Мне очень неуютно в насквозь промокшей одежде, хоть и жарко, но очень это неприятно. Чертова промоина, будь она неладна. Неловко у меня вышло.
Глава 29. Хлопоты десантирования и опять про каролингов.
Оно хоть и не так гадко вышло, как у шведов, которые после пары лет с момента основания Петербурга, собрались этот городишко снести. Ровно так же, как русские снесли до этого их Нотебург. И как они до этого снесли новгородскую крепостцу на том же месте.
Собрали шведы флот. Артиллерию и пехоту загрузили. Для спокойных действий и ликвидации Петропавловской крепости и городишки при ней, требовалось снести сначала недостроенный форт на Кроншлоте – том самом острове, где сейчас стоит Кронштадт, Корона—город. Дойти до форта мешала выставленная на самой западной косе батарея Толбухина, да еще то, что буйки и вехи на форватерах злые русские коварно переставили, приходилось идти с опаской и перемерять глубины.
Вот и отправились 24 вымпела с десантом вынести батарею и по сухопутью спокойно взять форт, он не был с суши укреплен достаточно. Разведку не провели толком, посчитали, что и так справятся с дикими варварами легко. Даже то, что ночью там на песчаной косе в кустарнике окопалось пара полков пехоты не заметили.
Начали свеи помпезно, адмиральский корабль гордо пошел ближе к берегу, чтоб снести укрепления одним мощным залпом.
Вместо этого пять орудий из 15 Толбухинских влепили ядра аккурат под ватерлинию здоровенной мишени. В трюм флагмана бодро пошла через дыры вода, экипаж засуетился, перетаскивая орудия, меняя центровку корабля «для наклонения оного на штюр—борт», чтобы задрать пробитые места повыше уровня моря. Крен помешал шведским артиллеристам бить как следует, слишком близко подошли, да и постоянно влетавшие в корабль ядра не споспешествовали, а другим кораблям туша флагмана загораживала цели.
«Неприятель начал всею своею силою, из верхних и нижних пушек, с обоих сторон с кораблей против острова стрелять, на что наши, как добрые солдаты, им ничем должны не остались» — доложили потом Петру участники боя.
Не преуспев в помпезной победе, побитый флагман отвалил прочь, вместо него в дело вступили бомбардирские суда, но из—за меткости береговой батареи держались они в отдалении и потому и их огонь хоть и был частым, но весьма неточным. Даже наша пехота, которой командиры велели лечь – и та серьезных потерь не понесла, благо шведы садили бомбы в белый свет, как в копеечку.
Наконец шведы выложили главный козырь – пошел десант на многочисленных шлюпках и маленьких судах. Под интенсивным огнем пушек с берега и вставшей на ноги пехоты – из—за боязни поразить своих шведы огонь с кораблей прекратили – десантники бодро высаживались на отмели и стоя по колено в воде умело строились под командой опытных офицеров и унтеров.
В безукоризненном боевом порядке стройные формации шведов стремительно двинулись к берегу по отмели, идти было легко, становилось все мельче и мельче.
Обученность и превосходство в силах должны были принести успех, в этом шведы нимало не сомневались. Страшная мощь обстрелянного умелого войска, единого в действиях как отлаженный механизм, должна была снести русские войска, которые хоть и находились в наскоро устроенных укреплениях, но под Нарвой было разгромлено куда большее войско варваров и куда более укрепленных, это все участники помнили.
Совершенно неожиданно передние шеренги шведов провалились с головой в воду, на них, не успев остановиться, валились следующие – офицеры и унтера не успели отдать команду «стой», кто сам угодил в воду первым, кто растерялся.
Шведская пехота в бою была отличным механизмом и без приказа командира пехотинец не имел права что—либо делать самостийно.
Все дальнейшее выглядело как погружение точнейшего хронометра в стакан с пивом — неотвратимо и губительно десант оказался в глубокой промоине, которую прихотью течений ехидного Финского залива пробило в отмели у самого берега.
Задние шеренги не успели ничего понять, да и команд не было, и по инерции, словно поезд на обвалившемся мосту, задние разделили судьбу передних. Все с оружием оказались на глубине до двух метров, мушкеты и пистолеты «хлебнули воды», порох сразу промок, одежда вмиг набухла и стала пудовой.
Многие, особенно те, кто не бросил оружия в этой дурацкой промоине, захлебнулись тут же в образовавшейся куче мале. Остальных приняли на картечь батарейцы Толбухина и тут же пехотинцы взяли вылезающих на берег ошеломленных шведов в штыки.
Разгром был моментальный, нелепый и полный. Доблестных, тех кто вылез на русский берег – перебили, закололи штыками, растерявшихся – тех кто побежал назад, к шлюпкам, стреляли в спины.
Да и разозленный адмирал шведской эскадры, получивший неприятное ранение в ходе артиллерийской перестрелки поутру, страдавший от боли, неудачи и позора, велел расстреливать трусов. Под перекрестным огнем первые добежавшие до шлюпок, рванули прочь, не дожидаясь раненых и отсталых.
