальной хирургии с серьезными последствиями для качества жизни по сравнению с другими методами лечения. “Мы никогда не видели метастазов, если нет канала”, – рассказывал мне Джамгоз. Наблюдения Джамгоза относительно поведения натриевых каналов открывают совсем неожиданные новые возможности в борьбе с раком.
Обрыв связи
Во избежание эпилептических приступов некоторые больные принимают препараты, которые блокируют натриевые каналы, вызывающие в нервных клетках аномальные потенциалы действия. Это утихомиривает слишком сильные потенциалы действия в мозге и снижает вероятность их каскадной передачи. Но такие препараты не только ослабляют симптомы эпилепсии – у них широкий спектр применения, например, их используют как средства против аритмии или в качестве антидепрессантов[394].
Чуть больше десяти лет назад в клинической среде и в некоторых отчетах FDA стали проскальзывать отдельные свидетельства, согласно которым люди, принимающие препараты для блокирования таких натриевых каналов, реже заболевают некоторыми видами рака, а если все же заболевают, то с большей вероятностью выживают[395]. Как показали исследования, эти противоэпилептические препараты, возможно, снижают вероятность развития рака прямой и толстой кишки, легкого, желудка и крови[396]. (Уточним: это только первые звоночки, существенных доказательств пока нет. Этих данных недостаточно, чтобы назначать людям противоэпилептические препараты, если они им не нужны!)
Однако эта предварительная информация о препаратах, блокирующих натриевые каналы, очень хорошо укладывается в теорию Джамгоза. Из мозаики данных Джамгоз выводит механизм загадочной способности блокаторов натриевых каналов препятствовать распространению рака. Аномальные потенциалы действия, посылаемые этим странным вариантом канала, позволяют опухолевым клеткам устанавливать контакты друг с другом и с соседями. “Они общаются между собой”, – объясняет Джамгоз. Если блокировать каналы, общение прекратится.
Испытания препаратов находятся только на самых первых стадиях, но, если они пройдут успешно, это будут отличные новости: разрешение на их применение для лечения больных раком будет получено очень быстро. Джамгоз, Хуанг и Арканджели относятся к числу многих ученых, которые ищут возможности использования существующих блокаторов ионных каналов для других целей – для предотвращения сообщения между раковыми клетками и их воздействия на соседние клетки. Одно из важных преимуществ переназначения блокаторов ионных каналов заключается в том, что в таком случае не потребуется создавать новое лекарство с нуля (а этот процесс может длиться десятилетиями), и поэтому такие лекарства могут попасть в клиники очень быстро.
Джамгоз считает, что, если эти лекарства лишат раковые клетки способности образовывать метастазы, болезнь получится перевести в хроническое контролируемое состояние: это в точности соответствует позиции Гривза, согласно которой рак следует воспринимать в качестве хронического заболевания. “Мы отстаиваем возможность «жизни с раком» как с такими хроническими заболеваниями, как диабет или СПИД, – рассказывал Джамгоз в интервью в 2018 году. – Жить с раком означает предотвращать появление метастазов, поскольку именно они являются главной причиной смерти онкологических больных”[397].
Но даже это еще не все, на что способны лекарства, взаимодействующие с ионными каналами. Некоторые предварительные исследования показывают, что воздействие на правильные биоэлектрические параметры даст нам те же способности, что и у регенерирующих животных Сильвана Роуза, которые останавливали рост опухолей.
Сообщество клеток
В последние годы сложилось общее понимание того, что для борьбы с онкологическими заболеваниями нужны новые теории рака. В 1999 году Ана Соуто и Карлос Зонненшайн с медицинского факультета Университета Тафтса предложили такую новую парадигму: что, если рассматривать рак не как болезнь отдельных клеток, а как болезнь их общества? Когда индивидуальные клетки собираются вместе, они образуют ткань, а ткань – это некое сообщество. Способность к размножению – один из обязательных атрибутов клетки. И поэтому рак возникает не из-за одной мятежной клетки, а из-за того, что локальная среда не в состоянии сдерживать “естественные инстинкты” клеток.
В таком ракурсе рак становится скорее нарушением организации на уровне человеческого тела, а не на уровне отдельных клеток. Это подходящее сравнение, особенно в том смысле, что раковые клетки перестают функционировать на благо всего организма, а решают жить в своих индивидуалистических интересах. И это совсем не такое странное предположение, как казалось поначалу.
