Как и ожидалось — на анестезиологию является одна из эрзац—команд, где один врач—анестезиолог заменен аж тремя персонами. С легкой руки полного усача— анестеза, вспомнившего, что именно так в институте ходят студенты на постановку клизм — первый знает, с чем должна быть клизма, второй — куда ее ставить, а третий — как ставить — такие бригады между собой медики называют клизмационными. Вот и сейчас являются три богатыря — самоуверенная кудлатая девчонка четверокурсница из сангига (она знает немного фармакологию), мелкий веснушчатый сержант—санинструктор (этот в троице отвечает за техническое обеспечение) ну и тот самый Побегайло (как реаниматолог—экстремал).
Пациент очень подозрительно смотрит на пришедшую в процедурную кучу народа, цепляется взглядом за крестовидный шрам на щеке Бурша и очень недовольно осведомляется — с чего это мы практикантов приперли? Он в общем—то подопытным кроликом быть не хочет. Я—то еще ночью понял, что мужик он даже слишком самостоятельный, из числа тех, кто в любом процессе на полном автомате начинает становиться командиром. Но тут ему не здесь, нам командиров не надо, мы и сами с усами.
— Обезболить надо качественно. Анестезиологов осталось после эпидемии — по пальцам мастера с лесопилки пересчитать можно. Вот и приходится работать такими анестезиологическими командами — по сумме знаний и навыков трое как раз соответствуют одному дореформенному анестезиологу.
Пациент выразительно ухмыляется. Я поправляюсь.
— Ну, почти соответствуют. А колоть вас надо обильно, дырок у вас густо. Сейчас еще снимочек вот тут повесим, чтоб видно было, где у вас дробины засели — и приступим. Можете петь песни, но лучше рассказали бы, что это вас за американца выдали и что да как. И вам веселее и нам интересно.
Пациент выражает сомнения в перспективности такого распределения ролей, но тут Бурш спокойно объясняет — работа будет нудная. Длинная и однообразная, потому как привычная. Анализы уже пришли, крови в моче нет, так что сидим и ковыряемся, выколупывая завязшие поверхностно дробины, потому вполне можем и пообщаться.
Далее начинается рутина, пациент приступает к рассказу, причем девчонка немного шалеет, услышав, что лежащий на столе мужчина приперся аж из США. Не, мы тут много кого видали, индусы к слову, отправившиеся отсюда на своем отремонтированном фрегате «Тарбар» до дома добрались, но вот чтобы так в одиночку — это внушает. Пользуясь тем, что рассказчик видит только одну сторону событий — Бурш и я жестами и взглядами корректируем те два десятка уколов, которые делают новоиспеченные анестезиологи. Это ведь только кажется, что сделать укол — элементарно. Нормально сделать укол — весьма непросто и требует навыка. Мне доводилось видеть только
четырех виртуозов — трех медсестер и одного наркомана, попадавшего себе в любую вену. Вот и возимся, накачивая новокаином истерзанную спину клиента. Потом обрабатываем операционное поле и, прикидывая, где ранки прячут дробины — начинаем поиск. Большей частью дробины находятся без особой сложности, но в трех местах приходится расширять разрезами.
За это время пациент скуповато излагает свой анабазис. Впечатляюще! Хоть роман пиши, столько всякого всего с ним произошло. А едет он к семье, и живая семья, что особенно радует четверокурсницу, которую Побегайло даже пару раз локтем пихнул, чтоб вернуть из задумчивости на землю. Мда, такое придумать сложно, ну да это давно известно — в жизни такие бывают закидоны, что никакой романист не придумает.
Потому поневоле соглашаюсь помочь встретиться с тверяками, тем более, что анестезиологи—то и впрямь еще учатся и потому такой полигон упустить было грешно, но не говорить же ему, что он — полигон. Даже и сейчас вижу, что студентка скорее была этакой ботаничкой — в теории знает все, а ручонками делать получается не шибко. Морщился американец от ее уколов, старался, чтоб незаметно, но морщился.
Наконец счет выковырянных дробин совпадает с тем количеством, что углядел рентгенаппарат и можно закругляться. Меня оставляют обработать операционное поле — то есть здоровенную опухшую спинищу. Пока копаюсь, успокаиваю пациента. Его оказывается, две вещи сейчас особо волнуют — сохранность груза на кораблике, там у него товар, а я по Николаичу помню, что для настоящего купца это важность первостатейная, да вот еще тверяки.
С товаром тут ничего сказать не могу, оно вроде как у нас с воровством все жестко поставлено, что в порту, что на рынке, были печальные инциденты, но как бы не с месяц уже ничего не слышно подобного было, попугиваются нестойкие морально. Ну, может, что по мелочи и стибрят, но чтоб груз целиком — это вряд ли.
Возражает, что там экипаж еще тот. Так что как бы не заявиться ему к пустому причалу, что было бы весьма грустно, пер пер и все для посторонних сукиных детей.
