ается, в соль попадают примеси, для техники и лекарства иной раз крайне нежелательные.
Кристаллы ориентируются на заряд, животные — на запах, на голос, на внешний вид. Соловьиха — на пение соловья, пава — на роскошный хвост павлина. Как увидит хвост, так и замирает от восторга.
Люди ориентируются на одежду, манеры, речь, на обхождение, на подарки. Ученые оценивают собратьев по званиям, количеству трудов, выступлений. И от оценки по знакам-признакам возникает фетишизм — поклонение знакам, погоня за знаками. Начинают иметь значение не поиски истины, а научный фетишизм — преклонение перед званиями, должностями, наградами, стремление к званиям, должностям, наградам, ради которых пишутся пустопорожние диссертации, рецензируются, защищаются, утверждаются, проверяются аттестационными комиссиями, дают повышенную зарплату и укладываются на полки архивов.
Нет лица без изнанки, но нет и изнанки без лица. У вреднейшего, подменяющего суть формой фетишизма есть и великолепнейшие качества. Бескорыстная возвышенная любовь ради любви, бескорыстная преданность искусству ради искусства, а науке ради науки — это тоже фетишизм своего рода. Но из того красивого фетишизма рождается радость для других людей: забота о любимых, красота художества, а в науке — заготовки на будущее, наметки решений для задач, которые встанут завтра, послезавтра или в следующем столетии.
Из раздела 4 в науку пришли задачи: проблемы обслуживания охотничьего, скотоводческого общества, земледелия орошаемого и неорошаемого, ремесла, торговли, промышленности. Отсюда этажность, такая же как в истории, прежде всего по способам добычи пищи, непосредственно или в обмен на изделия.
На предыдущих страницах давалось членение науки по материалу, по инструментам для исследования, по методам. Но ведь они взаимосвязаны: задачи, материал, инструменты, методы. Античное ремесло по масштабам своим не нуждалось в паровых машинах, хотя уже был изобретен эолипил Героном, не нуждалось и в термодинамике — науке паровой техники. Так что соответствие было между задачами, материалом и прочим.
Конечно, являлось все на свете не сразу, не одновременно. В разделе биокибернетики говорилось, что сначала появляются задачи, организм пытается решить их старыми органами, потом уже вырабатывается новый. Так было и в истории: появлялась нужда, наука пыталась решить ее старыми способами, не удавалось, создавались новые орудия, парусные корабли или электромагниты, следовал прорыв в новую область фактов и знаний. Впрочем, иногда последовательность была и иная: сначала орудие, а потом уже задача.
И з м е н е н и е х а р а к т е р а науки в пределах этажа также описано в разделе 4. В период роста — интерес к реальности, к материалам, жадное накопление фактов, в период зрелости — осмысление, теория, при замедлении и застое — детализация, повторение, воспевание прошлого, догматизм.
В пределах этажа, еще больше при переходе с этажа на этаж, играет роль игра «нужно — можно». «Нужно» — это потребности, «можно» — возможности, возможности науки в данном случае. Когда «нужно» опережает, оно подгоняет науку; когда опережает «можно», наука застаивается. Само общество теряет к ней интерес, придерживает, осуждает, не дает средств. Так было в начале средневековья в Западной Европе.
Мы в конце XX века явно живем в эпоху отставания «можно». Наука (сумма знаний) не в состоянии прокормить человечество досыта, не в состоянии указать легкий выход из переплетений проблем. Но человечество сложно, и есть социальные группы, жаждущие притормозить науку. Причины разные: испуг перед атомной опасностью, непонимание всемирных проблем, а иногда и довольство сегодняшним своим собственным положением, опасение, что перемены поколеблют его. И группы эти не так уж немногочисленны: это бюрократы, а также не понимающие техники, боящиеся техники, аграрии, гуманитарии, значительное большинство обывателей.
Но так как «можно» отстает, потребности общества явно не удовлетворены, ресурсы исчерпываются, а прямое продолжение ведет к застою и загниванию, наука все-таки будет искать новые пути к новому витку. И найдет, несмотря на инерцию и сопротивление. Конечно, с опозданием найдет — из-за сопротивления консерваторов в обществе... и в науке самой.
С п е ц и ф и ч е с к и е з а к о н о м е р н о с т и о б щ е с т в а и о т н о ш е н и й. Ко всем мотивам личным, психологическим общество добавляет еще и интересы групповые: семейные, профессиональные, классовые, национальные, религиозные, расовые и даже общечеловеческие, которые усиливают [пристрастность] и оказывают влияние на выбор задач и путей их решения.
Пристрастность общечеловеческая сказывается в возвеличивании и воспевании человека как высшего достижения природы, непрекращающееся старание доказать, что человек произошел не от обезьяны, что мы в космосе единственные в своем роде, упорное пренебрежительное отношение к роботам, уверенность, что машина никогда, никогда, никогда не сравняется с человеком.
