Напротив квартиры № 77 — квартира № 78. На добротно обитых клеенкой дверях нет никаких надписей, кроме врезки: «Для писем». Из дверей часто слышатся тугие звуки разучиваемых на виолончели гамм.
Здесь, в отдельной квартире, с женой и единственным сыном Толиком живет доцент Бобро.
Первой в квартире № 77 поднимается Мария Гавриловна. Никаких будильников при этом ей не требуется. Мария Гавриловна сама себе безотказный будильник.
Просыпается она от старушечьей бессонницы около семи часов. Будь на улице весеннее звонкое солнце или декабрьская синь, Мария Гавриловна не считает даже нужным сверять время со старыми часами-домиком, которые скрипят над ее головой.
Так же безошибочно, не заглядывая в окно, она сообщает о том, что делается на улице:
— Пятки у меня захолодали — зимно сегодня.
При помощи своих чувствительных частей тела Мария Гавриловна не только догадывается о настроении погоды, но и предсказывает ее наперед.
Прогнозы всегда коротки и категоричны. Ломит у Марии Гавриловны спину — будет ненастье. Заноют коленные суставы — ждите дождя. Бывают предсказания и более научные:
— Нынче с ночи в ушах свинец. Давление… Не иначе, жара идет, — объясняет старуха.
В ту минуту, когда Мария Гавриловна, спуская с кровати свои ноги-градусники, делает первое заключение о погоде, ее племянница Рита еще лежит на кушетке с плотно сомкнутыми ресницами.
Она слышит все, что говорит тетка. Слышит стоны пружин и шарканье тапок по полу — слышит и спит.
Рита вернулась поздно. Весь вечер она танцевала в Доме офицеров. Рита не выспалась, а нужно вставать, есть и бежать на работу.
Ничего не поделаешь. Длинные ресницы наконец разжимаются, и открываются быстрые серые глаза.
Два спортивных рывка, и Рита уже одевается. Делает это она заученно и точно, хоть хронометрируй.
Чулки пристегиваются к резинкам с неуловимостью действий манипулятора, причем точность положения шва можно проверять по отвесу. Ступни ног сами находят туфли и ловко влетают в них. Облачение в юбку с застежкой-молнией отнимает секунды. Два-три взмаха гребня — и вечерний начес высотой с уланскую каску превращается в скромную прическу. Пятиминутное пребывание в ванной, совсем немного времени на завтрак, и Рита, одетая в легкое пальто, с толстой книгой под мышкой, уже спешит на трамвай к Литейному.
Это торопится на завод Рита дневная.
Рита дневная внешне очень скромна. Даже, можно сказать, неприметна. Забившись в передний угол второго вагона, она привычно «голосует» карточкой и, если удается сесть, немедленно уходит в книгу.
Читает Рита все, что ей попадается. Непременное требование при этом, чтобы книга была потолще и «про одно». Коротких рассказов она не признает и авторов их не считает за писателей. Если роман увлекает Риту, она забывает обо всем и порой едва успевает вовремя выскочить из трамвая.
На заводе Рита на хорошем счету.
Руки ее монтируют телевизоры. Десятки разноцветных проволочек следует надежно прикрепить на свои места. Рита любит эту работу и делает ее весело. Наверное, так в старину девушки любили рукоделие. И так же, как когда-то, вышивая, мастерицы пели, Рита напевает на конвейере. Без паузы, как в магнитофонной записи, песни летят одна за другой: «Бродягу» сменяют «Парни всей земли», за ними следует «Морской дьявол».
Иногда Рита успевает закончить операцию раньше, чем к ней придет следующий аппарат. И тогда, словно в самом деле тонкой вышивкой, она любуется сложным лабиринтом телевизионных артерий.
Дневную Риту нужно помещать на обложки молодежных журналов. Оперативные газетчики могут писать о ней производственные очерки.
Но есть и другая Рита — Рита вечерняя.
Рита вечерняя начинается после шести часов. Перед стенным зеркалом, которое помнит отражение еще молоденькой Марии Гавриловны, Рита терпеливо восстанавливает вчерашний начес. Несколько позже ее чудо-сооружению будут завидовать на танцах.
Вечерняя Рита любит модно одеваться. Она из тех девчонок, которые, соорудив себе платье «из ничего», бывают довольны, когда их оглядывают на улице.
Больше всего Рита вечерняя любит танцы. Ради того, чтобы попасть на них, готова ехать на край города и отстаивать длинную очередь в кассу «Мраморного зала».
Вместо толстого романа у вечерней Риты завернутые в газету туфельки на каблуках-гвоздиках. В трамвае эта Рита никогда не садится, чтобы не помять накрахмаленной юбки.
Дневная Рита на заводе ест все, что посытней. Вечерняя пьет только молоко с печеньем. Она бережет фигуру и не без тревоги измеряет окружность своей талии.
На этажерке у дневной Риты среди немногих книг увесистый том «Молодой гвардии» и биография Софьи Перовской. Над кушеткой, где засыпает Рита вечерняя, открытка — Тихонов в роли мичмана Панина — и вырезанная из польского журнала фотография рыжей Бабетты.