Тут спорить трудно, обидно, да и не только обидно. Спрашивает — есть ли тут практика раскулачивать пришлых. Припоминаю, что слышал на эту тему, но такого не припоминается — командование тут не ангелы, и скуповато оно весьма, но вот то, что понимают тут все — когда вокруг такое — беспредельничать не стоит. Просто потому, что не живут беспредельщики долго и счастливо. То есть счастливо — еще живут. Но очень недолго. Да и то, что ресурсов сейчас много, а людей мало — тоже накладывает отпечаток. Была бы ядерная катастрофа — когда людишек много, а вот жрать нечего — тогда было бы куда жестче, а сейчас пачкаться особенно—то не за что. Есть, конечно, такие вещи, что и отнимут, но вот таких ценностей еще поискать надо. Ну, там ядерный заряд, корона Российской империи или там тонна золота. У него ведь не ядерный заряд на судне?
Смотрит на меня укоризненно. Ну да, чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Ясно, ему его добро важно, так что мои утешалки ему пофиг. В принципе вообще—то это понятно, но утешать пациентов входит в мои врачебные обязанности. Вообще—то его можно было бы уже и выписать, собственно нам он чуж—чуженин, да и в плане спины хоть нагноение и имеет место быть, но угрозы жизни явно нет, антибиотики ему выписаны, но вот косоглазие смущает. И мне кажется, что оно у него приобретенное, причем недавно. Когда начинаю расспрашивать — оказывается да, была потеря сознания, свалился и ушибся, как раз через некоторое время после ранения. Смущенно признается, что ушиб при падении задницу. Хвалю себя за наблюдательность — вот и ясно, откуда у него косоглазие. От огнестрела с кровопотерей раненый сознание потерял, грохнулся и хоть это и смотрится странно — получил, упав на задницу, нормальный сотряс мозга. Мозгу—то разницы большой нет, в каком направлении его трясут. Хоть снизу вверх, хоть сверху вниз, хоть с боку на бок. А для сотряса как раз нарушение бинокулярного зрения характерно. И вот с этим его выписывать нежелательно.
Ввожу его в курс дела. Удивляется, что падение на задницу — а мозг сотрясся. Сам—то он думал, что это от таблеток, которые он лопал мало не горстями – спинка—то в дырках, болит же.
Пока я прикидываю, кому и когда показать окосевшего «американца», да к слову еще надо, чтобы он договор подписал, он же не местный, значит пойдет по коммерческой дорожке и мне в принципе стоит ему влепить обследований и консультаций по максимуму, без принятого конечно в Америке безумного вбухивания всего и вся и всех дорогущих, но не нужных анализов с томографией всего тела по поводу сломанного например пальца. Нет, все в меру, тем более, что пациент непростой и сделать ему ту же флюорографию стоит всяко, «американец» перебивает ход моих мыслей, показывая взглядом на карман моего халата, где на всякий случай лежит «Малыш», пятизарядный пистолетик. И не к месту спрашивает, как я выдергиваю из кармана пистолет, если что.
Пришлось показать, хотя надо признать, что не блеснул, нет, не блеснул. Еще и бумажки высыпались разношерстные, которые в течении дня откуда—то берутся и то ли размножаются сами, то ли так незаметно накапливаются по карманам. Пациент сразу приосанился, расцвел, заметно ему лучше стало от моей неловкости. Ну, это—то понятно, такие крутые мужики как пациенты – охапка проблем, потому что к лекарям обращаются только когда совсем немоготу, «за пять минут до гробовщика», жутко переживают свою слабость и при этом капризничают в лечении, упрямо желая моментального выздоровления как по мановению волшебной палочки. А такое, как правило, невозможно, сильно попорченное здоровье и лечить надо кропотливо, а вот с этим у крутых мужиков – проблема, почему—то те, кто мне попадался считали, что можно слопать все выписанные на месяц таблетки одним махом, а вот соблюдать расписание, аккуратно поддерживая нужную организму концентрацию пользы от лекарства длительный срок – ну никак невозможно. Здесь ясно он немного душевное равновесие приобрел, потому как паршиво ему, а чувствовать себя таким ему очень грустно, потому вид чужой неловкости повышает его самооценку. Ладно, подъем духа у пациента – хороший признак. Воодушевленно «американец» растолковал мне, что с таким скоростным обнажением ствола любой зомбак с остановками «на отдохнуть» слопал бы меня раза три, а если бы я нарвался на перестрелку с ним, с пациентом, то он бы в меня влепил весь магазин.
Вот такое вот спасибо, его лечишь, а он бы магазин влепил… Клизмы ему, что ли прописать очистительные? Ишь, раздухарился…
— И как надо его вынимать? – спрашиваю его.
— Хотите, научу? Пока я здесь и глаза у меня в кучу?
А что, поучиться – это я всегда с удовольствием. Оно, конечно, ему в спину—то пальнули, что ему как стрелку минус, с другой стороны он своего обидчичка в ответ наказал. Ответным огнем мирно пахавший советский трактор подавил огонь китайских батарей.
— Глаза—то мы проверим, благо вы у нас коммерческий пациент – отвечаю я ему, чтоб он не шибко веселился – дней пять всяко придется у нас побыть.