Остальные попали в плен или утонули, пытаясь добраться вплавь до кораблей. Противник, как изящно указано в донесении о бое «пришёл в полную конфузию».
Флот с позором отступил. Солдаты полков Гамонтова и Мякишина принялись собирать трофеи, считать убитых и вылавливать утонувших десантников. Данные, как обычно, расходятся – в донесении царю Петру учтено: «нашими солдатами выловлено из моря 330 шведов, побитых и потонувших; ныне ещё достали 90 тел; взято в плен семь офицеров и до 60 рядовых» По шведским источникам у них убитых оказалось 400, раненых 170, в плену 7 офицеров и 28 рядовых.
Потери русских были: 29 убитых и 51 раненый, считая и артиллеристов и пехотинцев.
Адмирал Крюйс, донося Государю Петру Первому о результатах боя, необычно для рапорта написал образно: «можно верить, что из бывших на лодках побито более половины. Памятен этот день будет шведам. Я тебе, Великому Государю, истинно сказываю, что неприятель от нас до сего времени ни одной кошки или собаки, не то что человека достал языком; а мы знаем всё, что у них делается. Взяты нами в плен три капитана; у одного 11 ран, у другого 7; четыре поручика и прапорщика. Сказывали, что во время двукратного боя на Толбухиной косе погибло да ранено до 1000 человек. Сам главнокомандующий свейский ранен. Среди трофей этого дня было 500 ружей, найденных на берегу и мели, которые были заряжены пулями, рассечёнными на четверо, и обвитыми конскими волосами, что значительно усиливало опасность раны».
Трофеи были очень кстати – среди гарнизона форта Кроншлота мушкетов не хватало половине.
Петр Первый и его приближенные о таком шведском конфузе узнали с удовольствием немалым, только дивились — остров почти двести лет был шведским, а про промоину ту шведы и не знали, да и разведку когда провели, не удосужились ее до берега продлить... А промоины той сажени две шириной и глубиной сажень. Ну вот такое водяное несуразие, прихоть течения.
Впрочем, сейчас у меня нет никакого желания потешаться над шведами, сам такой же, хоть и дешево отделался.
Ну, относительно дешево.
С мокрыми портками – неуютно. Вдвойне неуютно то, что я понятия не имею – дальше—то что делать? Поглядываю искоса на напарника. Вообще—то в самом начале знакомства вызвал он у меня резчайшую антипатию, больно уж выглядел этаким пендрючистым аристократом на ровном месте. Но теперь моя антипатия несколько усохла и выветрилась.
Ну, не так, чтобы очень, просто сильное глухое раздражение стало чуток послабее. Немного стыдно себе признаться в том, что когда к нам приехали минометчики, мне этот безногий даже уже стал почти симпатичен. До того момента, как он, не моргнув глазом, отправился перехватывать дорогу героической засадой.
Потянув и меня заодно.
У меня весь опыт устройства засады – только когда во время прохождения сборов в институте на военной кафедре, приказали мне для оживления скучного марша устроить засаду на колонну разморенных студентов. Взял я отделение, прихватили мы холостых патронов и отправились по возможности незаметно, срезая изгиб дороги.
Тут и оказалось, что устроить засаду – не просто, сборы проходили под Мурманском. А там сопки сплошные, заросшие чахлой мелкорослой, но густой растительностью, вот и устраивай засаду – с одной стороны распаханные поля и если мы устроимся в придорожной канаве, то отойти никак не сможем, чистое самоубийство, а если на сопке, то либо ничерта не видим дорогу, либо сидим на склоне за камешками и опять же нас увидят в момент…
Время поджимало, сели мы на склоне, ничего лучшего не придумав и обстреляли второй взвод, впереди которого переваливался замкомвзовда—два Андрюха Зайцев. Взвод радостно заорал, обрадовавшись хоть какому—то развлечению и попер на нас, разворачиваясь в цепь.
— Пиф—паф, ты убит! – грозно заявил добежавший до нас Зайцев. Ствол его калаша дымился – на радостях замок—2 выпустил все холостые, что у него были. Рядом радостно вопили его подчиненные.
— Сам ты пиф—паф! Причем трижды! – гордо ответил я вставая. И нас всех погнали на дорогу офицеры, продолжать марш. Но в общем радости у меня после этого не возникло – хреновая вышла засада. Положили бы нас там, будь оно все на самом деле. Тем более третий взвод ловко выкатился нам в бок и тыл, да.
Потому не шибко я мнил себя стратегом. А что за полководец этот калека – мне тоже не известно, во всяком случае с моей колокольни лезть вдвоем черт знает куда – глупость и все. Ну я то ладно – мне еще и то стыдно стало, что в общем я не блеснул, да и праздновать труса при том, что безногий калека берется выполнять задачу, а я…
— Слушай, а ты что так безоговорочно поперся сюда в засаду? – немного неожиданно спрашивает инвалид, продолжая тем не менее внимательно наблюдать за окрестностями.
— Это в смысле чего? – искренне удивляюсь я.
— В смысле картошки дров поджарить. Избыток героизма, или просто дурак? Не, я не для того, чтобы обидеть, мне просто интересно. Интересно откуда такие берутся.