– Мисс Фокс – из Рочестера, где ведётся большая работа по вопросу прав женщин.
– Да, – сказала Мэгги. – Правда. Этим занимаются некоторые наши лучшие друзья. Я многому у них научилась, – она поискала в памяти, что бы такого сказать, что-нибудь из брошюр Эми. – Мы не должны подчиняться законам, в создании которых не имели голоса[5].
Патрик Коннелл горячо закивал, а миссис Грейс одарила её взглядом, полным, как была уверена Мэгги, восхищения.
Когда все расселись за столом, Лия обошла углы и погасила свечи, оставив только одну на столе. Шум коридора остался за дубовой дверью, и на этот раз работник отеля запер её снаружи. Они рассчитывали, что тяжёлый щелчок замка подействует на нервы, и Мэгги тут же увидела, они не ошиблись.
Вещи гостей на столе. Колокольчик. Бумага и карандаш. Карточки со словами и буквами. Этим вечером положили и Библию, чтобы придать мероприятию официальности.
Мэгги сидела между Кейт и Лией.
– Сперва мы возьмёмся за руки, – начала она.
– Если в комнате появится неизвестный или незваный дух, зазвенит колокольчик, – сказала Кейт, и компания, как обычно, вздрогнула.
– Мы полагаем, что духи будут отвечать постукиванием, – сказала Лия тихо и мягко. – Но если они пожелают, мы можем взять карандаш и записать за ними.
– Если произойдёт что-то неожиданное, – добавила Мэгги, – не бойтесь.
К обложке Библии, разумеется, прикрепили крючок – вроде защёлки, как на тонкой цепочке-ожерелье, – и незаметная нитка от него вела под скатертью к петельке, которую Кейт могла подцепить большим пальцем, чтобы сдвинуть книгу по столу.
Они ждали, ждали и ждали, и тут Кейт неожиданно задула свечу – и воцарилась тьма. Они приступили.
В конце недели в газетах вышли сразу две статьи. Лия пришла к Мэгги рано утром, торжественно ими потрясая.
– Здесь сказано, что сестры Фокс из Рочестера «необычайно одарены», Мэгги. Мы «выдающиеся» и «достойны внимания и уважения».
Мэгги выхватила одну газету и стала искать нужную страницу.
– О нас написал мистер Коннелл?
– Мистер Коннелл и ещё один, о ком я никогда не слышала и который даже не приходил, а только опросил некоторых наших гостей. Это и статьёй-то не назовёшь. Чистая реклама.
До её прихода Мэгги сидела в кровати и читала сборник стихов, который ей подарил один гость. Ей это нравилось – сама мысль, что она может читать стихи, хотя на самом деле глаза то и дело закрывались. Она не знала, как правильно читать стихи.
– Я поговорила с мистером Барнумом, и он сказал, что сегодня утром получил двенадцать запросов на сеанс. Он планирует напечатать новую афишу для вестибюля с цитатами из этих статей. И ещё мы получили три приглашения на ужины.
Мэгги нашла статью.
– «Сёстры Фокс раскрыли жажду нового и объединили со страстью к старому», – прочитала она и подняла взгляд на Лию.
– Я даже не понимаю, что это значит.
– Это значит, что мы чудесные. Исключительные. Востребованные. И всё такое. – Она опустилась в кресло, стоявшее в углу. – Уважаемые, – прибавила она. – Наконец-то.
Мэгги опустила ноги на пол, пальцы погрузились в ворсистый ковёр.
– Надо отправить по газете маме, и Марии, и Дэвиду, и… – она задумалась, кому ещё будет интересно. Эми и Айзеку, хоть она и сомневалась, что они это одобрят. – Мистеру Льюису? Можно его поблагодарить.
– Это он должен нас благодарить. Он на той брошюре сделал себе имя и неплохо заработал, а всё благодаря нам.
– Лия, тебя там даже не было. В Хайдсвилле.
Лия всё пропустила мимо ушей.
– Я пошлю им газеты. Сейчас спрошу на стойке, можно ли принести ещё экземпляры мне в номер. Не знаю, что скажет отец, но мама, уверена, повесит их в рамочке.
– Если хочешь, я сама могу спуститься к стойке, – сказала Мэгги. – Попросить газеты.
Лия подняла взгляд.
– Ну конечно. В пятницу утром там обычно дежурит твой друг, да? Как его звать?
Мэгги зарделась.
– Сэм. Он мне не друг. Просто знакомый.
– Знаешь, если начинаешь о таком задумываться…
– Лия.
– …тебя можно познакомить с самыми разными молодыми людьми – с деньгами, образованием и перспективами. Не стоит привязываться к первому же обаятельному парню, который тебе улыбнётся, Мэгги. Ты об этом ещё пожалеешь. Уж поверь.
– Ни к кому я не привязываюсь и не начинаю ни о чём таком задумываться. Я просто предлагаю сходить за газетами.
Лия уже снова погрузилась в статью.
– «Необычайно одарены», – бормотала она про себя.
Мэгги быстро оделась и спустилась в вестибюль, где стоял Сэм, опершись на стойку и улыбнувшись при виде её.
– Это же выдающаяся мисс Фокс, – сказал он. – Теперь, когда прославилась, перестанешь со мной разговаривать?
Утром вестибюль был полон света и людей. Одна пара громко спорила на французском, из столовой благоухало едой.
