— Врач-гомеопат, — представила его мне соседка.
Для начала медик закатил лекцию о том, как развивалась гомеопатия, открытая немецким врачом Ганеманом в начале XIX века.
— Подобие лечить подобием — таков наш принцип. Сила действия лекарства увеличивается по мере уменьшения дозы. Хорошо растирать лекарство с молочным сахаром, — монотонно журчал бархатистый голос, располагая ко сну.
— За меня взялись бы? — робко спросила Анна Ивановна. Она сразу уверовала, что именно этот молодой человек, на которого, по словам соседки, молился весь Южноморск, станет ее спасителем-исцелителем.
Врач осмотрел ее, расспросил о самочувствии и заключил небрежно:
— Вероятно, удастся что-то сделать и помочь…
И стал навещать больную.
Лекарства в микроскопических дозах, долгие отвлекающие разговоры, а скорее всего самовнушение временно благотворно подействовали на Анну Ивановну.
— Не нужно было никуда ездить — ни в Шафраново, ни на Кавказ. И профессор — пустое дело! — оживленно говорила мне Нюся. Она чувствовала прилив сил, воспрянула духом. И во всем слушалась гомеопата.
…С такими радужными мыслями и вошел я в отдел НКВД.
— Вас вызывают в областное управление, — доложил дежурный по отделу.
«К чему бы ранний вызов?» — размышлял я, стараясь припомнить минувшие дни. Так и не догадавшись, переступил порог кабинета начальника управления НКВД.
Предисловий не последовало. Начальник положил передо мною пистолет, умещавшийся на ладони.
— Ваш?
Пистолет был весь никелирован, с позолотой. На золотой цепочке. Ценная игрушка и только. И я задал встречный вопрос:
— Откуда он у вас?
— Отвечайте, когда вас спрашивают! — повысил голос начальник управления. Бритая голова его покраснела, голос сорвался.
— Пистолетик я подарил своей жене. Она повесила его у изголовья как украшение…
— Бросьте сюсюкать! Пистоле-е-етик… Пистолетик, как вы изволили выразиться, бьет насмерть человека! Напишите объяснение и явитесь завтра на бюро обкома КП(б)У!
На следующий день мне влепили выговор с занесением в учетную карточку за халатное хранение огнестрельного оружия.
Выяснилось, что в порыве благодарности Анна Ивановна однажды спросила гомеопата:
— Чем порадовать вас, дорогой доктор?
Молодой лекарь любовался позолоченным пистолетиком, что висел на ковре над кроватью больной.
Жена моя поняла врача и тотчас отдала игрушку. А мне об этом не сказала.
Спустя, быть может, месяц или больше, сотрудники милиции Южноморска установили, что молодой гомеопат никакого отношения к медицине не имеет — обыкновенный аферист и жулик! При аресте у него отобрали мой пистолет.
Этот нелепый случай сразил Анну Ивановну: обострился процесс, открылось горловое кровотечение. В забытьи она твердила:
— Он новейшими средствами лечил… По самому хорошему методу… Научно… Как же так? Зря, наверное, на человека… Прости меня, глупую… Поедем отсюда! В Днепропетровск…
Теща тоже настаивала на возвращении в родные места. Климат сырой, ветры морские — все не для нашей Нюси.
Мы до этого надеялись получить помощь от знаменитостей — в Южноморске тогда работали лучшие в стране медики, занятые проблемой туберкулеза. Профессор предложил хирургическое вмешательство, но Анна Ивановна не решилась на операцию. И тут злосчастный гомеопат…
— Повезем Нюсю к родным берегам Днепра! — просила теща, но мне нужно было получить разрешение на переезд.
Как-то летним вечером в прихожей нерешительно звякнул звонок. Открываю дверь. На лестничной площадке стоит высокий мужчина в сером коверкотовом костюме и желтых «джимми» — полуботинках с усеченными носками. Велюровая шляпа в руке. В тусклом свете я сперва не признал гостя.
— Позволите войти? — Голос удивительно знакомый. И нос вздернутый. И отметина на щеке.
— Павел! — вырвалось у меня. Я схватил его за руку.
— Не один я, Володя.
Из-за спины Бочарова выступила маленькая женщина в белом берете и строгом темном костюме. Я отстранился:
— Прошу в дом. Ну что же вы стоите?..
Павел Ипатьевич представил меня своей жене Марине.
Анна Ивановна не смогла сразу подняться и с болезненной улыбкой встретила гостей:
— Очень и очень рады… Столько не виделись… Павел, Павел… А я вот…
— Ничего, Нюся! Все образуется. — Павел Ипатьевич присел на краешек кровати, взял руки Анны Ивановны. — Мы с тобою еще попляшем. Помнишь, как на вашей свадьбе?.. Чуть не отбил я тебя у Володи. Ты, главное, крепись! Тебе плохо, а ты тверди — хорошо! Черт возьми, мне хорошо!
Анна Ивановна всхлипнула:
— Эх, Паша, золотая твоя душа… Сколько же в тебе доброты…
Марина понимающими глазами смотрела на мою жену и успокаивала ее, как умела.
— Ты, Аня, слушайся ее — врач! — сказал Павел Ипатьевич.
Возбужденная нежданным приездом старинного друга, Анна Ивановна поднялась с кровати. Мы ее усадили за стол, обложили подушками. Румянец пылал на ее исхудалом лице Большие глаза лихорадочно блестели.
