— Гомно?
— Да ваще—то да. Но нам же тут не гонки устраивать, так что и на таком проездим. К тому же машин тут много. Китайца чинить будем?
— А что?
— Да я б его себе взял, там электроника—то как в елочной гирлянде, простенькая, разобрался бы. Разрешишь?
— Посмотрим. Сначала давай трактор чинить.
— Дык посевная прошла, а уборочная еще далеко.
— Фуру отсюда вытягивать надо и к нам перегонять. Хоть и кошачий корм, а случись что – всем на полгода хватит. Опять же жиры белки и углеводы.
— Тоже верно. Хотя мы было дело Педигрипалом закусывали – он вкуснее.
— Что другой закуси не было?
Автомеханик Валентин немного засмущался. Потом сказал: «Ну вот так вышло. Дык это не самая худая закусь. Мы вон с братом покойным матке лес в Окуловку привезли. Заночевали – водка была, а закуси матка не догадалась оставить. Братка пошел лука нарвал. Невкусный лук был и пованивал не очень… Но ничего, выпили—закусили. Спать легли. А когда матке рассказали – она за голову схватилась – братка попутал и вместо лука луковицы гиацинтов каких—то дорогущих приволок. А матка еще их из сортира жижей на зиму полила, запах—то отчего был…»
— Ладно, починим трактор – будет тебе выпивка с закуской.
Валентин посерел лицом и попятился: «Не, нельзя мне, твоя сказала – пристрелит, если выпью».
— Ириха так сказала? – развеселился Виктор.
— Ага – подтвердил автомеханик.
— Тогда не будем. Она такая – сказала, так пристрелит – похвалил подругу Витя и испытал даже некоторую гордость за жену. И заодно – за себя, потому как он Ирку уже перестал вроде бояться. Или еще побаивается? Для ясности вопрос Витя замял.
Глава 28. Опарыши и байки.
Все когда—нибудь заканчивается. Кроме пациентов. Когда Валерик радостно осклабившись за спиной последнего пришедшего на прием сделал невнятный жест, который, тем не менее, ясно означал — этот идол последний, я на всякий случай не стал радоваться. Как оказалось — правильно. Опыт, знаете ли.
Только взялся за писанину, как нас с Валериком потребовали на подмогу. Идти пришлось недалеко — до гнойной перевязочной. У дверей мыкался мужик из МЧС — по имени никак не вспомню. Но знакомы, точно. И он узнал, кивнул приветственно. Ясно, родственника привез.
— Привет! Кого привезли?
Мужик прокашливается, с трудом вполголоса отвечает: «Маму… привез».
Понятно.
В перевязочной сюрпризик — стоит весь наличный врачебный персонал, кроме хирургической бригады да анестезов, которые сейчас в операционной корячатся. О, начмед тоже тут. И запашок от пациентки очень характерный. Но без ацетона. Странно.
— Случай, вряд ли кому попадавшийся раньше, но сейчас такое пойдет валом. Потому полагаю, всем стоит посмотреть, чтобы быть готовыми в случае необходимости оказать помощь. Итак, что тут у нас? — начмед обводит взглядом стоящих, словно студенты на экзамене коллег.
— Флегмона левой половины лица — сдавленным голосом говорит одна из терапевтов.
— Хроническая. Свищи в височной области – уточняет кто—то из коллег.
— За ухом тоже есть – поддерживает другой.
— А не флегмона орбиты?
— Нет, скорее одонтогенная.
— Тогда почему такой эффект именно вокруг глаза?
— Много рыхлой клетчатки, потому и отек ярче выражается.
Тут терапевта тошнит, хорошо не на коллег.
Картинка действительно внушает. Я бы может тоже начал блевать, но доводилось видеть таковое и потому впечатление у меня несколько слабее, чем у коллег, которые с такими запущенными пациентами никогда не сталкивались.
На каталке лежит высохшая старушонка в цветастом нарядном халате, новехоньком. Жиденькие седые волосюшки, впавший беззубый рот, подбородок, как раньше писали классики «туфлей торчит». Справа — бабка, как бабка, таких тысячи. А вот слева — впечатление резко другое. Лицо слева у бабки для любого нормального человека — жуткое. Да собственно и для меня тоже — оно покрыто мерзкими засохшими черно—коричневыми потеками, вздулось, глазница выбухает, словно туда запихнули средних размеров гнилой плод, а потом секанули — и теперь оттуда, из разреза торчит паскудного вида черно—красно—зеленое месиво, в котором шевелятся здоровенные двухсантиметровые жирные опарыши. Чужая жизнь на лице бабки видимо очень сильно действует на окружающих. Замечаю, что в коже на виске отчетливо видны две дырки — по потекам засохшим заметно, да и выделяются они на надутой коже. В дырках тоже шевелятся будущие мухи. Но я таковое, уже было дело, видал, потому — радости никакой, разумеется, но и не тошнит.
Начмед распределяет роли. Бабке ставят капельницу, явно старуха обезвожена и ослаблена, иначе бы к нам в таком виде не попала бы. Образец гноя идет на определение устойчивости к антибиотикам — довольно простой и надежный способ — по гною судя и по флегмоне — скорее всего кто—то из стафилококков тут прижился. Вот этот гной размажут по питательной среде в чашке Петри и бактерии от такого пиршества начнут бурно размножаться, давая видимые даже глазом колонии. Только не везде им будет праздник жизни — в чашке разложены сверху бумажки, видом как конфетти, пропитанные тем или иным антибиотиком (и подкрашенные, чтоб ясно было сразу, где какой). Вокруг таких круглых конфетти колонии не растут — дохнут бактерии от антибиотиков. И для лечения пациента берут тот антибиотик, вокруг которого большее пространство чисто от бактерий. Все просто.