У Сэма есть образование, думала Мэгги. Она не знала какое, но всё-таки это видела. Он был остроумен, грамотно говорил и многое знал, это очевидно. И перспективы у него есть. Он молод и усердно трудится. Он не всю жизнь просидит в посыльных, а если и так, думала она, какая разница, если богатой будет она?
– Я ещё подумаю, – сказала она и сама оперлась на стойку, взглянув в его обрамлённые длинными ресницами глаза, ясные и яркие, как самоцветы.
Глава 25
В конце месяца мистер Барнум предложил продлить договор ещё на три – и они продлили. Весна сменилась сырым летом, когда воздух был влажный и тяжёлый, над улицами висело жёлтое марево и все болели. Отец впервые написал им письмо – краткое, ёмкое, с вопросами, ходят ли они в церковь и учится ли где-нибудь Кейт.
В паре кварталов от отеля находилась маленькая методистская церковь, и иногда они туда ходили – на воскресную службу. Но к воскресенью Мэгги настолько изматывалась, что слушала проповедь с трудом. «Да, папа, – написала она ответ. – Мы ходим в церковь».
Времени ни на что не хватало. Утро перетекало в день, вечер и ночь, каждый день появлялось столько новых лиц, что Мэгги уже перестала их различать, хотя люди приходили самые разные: молодые и старые, чёрные и белые, ирландцы и англичане, смеющиеся и плачущие. К концу июля она и сама иногда плакала – неожиданно, без всяких причин, не считая измочаленных нервов.
И того, что Кельвин болел. За июнь простуда стала хуже, неожиданно налетали приступы кашля, после которых он обессиленно задыхался. Его бросало то в жар, то в холод, он спал целыми днями. Приходили врачи, что-то прописывали, только ничего не помогало – или помогало, но ненадолго.
– Пройдёт, – повторял он. – Завтра будет лучше.
У неё начались кошмары. Она в пожаре, из-за пламени наблюдает отец. Она тонет, Джеймс Крейн держит её голову под водой. На неё злятся мужчины. Однажды она проснулась, стоя у окна и расшатывая раму, словно хотела сбежать. Однажды проснулась на коленях на полу, задыхаясь от необъяснимого ужаса.
– Это всё жара, – так Лия пыталась объяснить сны и лунатизм. – Нам всем снятся кошмары. И в детстве ты часто ходила во сне. Не о чем беспокоиться.
«Остановись». Иногда Мэгги слышала в мыслях голос матери – своей матери, оставшейся на ферме Дэвида и Марии в Аркадии, как будто в тысяче миль отсюда. Единственное слово: «остановись». Но она не могла. Три сеанса каждый день, и билеты уже оплачены.
Пятница, за полчаса до последнего сеанса. В салон отеля набились люди – их гости и ещё посетители лекции, проходившей в столовой. Все бросали на Мэгги и Кейт за их угловым столиком любопытные взгляды. Вечерний управляющий поставил перед ними бутылку вина и три бокала.
– От мистера Кэри, – сказал он так, словно им положено знать, кто это. Он налил бокал, его взяла Кейт.
Винный погреб в отеле был большим – ничего подобного они ещё не видели, – и бутылки в нём будто никогда не кончались. Прошлым вечером гости попросили, чтобы Мэгги и Лия остались с ними после сеанса, без конца подливали полнотелое, липковатое красное вино, которое Мэгги на самом деле не понравилось, и рассуждали о политике и религии, забрасывая вопросами, на которые она в конце концов больше не могла отвечать, потому что веки слипались, а лица перед глазами плыли. Она не помнила, как оказалась в кровати, и сегодня её мутило и знобило, голова кружилась, тянуло прилечь в тёмной комнате.
Кейт отпила вино – прозрачное, едва заметного жёлтого оттенка, почти как шампанское. Скривилась, но отпила ещё.
– Это не тебе, – сказала Мэгги. – Мистер Кэри не знает, сколько тебе лет.
Кейт пожала плечами.
– Бокала всё равно три.
Её тринадцатилетие справили на прошлой неделе, с тортом из кухни отеля – в сахарной глазури и с тёмно-красными вишенками, – и с банками леденцов, которыми они все объедались до тошноты, и с горами подарков. «От поклонников», – сказал посыльный. Цветная шаль, шёлковый шарф, серебряное карманное зеркальце, расшитая игольница – над ней они посмеялись, с каких это пор Кейт шьёт? – и сборник стихов с подписью: «Кейт на день рождения – скромный подарок за тот дар, что ты поднесла нам. Адам и Мэри Милтон».
Милтоны потеряли ребёнка. Они приходили уже шесть раз. Уходили всегда радостные. И больше всего любили Кейт. Были и другие такие гости, которые заходили раз в неделю, а то и чаще, которые не могли остановиться, сколько бы это ни стоило.
Мэгги увидела, как к ним через людей пробирается Лия, задерживаясь, чтобы кому-нибудь пожать руки и улыбнуться, а потом с извиняющимся видом показать на сестёр. Рукава её тёмно-синего платья были расшиты золотой нитью, поблёскивающей в движении на свету.
Она подошла к столу, забрала вино у Кейт, сама сделала глоток и поставила.
– Сегодняшние поверят во что угодно, – сказала она. – Так что этим вечером можем расслабиться. Люблю пятницы.
Мэгги сама взяла бокал и допила. Вдруг поможет.
– Где Кельвин? – спросила она. Лия моргнула.