Дневная Рита порой сокрушается о том, что идет время, а она не учится. Рита вечерняя, возвращаясь с танцев, думает о том, чтобы не ушли годы, пока можно хорошо выйти замуж. Потом она стирает губную помаду и тушь с ресниц и укладывается спать.
Вечернюю Риту можно рисовать в карикатурах и сочинять про нее эстрадные куплеты.
Впрочем, она уже спит, чтобы встать Ритой дневной.
Утром, примерно через час после племянницы, квартиру покидает Мария Гавриловна.
С клеенчатой сумкой, вооруженная старинным кошельком с замочком-шариками, она начинает обход ближайших торговых точек.
Все закупки она могла бы сделать в какие-нибудь полчаса. Прежде, когда Мария Гавриловна работала, она так и поступала. Но это было прежде, пока Мария Гавриловна не ушла на пенсию.
С тех пор ей стало казаться, что продукты в других магазинах, куда она еще не успела заглянуть, непременно лучше и дешевле. Но и в другой лавке ей приходит на ум, что языкастые мясники только о том и заботятся, как бы провести ее, и решает присмотреть кусок мяса на рынке.
Но главная ее стихия — промтовары.
Вдруг старухе приходит мысль сшить себе новое платье. Этому непременно сопутствует убеждение, что подходящей бумазеи в магазине поблизости нет. Однако нужный материал может оказаться в универмаге у Нарвских ворот, и Мария Гавриловна, захватив Ритину модную сумку на молнии, отправляется на другой край города.
Если ее ждет неудача, Мария Гавриловна нисколько не смущается и вечером заявляет Рите:
— Завтра на Охту подамся, может там найду.
Исколесив десятки километров и побывав во всех концах города, Мария Гавриловна неожиданно, забыв цель своих путешествий, рассказывает соседкам на кухне:
— Настроено-то везде! Это же мыслимо-немыслимо. Ездила, ездила, и конца нет.
Впечатлений Марии Гавриловне хватает недели на три, а затем она, решив, что настало время заменить полинявшие занавески на окнах, снова отправляется в дальний поход.
В то время как Мария Гавриловна осторожно прикрывает за собой дверь, лектор по международным вопросам завершает утренний моцион на «велосипеде».
Свой пробег Евгений Павлович проделывает, лежа в постели, уже покинутой его женой.
Отяжелевшему в последние годы кандидату наук была рекомендована утренняя гимнастика. Из женского календаря Наливайко узнал, что мускулы живота можно развивать, лежа на спине. Такая гимнастика вполне устраивала Евгения Павловича. Он находил ее соответствующей своему возрасту.
Не покрутив ногами и минуты, Наливайко делает вдох и выдох и, бодро вскочив с постели, в пижаме, кидается к ящику на входных дверях. Затем, зажав под мышкой солидную пачку газет, бежит назад столь стремительно, что, можно подумать, боится, как бы их не отняли.
Несмотря на многолетние протесты жены, Евгений Павлович немедленно приступает к беглому обзору событий. С кинематографической быстротой он, стоя, оглядывает развернутые на столе метровые полосы. Молниеносный охват событий сопровождается короткими восклицаниями: «Ага! Следовало ожидать…», «Ясно, понятно», «Так я и думал», «Ах, подлецы!»
Убедившись, что все в международной жизни идет так, как он и предсказывал, Евгений Павлович складывает газеты стопкой и отправляется в ванную.
В этот час его супруга Ольга Эрастовна в платье, туго обтягивающем скульптурные бедра, хлопочет у своего нарядного, как нетронутая пластмассовая игрушка, столика.
Уголок Наливайко на кухне похож на витрину магазина «Новинки». Вдоль сметанно-белых полочек развешена и расставлена самая совершенная кухонная аппаратура. Ослепительным никелем и чистыми красками спектра сияют новейшие приспособления для чистки, натирания, варения, тушения и прочих кулинарных операций. На полочки Ольги Эрастовны нельзя глядеть без чувства собственной неполноценности.
Ольга Эрастовна высоко ставит свою технику, но справедливости ради нужно сказать, что механические нарезалки, электрические мельницы, самые совершенные выжималки и хитроумнейшие наборы разных черпалок красуются здесь в парадной неприкосновенности. Что касается приготовления еды, то Ольга Эрастовна обходится ножом со сточенным наискось лезвием и старенькой мельхиоровой ложкой.
Из дому она уходит раньше мужа. Вот уже сколько лет Ольга Эрастовна служит секретарем в научно-исследовательском институте полимеров и гордится своей работой.
— Когда придешь? — уже в дверях спрашивает она у мужа и неизменно слышит в ответ:
— Постараюсь пораньше.
Удовлетворенно кивнув, Ольга Эрастовна закрывает дверь, а Наливайко вооружается ножницами и начинает детальное изучение прессы.
Несколько позже, когда квартира пустеет, а в коридоре у телефона начинает топтаться кандидат Наливайко, Августа Яковлевна поднимается со своей, некогда цвета слоновой кости, деревянной кровати.
Комната Августы, как потихоньку называют ее в квартире, напоминает заднее помещение комиссионного магазина. Чего здесь только нет! Секретер времен Директории с рассохшимися ящиками и люстра синего хрусталя со свечами, в которых давно перегорели все лампочки; кресло, последнее, сохранившееся от гарнитура, который дважды в истории города становился дровами, и огромные, в об