Ну вот, медсестр Валерка прижимает почкообразный тазик к лицу пациентки.
Далее пинцетами начинаем удалять расшустрившихся опарышей. Им не нравится, что их потревожили, завозились. Я было, вспомнив давний разговор с Андреем, замечаю, что вроде как их пока можно и оставить, но начмед удивляет в очередной раз — оказывается принципы «опарышевой терапии» или как ее называют англичане «maggots therapy» давно уже опубликованы и дольше четырех дней опарышей не стоит держать в ране. К тому же эти — нестерильны и при хирургической обработке раны могут дополнительно навредить. Чистить же раны придется. Биохирургия, как деликатно называют европейцы метод чистки опарышами, здесь не справится — уже есть свищи, значит явно есть затеки—карманы с гноем, потому придется работать острым способом.
Кто—то выражает удивление этой информацией. Ну, как же — европейцы, такой цирлих—манирлих, цивилизация — и вдруг опарыши.
Начмед снисходительно уточняет, что Англия ведущий поставщик стерильных опарышей в Европу и другие страны. Отработанный солидный бизнес. Поставляют личинок в пакетиках, похожих на чайные — чтоб в ране не расползались, а может, чтоб порции учитывать было проще. Хорошие такие стерильные оголодавшие опарыши. Терапевт после этого покидает перевязочную держась за стеночку.
Минутку прикидываем — стоит ли бабку обезболивать. Она шевелит губами, бормочет что—то, но я уверен — бредит. Начмед связывается с анестезом, единственным сейчас на всю больницу спецом, консультируется, получает информацию, кивает головой. Бабке закачивают только новокаин. Мда, здравствуйте, способ послойной инфильтрации новокаином имени товарища Вишневского. Давненько не виделись. К резанию меня не допускают, есть пограмотнее коллеги. Старушке раскромсали поллица, гноя, густого мертвого желто—зеленого цвета оказалось неожиданно много. Промыли все, что возможно и фурациллином и перекисью водорода, отчего из бабкиных свищей поперла пена. Напихали тонкие полосочки резины от порезанных медперчаток, чтоб не схлопнулись входы в вскрытые карманы и чтобы гной мог отделяться свободно. Немного помыли лицо от старых потеков, йодом мазать не стали — старческая кожа сухая, уязвимая, обошлись зеленкой. Дальше старую передали медсестрам — для санобработки, а мы перевязочную покинули. Я впрочем, не успел слинять вовремя и вместо ускоренного улепетывания домой после трудового дня получил дополнительную головомойку от начмеда, поспел таки подлый хаммурапист со своим гнусным доносом.
— Кстати знаете, что ваш медсестр сказал? — спрашивает Бурш, когда мы расслабленно ползем на выход из больницы.
— Нет. Я как раз старался незаметно утечь.
— С такими опарышами бы — да на рыбалку!
— Мда. Толстокожая бесчуйственная молодежь.
Бурш толкает меня предостерегающе в бок локтем.
Оказывается, меня дожидаются два человека. Тот самый МЧСник и светловолосая девчонка с прозвищем в честь атомной бомбардировки. Ну, с парнем все ясно — из всего медперсонала клиники он только меня знает, потому настойчиво просит помочь в лечении матери. Я не очень представляю, что смогу сделать, случай—то тяжелейший. Да и женщина в возрасте, что еще больше понижает ее шансы. Проситель и сам не знает, что от меня просить, но, в общем, та самая ситуация, когда впору хоть кого умолять. Лишь бы мольба помогла. А еще парню надо выговориться. Долгонько он до матери ехал, долгонько, потому чувствует себя виноватым. Говорит, что его мать выкарабкается, она всегда была крепким человеком, она сможет. Бурш неожиданно спрашивает — кто новенький халат на больную надел. Оказывается — сама. С чего это Бурша заинтриговал халат, не пойму. Остается пообещать парню, что присмотрим за его мамой, но никаких гарантий естественно дать не можем. С трудом отделавшись от него уже полудохлым взглядом гляжу на девчонку. Та впрочем, напрягает по—другому — бодро оттарабанив, что завтра они получат очень свежую рыбу и рвутся научить меня как в любых условиях быстро закоптить все что угодно. Это все конечно замечательно, но я прекрасно помню, что приглашали—то меня не просто покушать рыбки. Придется еще кого—то из команды тащить, а будем ли мы свободны, и кто согласится — неведомо. Заодно приглашают и Бурша.
Он усмехается: «Одним махом семерых побивахом!»
Вот теперь, наконец все. Ноги уже и не держат, хоть пройти тут всего—ничего.
По дороге пытаюсь разобраться в ощущениях. Что—то сегодня удивило. Не пойму что. Бабка? Да нет вроде, все штатно — капельница для восполнения жидкости и глюкоза для поддержки, антибиотикотерапия массивная, вскрытие полостей с гноем, промывание и дренирование. Блюющая терапевт? Тоже не новость. Что—то мимолетно удивило. Что?