Пристрастность национальная и классовая сказывается в предпочтении определенных выводов и даже целых отраслей наук, как бы оправдывающих и подкрепляющих идеологию. Так, в XX веке Запад предпочитал идеи конечности мира, ограниченности материальных законов, непознаваемости глубин физического мира; в границах же материального мира отстаивал стабильность; изменчивость объяснял случайностью, вообще подвергал сомнению изменчивость; настаивал на приоритете и железной непреклонности наследственности в биологии, в психике отдавал приоритет подсознательному и биологическому, в истории общественной жизни — психике и роли личности.
Мы же в своей стране отстаивали бесконечность природы, принципиальную ее познаваемость (хотя в ряде областей физики шли на поводу у Запада), генетику долго держали в загоне и преувеличивали значение влияния среды, изменчивость биологическую и социальную считали закономерной, пренебрегали психологией, подсознание вообще отрицали, все действия человека и общества объясняли только с точки зрения классов.
Идейная подоплека понятна; капиталист старался доказать, что материальный мир ограничен, значит, где-то есть жилплощадь и для божества. Ограниченный же мир изображал стабильным, от природы установленным, изменения случайными, зависящими от личностей. Все велось к тому, что капитализм вечен, присущ природе человеческой. Мы же вели к тому, что в природе все меняется, значит, и общество должно меняться от капитализма к коммунизму под влиянием среды, биологической и общественной.
Меняется, но как? Революционным путем, скачкообразно, не эволюционно. Отсюда отрицание постепенных переходов, подчеркивание пропасти: нет ничего общего между животными и человеком, инстинктом и разумом, психологией и социологией, капитализмом и социализмом. У нас иная экономика, иная психика, иная мораль, все иное!
Удивительный максимализм человеческой психики проглядывает в этом идейном споре. Максимализм или однобокость? Людям обязательно нужно, чтобы все, всегда, везде, во все времена было неизменно или же неизменно изменчиво, во всяком случае, однозначно: только так, и не иначе, и никаких полутонов.
И наконец, пристрастие личное. Люди вообще склонны отстаивать свою правоту; отчасти ради экономии сил: решение найдено, силы потрачены, зачем же менять? И от самолюбия, во имя самоутверждения. В обществе же, в современном в особенности, непреклонность жрецов от науки увеличивается десятикратно потому, что их зарплата тесно связана с авторитетом. Подорван авторитет, подорваны доходы. И отсюда упорное, настойчивое преувеличение успехов, отстаивание найденных истин и даже ошибок.
Прибыльность научной деятельности, как и в других отраслях, ведет к расцвету знаковости и видимости. Как оплачивать ученого, какую задачу ему можно поручить? Задача, аналогичная выбору мужа: выбирай сегодня, результаты невесть когда. И вот разрастается система пожизненной аттестации: дипломы, звания кандидатов, докторов наук, диссертации ради аттестации, ритуалы защиты, ритуалы выборов в члены-корреспонденты и академики, академики-секретари, вице-президенты, президенты. Для авторитета печатные труды, валы статей — оценка по валу, тяжеловесные монографии — оценка по весу. Громаднейшая деятельность без деятельности ради того, чтобы избежать ошибок и, конечно, нагромождение ошибок.
Об ошибках много говорилось в этом разделе. Я даже полагаю, что нужна специальная наука — ошибковедение.
[Неведомое]. Конкретные проблемы и гипотезы описывались в предыдущих разделах. В этом же, обобщающем, видимо, надо говорить о не созданных еще будущих науках. О некоторых уже говорилось ранее: о темпорологии — теории времени, ратомике — универсальном производстве любых предметов из атомов непосредственно, о метаморфике — универсальной теории превращений. К этому списку можно добавить теперь еще
Ошибковедение. Ошибки в науке будут всегда, они питаются разрывом между бесконечной сложностью природы и упрощенным, приблизительным ее пониманием на данном этапе — между абсолютной и относительной истинами.
Признавая, что ошибки возможны всегда, полезно принимать во внимание их причины.
1. Ошибки от незнания личного (данный человек не в курсе дела), группового (в данном институте, в данной стране, в данной профессии не осведомлены, что это известно в другом месте), общечеловеческого (наука не дошла).
2. Ошибки от неумения личного, группового, общечеловеческого.
3. Ошибки от пристрастия личного, группового, национального, классового, общечеловеческого.
4. Ошибки от инерции.
Инерция же связана с экономией мысли, средств, сил. И поскольку продолжать легче, чем поворачивать, психика предпочитает продолжение. На инерцию работает линейная односторонность мышления: правильное «где-то» распространяется на «везде». На инерцию работает и уважение к авторитетным именам, к признанным и доказанным некогда законам. Инерция, наконец, удобна для заслуженных ученых: то, что они проповедовали, истинно всегда и везде.