— А в чем суть—то?
— А ссуть оне в горшок – говорит Енот свое привычное присловье.
Глава 16. Команда лекаря. Разговоры на воде.
— Ну так окромя горшка, что сказать—то хотел все—таки? – настаиваю я.
— Закат сегодня красивый – задумчиво отмечает Енот.
— Ага. И воздух свежий. И сакура цветет как никогда. Прям разговор двух военно—морских самураев в командной рубке величественно тонущего авианосца. Завязывай ты.
— Но закат и впрямь хорош. Завтра, похоже, будет тепло и ясно – поддерживает хромого Сергей.
— Ну вот и ты туда же…
— Видишь ли Юра…— вкрадчивым голосом «адьютанта его превосходительства» заявляет Енот – я не могу понять, кто такие герои – дураки или мудрецы. Вот в чем загвоздка, как мудро сказал когда—то принц Гамлет.
Я жду. Видать Еноту без шутовства трудно перейти к действительно серьезному разговору. А так, с шуточками –если что пойдет вперекосяк – то и отработать назад не сложно. Мотор деловито тарахтит, водичка плещется. Солнце село, но светло, только свет необычный, пепельный. Белые ночи в разгаре.
— Вот смотри – наконец продолжает Енот – вот человеческое сообщество. Вроде все понятно, что сообща жить легче. Потому люди обязательно собираются в кучи, города строят или деревни, или аулы.
— И хутора тож…
— Не перебивай. На хуторах тоже не в одиночку живут, я не о том. Так вот, если происходит беда – опять же всем миром ее одолеть проще и для каждого в общем – гораздо легче получается. Но для этого всем приходится корячиться. И некоторым – даже больше, чем другим. Даже подыхать приходится. И отдача для всех не так, чтоб велика получается. А если ничего не делать, а только крысить – то получается куда как выгоднее жить.
— Ну разумеется. Потому везде и существует УК, и таких крысоватых сажают в неприятное место под названием тюряга. Чтоб публика видела – крысячничать не полезно для организма – вставляет свое слово и Серега.
— Не везде, у нас перед этой Бедой не сажали – отмахиваюсь я.
— Ты, похоже, не в курсах. Еще как сажали. Все битком было забито. Я—то знаю.
— Хорошо, но тех кто в особо крупных размерах – не сажали?
— Этих да… на условное в основном.
— Вот я об этом. Вреда—то от крупняков куда больше. В Московской области товарищ из правительства спер столько, что хватило бы все дороги в области отремонтировать… И ничего. Слинял спокойно. Сел в свой самолетик частный и улетел…
— В Лондон?
— Нет, в Париж.
— Ишь ты… Оригинал. Или эстет.
— К слову интересно, что в аэропорту творилось когда грянуло. В Домодедово таких частных самолетиков дежурило с экипажами три сотни. На случай если так же придется экстренно вылетать. Довелось видеть. Так вот, понимаете ли, поневоле задумаешься – а что умнее – добиваться, чтоб у тебя стоял под парами самолетик, и вовремя удрать или вот на передовой выеживаться? Вот в чем загвоздка.
— Ну как сказал принц Гамлет?
— Именно. Мне этот вопрос не дает покоя…
— Толку –то. Ты ж не умеешь например наперстничать? Или ломщиком работать? Не говорю про всякие брокерства… Выбор—то уже сделан.
— Ты еще посоветуй отрабатывать позитивный настрой, улыбаться себе в зеркало и говорить: «Каждый день, при любых обстоятельствах мне становится все лучше и лучше». Так что ли? – хмыкает Енот.
— Еще чего. Это американские бредни, которые серьезными людьми, американскими же к слову, и опровергнуты. Ничерта это не дает, особенно людям с низкой самооценкой. Еще хуже получается – говорю я истинную правду.
Сергей как—то начинает щуриться, хотя вроде не с чего. Ночь же, хоть и светлая. Енотище однако это примечает и ехидничает, хотя и не так ядовито, как обычно: «Красавец мужчина, пробовал что ли?»
— Вот тебе до всего, похоже дело есть… ну да, пробовал. Перед армией.
— Девки внимания не обращали? – с пониманием кивает хромой.
— Обращали. Но не те. То есть не та. Я вот и начитался всякого этого, «Я могу это сделать!», «Меня все любят!», «У меня все получится!».
— Не помогло?
— А ты как думаешь? Не помогло. И не могло помочь, какое там «все любят». Та—то, ради которой я всю эту бодягу завел в упор не видела. Ну и все…
— Ишь, как оно выходит… Правы значит твои американские умные люди, а, человек в белом халате?
— Конечно. Неискренняя улыбка, по протоколу, а не от радости как раз активирует отрицательные эмоции, как ни странно. Ну а говорить себе похвалы перед зеркалом… Себя—то обмануть всегда куда сложнее, чем окружающих. Человек естественно и не верит. Если он знает, что он никудышник, то его переубедить можно только другим способом.
— Ну—ка? – заинтересовывается Серега.
— Да ты и сам в курсе. Просто все – если ты не умеешь ничего делать – сделай хоть что—то. Это больше всего помогает. Пол вымой, в конце—то концов. Еду приготовь. Делай что—то, что можно глазом увидеть и руками пощупать. Меньше самоедствовать будешь, лучше получится…
— Ты, похоже, как наш прапор. Тоже не продохнуть было, ни минуты свободной. А так похоже и впрямь помогает… Начистишь ванну картошки, сразу самооценка вырастает. Только б до койки доползти, так сильно вырастает. А уж после марш—броска тем более…
— Ладно, не буду вырабатывать позитивный настрой неискренней улыбкой в зеркале. Ты к слову лопух, красавец—мужчина. Надо было начать ухаживать за другой девчонкой. И чтоб твоя прынцесса это видела. Работает как калаш, всегда и везде, не могут барышни такое пережить. Проверено.