В большом свете люстры я снова и снова любовался Бочаровым. Он был похож на дипломата в своей элегантной одежде. Говорил веско, подчеркивая слова редкими скупыми жестами. В уме яркой зарницей вспыхнуло видение: далекий холодный Егорьевск. Мы с Пашкой организуем комсомол. И танцы, разрешенные нами скрепя сердце. И поход комсомольцев против галстуков, пудры, рукопожатий и духов…
Марина была очень подвижная, энергичная, смеялась заразительно. Ей было, наверное, не больше двадцати. И в сравнении с Павлом Ипатьевичем, мужественным, строгим, она выглядела девочкой-школьницей. Она наклонилась к Анне Ивановне:
— Извините, неловко, что я так громко смеюсь… Такая уж я!
— Ну, что вы! — Анна Ивановна на виду веселых здоровых гостей как-то приободрилась.
— Вот приехал к вам в санаторий. И Маринку с собою. Мы с ней две недели как вышли из загса.
Павел Ипатьевич привлек к себе жену. Она стеснительно зарделась.
Анна Ивановна тихонько посмеивалась и задумчиво смотрела на счастливых молодоженов.
Теща быстро собрала на стол. Молодых — на первый план!
— За жизнь, друзья! — Павел Ипатьевич поднял бокал с вином.
— Горько! — вдруг крикнула моя теща.
Павел Ипатьевич смутился. На щеке еще ярче зарозовела вмятина, полученная когда-то в Сибири. Он поцеловал Марину в губы.
— Будьте счастливы! — тихо сказала Анна Ивановна, пригубив рюмку с кагором.
От второй рюмки Павел Ипатьевич отказался:
— Почки!
Я пить тоже не мог: сердце шалило!
— Ну и мужчины пошли! — со смехом сказала Марина и лихо выпила вторую рюмку вина. — Пусть мне хуже будет!
Потом увела Анну Ивановну в спальню. А мы с другом уединились за шахматной доской в углу под фикусами.
— Научился?.. — спросил Павел Ипатьевич, расставляя фигуры на доске. — Не забыл, как Васильев искал шахов и матов?.. Где он теперь?
— Командует колонией детской под Харьковом. Рабочий класс воспитывает.
Гость со смешком спросил:
— Ну, кипяток, все бушуешь?.. Уже залысины и складки на лбу. Светлана, небось, невеста?..
— В пионерском лагере.
— Как работается?
Я рассказал ему про случай с гомеопатом. Бочаров, посмеиваясь, поддел:
— Старого воробья, значит, провели!
— А в столице процесс за процессом. Вы там всех сделаете врагами народа. — Я заговорил о наболевшем. Люди удивлялись и ахали: столько вредителей и антисоветчиков открыто! Многие не верили сообщениям газет. Да я и сам узнавал об арестах людей, которых знал с детства как преданных борцов за народное дело.
— Может, их допрашивали с пристрастием, Павел? Они оговорили себя? Ну, не верится: такие люди, и на тебе — враги!
— Судебные процессы были открытыми. Иностранные корреспонденты, дипломатические представители — все налицо. Могли бы подсудимые во весь голос сказать: нас пытали! Мы наговорили на себя! Не верьте нашим показаниям! Но ведь во всеуслышанье при честном народе они подтвердили: мы враги Советской власти.
— Может, надеялись сохранить жизнь…
Павел Ипатьевич не согласился:
— Обвинительные заключения им были вручены заранее. Они люди грамотные и разбираются в статьях кодекса. А там что ни статья, то высшая мера! Так что терять им было нечего. Не отрицали вину, значит, правда. Тут не верить невозможно…
— А может, надеялись на мировое общественное мнение. Мол, рабочий класс других стран поднимет голос протеста.
Павел Ипатьевич досадливо поморщился:
— Давай, Володя, не будем ломать голову. Важно, чтобы мы с тобою следовали во всем за Лениным: и скромностью, и служением революции. Помнишь нашу клятву? — Мой друг застенчиво улыбнулся.
— Помню, Паша.
— А я недавно побывал в Рязани. Схоронил отца. На тормозной площадке схватила грудная жаба. Упал как подкошенный. Так и привезли в Рязань. Завернул на могилу Нифонтова. Берегут память: оградка покрашена, калина раскинулась у изголовья.
Мы надолго замолчали. Мысли о далекой юности охватили нас.
— Рассказали мне там любопытную историю, — промолвил Павел Ипатьевич, уронив короля в знак того, что сдается. — Знаешь ведь, как сейчас выискиваются враги? Так вот, приехали в районный центр областные руководители, за ночь созвали членов райкома партии. Утром открыли заседание. Начальник областного управления НКВД информирует:
— Ваш первый секретарь троцкист и участник подпольного антисоветского центра! Снимать его нужно.
Первым на трибуну поднялся старый председатель колхоза и захохотал:
— Ванька троцкист! Брось чудить, товарищ!
И отказались голосовать за снятие.
Прибыл первый секретарь обкома партии. Снова собрали пленум. И опять история повторилась: сельские коммунисты не послушались приезжих. Они-то знали своего первого секретаря с пеленок!
А «дело» создано. Начальник областного управления НКВД приказывает районному энкеведисту: бери под стражу без всяких!
Явились на квартиру: не тут-то было! Секретарь уже снят с учета и с семьей выехал неизвестно куда! Вот тебе пассив и актив.