В последнее время многие исследователи уделяют более пристальное внимание изучению роли негенетических факторов в развитии рака – таким параметрам, как растягивающая сила и биомеханика микросреды, а также их вклад в способность рака разрастаться и захватывать окружающие ткани. Как писали исследователи из Мемориального онкологического центра Слоуна – Кеттеринга в Нью-Йорке в 2013 году, “многие исследования показали, что микросреда способна нормализовать состояние раковых клеток” и эффективная стратегия борьбы с раком заключается в обучении клеток вокруг опухоли, а не в попытках избавиться от нее самой[398]. Иными словами, здоровые клетки вокруг опухоли играют не менее важную роль в ее распространении, чем раковые. Способность регулировать поведение теряют не только сами раковые клетки, но и нечто в их окружении (в сообществе клеток).
В частности, недавно стали появляться данные о том, какую важную роль в обработке информации клетками играют биоэлектрические сигналы. Те же слабые электрические поля, которые заставляют здоровые клетки перемещаться по чашке Петри, также заставляют двигаться и клетки опухолей мозга, простаты или легкого[399]. Понятно, что такие поля существуют и внутри тела: они возникают под влиянием токов в цитоплазме и мембранного потенциала всех наших клеток.
Подводя итоги сказанному, отметим, что взаимодействие между раковыми клетками и окружающими биоэлектрическими полями все в большей степени воспринимается в качестве недооцененного, но чрезвычайно важного аспекта в принятии клетками решений о своей судьбе в зависимости от состояния соседей. И в таком контексте рак можно рассматривать в качестве нарушения коммуникации – аномалии информационных полей, обуславливающих способность отдельных клеток являться частью общей живой системы.
Если это так, нельзя ли восстановить этот механизм коммуникации? В онкологии это совершенно нетрадиционный способ рассуждений, но он находит все больше сторонников[400]. По мере обнаружения различных аспектов влияния биоэлектрических сигналов на развитие рака для нас открываются новые возможности. Новый набор инструментов, действие которых основано на биоэлектрических свойствах рака, позволит осуществлять более раннюю диагностику и переводить болезнь в хроническую форму (и, быть может, даже убеждать раковые клетки возвращаться в исходное состояние).
Если помните, потенциал клеточной мембраны тесно связан с идентичностью клетки (и может ее определять), и это верно для всех клеток – стволовых, жировых или костных[401]. Манипуляции с потенциалом производят удивительные перемены в организме, например, приводят к появлению глаза на нижней стороне тела лягушки. И оказывается, что тот же фактор, который приводит к таким результатам, может подавлять желание здоровых клеток превратиться в раковые.
Если предположить, что “общественный контроль” за состоянием клеток тела опосредован сигналами мембранного потенциала, то для проверки этой смелой теории нужно понять, нельзя ли просто путем изменения электрического потенциала превратить здоровые клетки в раковые или заставить последние вернуться в нормальное состояние.
В 2012 году исследователи из лаборатории Майкла Левина в Университете Тафтса предприняли именно такие эксперименты. Если биоэлектрические сигналы являются важным элементом коммуникации клеток для обеспечения их согласованной работы, а рак прерывает межклеточное сообщение, тогда потеря способности посылать биоэлектрические сигналы должна вызывать рак. Аспирантка Левина Мария Лобикин добивалась деполяризации нормальных клеток, и они начинали вести себя как злокачественные[402]. Это доказывало, что биоэлектричество является информационным “клеем”, скрепляющим крупные многоклеточные структуры в единое целое. Как сообщалось в статье, мембранный потенциал играет роль “эпигенетического инициатора распространяющегося метастатического поведения в отсутствие централизованной опухоли”.