Серега ухмыляется широченной улыбкой.
— Ну так насчет героев… — напоминаю я Еноту.
— Так вот насчет героев. Вроде б все понятно – человек должен думать только о себе. Умри ты сегодня, а я завтра. Но почему те народы, которое это проповедуют как раз быстренько сливаются? А если у народа есть такая глупость как взаимовыручка и некоторое пренебреженние своим шкурным, когда о выживании племени речь идет – то хрен их задавишь.
— У нас Нафтуллина так снайпер подстрелил. А потом двоих еще, Каськова и Смирдягу, которые пытались втащить. Танкистов попросили – они туда пару раз пальнули, в девятиэтажку, откуда вроде снайпер работал.
— Попали? – задаю я вопрос раньше, чем понимаю, что глупость спросил.
— Откуда я знаю – удивляется Серега – там дымище, пылища, да и далеко. Мы ж только ориентировочно прикинули откуда должно было прилетать. Пока они бахали успели всех троих выволочь.
— Э, не, это другое – морщится Енот.
— А что не другое? – уточняет пулеметчик.
— Да тут ты вытаскиваешь потому, что завтра тебя не ровен час тащить будут. А ну как не захотят? Не, тут все ясно и понятно, ты – мне, я – тебе… Я про другое, когда человек своей шкурой рискует заведомо для себя бесполезно.
— А ну—ка примерчик?
— Запросто! Вот был такой пилот Мамкин, летал на этакой этажерке биплане.
— У—2 который?
— Нет, посолиднее швейная машинка, побольше чуток и мотор помощнее.
— Про войну толкуешь? Про Отечественную?
— Что, неясно?
В ответ Серега заботливо начинает проверять руки и шею Енота, такими привычными движениями, какими проводится экспресс проверка на укусы открытых участков тела. Енот недоуменно отпихивается от проверяльщика.
— Эй, ты чего?
— Следы укуса ищу, чего же еще – поясняет свои действия Сергей.
— Ты сдурел? Откуда у меня укусы?
— Да я подумал, что тебя Павел Ляксандрыч куснул. Похоже от него заразился.
— Отстань, с мысли сбиваешь.
— Ладно, ладно, извини…
— Шутки у тебя, боцман… Так вот ситуация простая – у немцев в полный мах работает пункт по взятию крови у славянских детей – для своих тяжелораненых зольдатов. Приморили на выкачке уже около 2000. Нужны новые. Аккурат понравились сироты в Полоцком детдоме. Директор оказался человеком – немцам наплел, что если детенышей немного откормить в деревенских условиях, то крови дадут больше…
— Ну прямо Гензель и Гретель. Когда к ведьме—людоедке попали.
— Типа того. Удалось с партизанами связаться, те этих детей к себе на базу забрали. Не очень вовремя получилось – аккурат началась карательная операция, а тут эти дети, да еще своих раненых под сотню. Стали просить помощи у армейских. Баграмян распорядился и стали по ночам этажерками вывозить. По восемь—десять детей за рейс.
— Странно как—то, там столько не поместится. Самолетики—то двухместные, одно место причем летчик занимает…
— Ну там еще такие короба—гондолы к нижним крыльям крепили, наверное туда еще запихивали, опять же дети мелкие, больше влезало…
— Возможно. Факт, что вывезли больше детей да три сотни раненых партизан.
— Погодь, ты ж про сотню говорил.
— Тьфу! Вы дадите договорить—то, задолбали перебивать. Да, вначале была сотня. Но я ж внятно сказал на понятном вам балбесам языке – шла крупная карательная экспедиция. Значит драться пришлось – когда дерешься – будут раненые. Чего неясно?
— Ну, ясно.
— Так вот последним рейсом Мамкин на своей этажерке вывез всех, кто еще оставался – торопиться надо было, взлетали с озера, а ледок там уже был чахлый. И получилось у Мамкина на борту десять детей разного возраста, да их воспитательница, да двое раненых партизан. И у линии фронта его перехватил немецкий ас, ночник—истребитель. Атаковал и поджег. Как Мамкину удалось на горящем самолете от немца оторваться, что тот его по своему обычаю не добил – неизвестно. А вот то, что он не выпрыгнул с парашютом, а продолжал вести самолет, хотя по инструкции должен был как раз выпрыгнуть – известно.
Горел заживо – лицо, руки, ноги, а еще при этом надо было управлять самолетом, в темноте его посадить. Но посадил. Подбежавшие люди и вылезший первым старшой мальчонка стали помогать выбираться остальным, не некоторых уже одежка дымилась, а у Мамкина еще хватило сил выбраться самостоятельно, хотя ноги до костей обгорели и на лице только глаза целые остались – очки защитили. Спросил: «Дети живы?» — и свалился. Умер от ожогов через неделю. Награжден посмертно орденом Красного Знамени. Вот и думаю – если бы он прыгнул – никто б его не попрекнул, самолет горел, инструкция предписывала прыгать. Не прыгнул. Что ему эти дети чужие? Он их и так вывез кучу.