— Ты, Михалыч, лучше про себя расскажи, как чертей гонял, — вмешалась в разговор Надя.
— Было, — согласился радист. — Закуролесил я, на месяц «в штопор» ушел, а может, и больше. Раз сижу утром дома один: моя на работе была. А выпить-то нечего, да и завязывать, чувствую, надо. И так мне плохо, так плохо… Вдруг вижу: из-за шкафа выруливают: пять штук. Черти! И ты понимаешь, пляшут, паразиты. Я на них матом: «А ну, пошли!». Гляжу, исчезли. Потом снова. Так я их и гонял, пока моя на обед не пришла. Испугалась, вызвала скорую. Приехали, укол мне вкатили. В психушку хотели забрать, но я уговорил — оставили. А санитар мне, когда они уходили, говорит: «Ты, мужик, наверное, резко бросил, вот тебя „белочка“ и накрыла». Нельзя, оказывается, резко завязывать.
— А какие они, черти эти? — заинтересовалась Надя.
— Обыкновенные, с рожками.
— Ох, Михалыч. Что ты с собой делаешь, укорила радиста геологиня. — Так не долго в дурдом попасть.
— Я теперь осторожно. Вообще, хочу окончательно бросить.
— Давно пора, — поддержала Саша, а сама подумала: «Свежо предание, да вериться с трудом».
Чтобы не провоцировать Михалыча, Саша постаралась сменить тему.
— У тебя дети есть, Михалыч?
— Дочка. В Красноярске живет, с моей бывшей.
— А сколько ей лет?
— Пятнадцать будет. — Михалыч вздохнул. — Скучаю по ней. Последний раз видел ее три года назад — специально приезжал повидаться. А она мне: ты бросил нас, папа. Эх!
В голосе радиста было столько горечи, что Саше стало ясно: вся его «колымская» бравада — маска, а под ней одинокий и ранимый человек.
В октябре партия перебазировалась на озеро Хурдак, «пятый номер» в цепочке Маргузорских озер. Здесь не так красиво было, зато имелась автодорога. К тому же поблизости — озеро Нофин, а в нем маринки, что сельдей в бочке. На крючок рыба не шла, а вот браконьерской «накидкой» вытащили, — дважды забросив, — три полных ведра. Устали потом чистить.
Погода испортилась. Дождило. Бархатный сезон закончился, пора было подумать и о завершение полевого сезона. Хотя формально партия должна находиться в поле до декабря, имелся вариант перебраться поближе к городу, арендовать домишко в какой-либо «зоне отдыха», и жить там с удобствами, получая, при этом, «полевые».
Саша неважно себя чувствовала. По утрам ее тошнило, на еду смотреть не хотелось. Зря не послушалась мужа, не поехала с ним в город. Сиди теперь в сырой палатке, напяливай на себя сто одежек, кутайся в шерстяное одеяло, жди, когда распогодится.
Нашла себе занятие Саша: собирала дикий шиповник. Нарвала уже два больших пробных мешка. Ягоды следовало подсушить… но это уже потом, в солнечные дни. Зимой пригодится. Ей теперь надо витаминов побольше. Ей и будущему малышу.
Нежданно-негаданно прилетел вертолет. Эта машина, все знали, была закреплена за геофизиками — специальным оборудованием напичкана. Среди прилетевших Саша увидела Николая, чему очень удивилась.
Муж обнял ее, спросил:
— Все нормально, Сашунь?
Он явно спешил.
— Облет будем делать, — объяснил супруге Николай. — Ребята-геофизики попросили наши точки им показать…
Он зашел в палатку, взял свою полевую сумку.
— Коля, можно мне с вами? — попросила Саша. Ей вдруг захотелось еще раз полюбоваться с воздуха красотами Фанских гор.
— Не надо, малыш. Опять тебя начнет тошнить, — возразил Николай. — Не скучай. Мы быстро: туда-сюда.
Саша только вздохнула, но настаивать не стала.
Вертолет поднялся, резко набрал высоту, ушел в сторону перевала Тавасанг.
Николая Саша видела в последний раз.
Потом следственная комиссия так и не пришла к однозначному выводу о причине катастрофы вертолета «Ми-8», бортовой номер такой-то. Машина только-только прошла плановый ремонт, и управлял ею опытнейший командир Юра Бойко, знавший здешние горы, как свои пять: он смог бы летать и с завязанными глазами.
Вертолет подошел к Чимтаргинскому массиву со стороны озера Куликолон, приблизился к скальной стене и тут… Высказывали предположение: в несущий винт попал шальной камень, сорвавшийся сверху, с ледника, и отскочивший от удара о выступ так далеко, что угодил прямо в лопасть. Машина потеряла управление, врезалась в скалу, мгновенно вспыхнула, и огромным черно-желтым факелом рухнула вниз, к подножью Чимтарги — высочайшей вершины Фанских гор.
В лагере удивлялись, почему так долго не возвращается вертолет. Но особо и не тревожились: может им в город пришлось вернуться, да мало ли… Одна Саша места себе не находила. Николай сказал: туда-сюда, а уж вечер скоро. Что могло их задержать? Если только… О, боже!
Саша вспомнила: в пять вечера сеанс связи.