Через год Брук Чернет, также из группы Левина, сделал еще один шаг вперед. Нельзя ли предсказать вероятность ракового перерождения клеток только на основании их мембранного потенциала? Гипотезу проверяли на эмбрионах лягушки, в которые встроили человеческие опухолевые гены, чтобы превратить их в раковые клетки. С помощью того же чувствительного к потенциалу флуоресцентного красителя, который Дэни Спенсер Адамс использовала для обнаружения электрических сигналов при формировании головы лягушки, исследователи обнаружили деполяризацию мембранного потенциала в опухолевых клетках. И как Адамс смогла предсказать появление отделов головы, так и изменение электрического сигнала позволяло предсказать, какие клетки переродятся в опухоль[403]. Как писали авторы статьи, этот эксперимент не только подтверждал связь биоэлектрических сигналов с формированием опухолей, но и предлагал новые пути для развития противораковой терапии. Дело в том, что при изменении поляризации (и усилении потенциала) опухолевых клеток с низким мембранным потенциалом те сохраняли связь со своим окружением и в результате игнорировали попытки собственных мутантных генов превратить их в раковые клетки. Иными словами, Чернет и Левин снижали количество опухолевых клеток просто путем возвращения потенциала деполяризованных опухолевых клеток к нормальному состоянию[404]. Еще одно очко в пользу биоэлектрического кода.
К 2016 году Чернет не только научился предотвращать образование новых опухолей, но уже смог “перепрограммировать” существующие опухолевые клетки в теле головастика таким образом, что они становились нормальными тканями. Причем опухоли находились на продвинутых стадиях роста: они уже распространились и сформировали собственные кровеносные сосуды. Но когда Чернет изменял потенциал покоя клеток посредством введения светочувствительных каналов (этот метод называют оптогенетикой), они переставали вести себя как раковые клетки. “Вы включаете свет… и опухоль исчезает”, – рассказывала издательству Reuters Адамс, которая была одним из соавторов статьи[405]. А в беседе со мной Левин сообщил, что с помощью электричества, по-видимому, можно напомнить клеткам об их роли в тканях тела, вывести из “кризиса среднего возраста” и вернуть в нормальное общество. Биоэлектричество перебарывает генетику. Как показывают эти и другие эксперименты, изменение напряжения не только свидетельствует о раке, но и позволяет взять его под контроль[406].
Все это невероятно интересно, но опять-таки находится все еще очень далеко от кабинетов врачей. Как и все другие недавние открытия в области биоэлектричества, это пока лишь предварительные наблюдения. Мы сильно, очень сильно отличаемся от головастиков. Кроме того, при воспроизведении некоторых экспериментов обнаружились несовпадения[407]. В общем, нам предстоит еще очень большая работа.
Однако, как и в случае регенерации тканей, награда чрезвычайно велика – возможность контролировать очень сложные биологические процессы. “Электрическая коммуникация между клетками играет действительно важную роль в подавлении роста опухолей”, – подтверждает Левин. Более того, этот контроль можно осуществлять с помощью уже существующих медикаментозных методов. Левин, подобно Джамгозу и Арканджели, занялся поиском лекарств, контролирующих активность ионных каналов[408].
Меньше чем за столетие связь биоэлектрических сигналов с развитием рака прошла в массовом сознании путь от любопытного наблюдения до подозрительного шарлатанства, а затем и до возможного нового направления в диагностике рака и в борьбе с ним. Недавние исследования подтвердили правоту Бёрра и Лэнгмана: рак имеет характерные электрические свойства, которые можно использовать для его обнаружения. И, возможно, это только начало.
Может быть, Норденстрём действительно нащупал что-то важное в 1940-е годы, когда пытался убивать опухоли с помощью электричества. Теперь быстро развиваются и продвигаются исследования, направленные на уничтожение опухолей с помощью наносекундных импульсов холодной плазмы, гораздо более точных и мощных, нежели что-либо, доступное во времена Норденстрёма[409]. Руководитель программы по физике плазмы в Национальном научном фонде США Хосе Лопес считает, что эта новая возможность использовать низкотемпературные вспышки для медицинских целей быстро изменяет наш подход к борьбе с опухолями. Это еще один способ биоэлектрического воздействия, о котором мы услышим в ближайшие десять лет.
В настоящий момент в качестве новейших методов воздействия на электричество тела в целях регенерации, заживления ран и борьбы с раком начинают применяться многочисленные новые устройства и технологии – в дополнение к блокаторам ионных каналов.
Но это сейчас. В перспективе нас ожидает нечто, не имеющее ничего общего с этими инструментами. Такие приборы будут сделаны не из металла. И действовать на нас они будут на гораздо более глубоком уровне. Вероятнее всего, эти устройства будут изготовлены из природных материалов, которые используют такие же электрические программы, как мы с вами.