У себя в палатке Михалыч посмотрел на часы: до связи оставалось три минуты. Щелкнул тумблерами на панелях громоздкой как шкаф, мощной «Полосы» — засветились желтые огоньки индикаторов. Михалыч закурил, достал из бокового кармашка палатки общую тетрадь с ручкой, положил перед собой: у радиста все под рукой должно быть. На часах большая стрелка уперлась в «12». Михалыч аккуратно притушил сигарету в консервной банке, нажал на тангенту, поставив ее в положение «передача», выстукал ключом: «РОЦИ, я РОЦЩ». Эфир молчал. Радист повторил вызов. «РОЦИ» отозвался. Михалыч приготовился писать, слушал. Он, вдруг, побледнел, застучал: «Не понял. Повторите».
Чуда не произошло: морзянка, переведенная на нормальный язык, воспроизвела скорбное известие, которое, хочешь — не хочешь, пришлось записать, с тем, чтобы вручить геологу Александре Ярошевской, жене… теперь уже вдове, Николая Антоновича Ярошевского.
Старый колымский волк, чего только не повидавший в жизни, совершенно растерялся, страшась и подумать, как сможет он сообщить ужасную новость молодой женщине, еще девчонке, в сущности. Позвать, разве, кого из геологов?…
Михалыч выглянул из палатки, и встретился взглядом с Александрой. Отвел глаза.
— Что-то случилось, Михалыч? — сдавленным голосом произнесла Саша.
Радист молча кивнул, и дрожащей рукой протянул ей листок с радиограммой.
Саша вскрикнула раненой птицей, повернулась и пошла к своей палатке. Не доходя, присела, схватилась за живот.
— Ой, мамочка…
Михалыч бросился к ней.
Бледная, без кровинки в лице, Саша с трудом выговорила:
— Больно.
В тот год в Фанских горах смерть собрала обильную жатву: жертвами авиакатастрофы стали, вместе с экипажем, семь человек; на восхождениях погибли трое альпинистов, и еще один скончался в больнице; три туриста-дикаря бесследно исчезли. Что произошло с ними, осталось загадкой.
Саша потеряла ребенка, и сама едва не лишилась жизни. Машиной ее отвезли в Пенджикент, в районную больницу, оттуда санрейсом доставили в Душанбе. Три дня она балансировала «на краю» из-за большой кровопотери (последствие выкидыша). Не обошлось без осложнений. Врачи оценивали состояние больной, как критическое.
Саша пребывала в полузабытье, бредила, металась. Все карабкалась наверх, силилась выбраться из глубокой ямы — не получалось; она снова и снова лезла, падала, поднималась… То, вдруг, она оказывалась маленькой девочкой, заблудившейся в горах: отстала от мамы в маршруте, жалобно звала ее, но кругом лишь скалы да бездонные пропасти….
— Саша, девочка моя…
Она открыла глаза и увидела маму, сидящую на стуле, возле кровати. Мама тихо плакала.
— Не плачь, мулечка, — попросила Саша.
— Ой, проснулась… Лежи, лежи. Я не буду плакать.
Появились две женщины во врачебных халатах. Маму попросили выйти. Сашу чем-то напоили, затем сделали укол, она опять заснула.
Утром солнце ярко осветило небольшую, на две койки палату. Саша открыла глаза, осмотрелась. Она была здесь одна — вторая койка аккуратно застелена. Пахло хлоркой и лекарствами. Из крана умывальника, что находился в углу палаты, падали гулкие капли.
Зашла врач, полная улыбчивая кореянка, в годах.
— Как себя чувствуем? Голова не болит? Ну-ка, давай посмотрим тебя… Так, хорошо. Присядь, пожалуйста…. Так, давай послушаем. Дыши… Еще. Не дыши…. Давление, давай, померим.
Тараторила, как сорока. Саша и рта не раскрыла — докторша все сказала за нее.
— Хорошо. Только слабость есть, немного, да? Голова кружится, да? Сейчас сестричка укольчик сделает… Лежи, вставать нельзя, ни в туалет, никуда.
Потом пришла мама. С большой сумкой, в накинутом на плечи белом халате. Присела возле койки, положила руку на лоб дочери.
— Не болит? Я поесть тебе принесла. Покормлю тебя сейчас. Как раньше, из ложечки.
— Какое сегодня число?
— Шестнадцатое.
Саша закрыла глаза, поджала дрожащие губы.
— Похороны уже были?
Мама молча кивнула. Саша, не видя ее, все поняла.
У мамы опять слезы навернулись. Она торопливо достала платок, промокнула.
— А Бронислава Вячеславовна… Как она? — спросила Саша, вспомнив о свекрови.
— Держится.
— А папа? Он в поле?
— Нет, здесь он, со мной. Внизу сидит, в вестибюле. Меня одну только пустили, и то, на полчаса, не дольше.
Мама покормила Сашу, умыла ее, помогла переодеть ночнушку. Саша все, как во сне делала — ушла в себя. Мама лишь вздыхала, шмыгала носом, часто платок доставала.
В таком состоянии Саша пребывала в последующие три-четыре дня. Мама не на шутку обеспокоилась ее душевным здоровьем. Неужели, к психиатру придется обращаться? Не дай бог.
Сашу по очереди навещали все родственники. Старались ободрить. Саша оставалась безучастной к их разговорам, отвечала односложно. Она не плакала, но и не улыбалась, вообще не проявляла никаких эмоций.
На пятый день заявилась Зулька.
— О, привет, Сэнди!
Наклонилась, обняла подругу, чмокнула в шеку.
— Привет.
Саша впервые за последние дни не выглядела человекоподобным роботом.
— Как ты узнала про меня, Зулька?
— Я же в партии Информации работаю. Забыла?
Зулька вывалила на Сашу кучу новостей. В основном про себя. Похвасталась: