— Беда, сынок. Окку увели. И у Сантери жену забрали.
— Как забрали? — Сантери выронил из рук сеть, которую развешивал сушиться.
— Пришли и забрали. Вас искали. Не нашли вас, взяли ваших жен.
Выскочившие из избушки мужики побежали догонять Сантери и Юрки. Подоткнув подолы юбок за пояс, мать Юрки семенила рядом, стараясь не отстать от сына, и, задыхаясь, рассказывала:
— Даже переодеться не дали. В чем были, в том и увели…
— Куда их повели?
— Сказали, в Вуоккиниеми. На допрос.
На дороге, запорошенной тонким слоем нанесенного ветром песка, свежих следов не было видно. Судя по всему, по ней уже несколько дней не ходили. Мужики остановились в недоумении, потом, отправив домой мать Юрки, пошли по дороге в сторону Вуоккиниеми. Навстречу им попался со связкой нанизанных на прут свежих окуней мальчик с хутора Пуанасенваара.
— Здесь никто не проходил? — остановили они мальчика.
Мальчуган с восхищением и завистью разглядывал винтовки и патронташи мужиков. Он рад был помочь им и стал словоохотливо объяснять:
— Проходили. Много людей шло. И все с ружьями. Были и финны. И карелы тоже были.
— Давно они прошли?
— Женщины с ними были?
— Давно ли? — Мальчик стал вспоминать. — Нет, недавно. Кажись, дня четыре назад. А женщин с ними не было. Одни мужики. Лошадь еще была…
— А сегодня ты никого не видел?
Мальчик видел, что спрашивающим хотелось, чтобы он ответил утвердительно. И он с великой охотой ответил бы, что и сегодня по дороге проходили люди и что женщины были с ними. Но он не стал врать. Потупившись, словно чувствуя себя в чем-то виноватым, мальчик сказал:
— Нет, сегодня никто не проходил.
— Не успели, значит, еще, — заключил Юрки. — Подождем их здесь.
Они залегли по обе стороны дороги.
Прошел час, другой. Но никто не появлялся. Зато комары совсем остервенели. Отогнать бы их дымом, но костер они боялись разжигать, а курева удалось собрать лишь на две самокрутки. Но что две самокрутки на такую ораву: один затянулся, другой, — глядишь, и кончились. В лучшем положении были те, кто курил трубку: в трубке всегда остается табаку на пару хороших затяжек. Солнце тем временем скрылось за лесом, чтобы вскоре опять взойти.
И вдруг справа послышался треск сучьев. Кто-то осторожно шел по лесу. Мужикам и без приказа было ясно, что противник появился не с той стороны, откуда его ждали. Пришлось быстро и бесшумно сменить позиции.
— Не стрелять, пока не скажу, — шепотом предупредил Юрки.
Потом сучья затрещали и спереди и сзади. Слышно было, как кто-то перебежками приближался к ним, обходя их с двух сторон.
— Окружают, дьяволы. — Сантери взглянул на Юрки. — Не пора?
Из леса им крикнули по-фински:
— Сдавайтесь! Сопротивление бесполезно.
— Эмяс! — Лицо Сантери расплылось в улыбке. — Если табак у тебя есть, то мы сдадимся! — крикнул он по-карельски. И объяснил недоумевающему Юрки: — Разве не узнаешь? Это же Ристо. Ристо Богданов из Вуоннинен.
Из-за деревьев выходили вооруженные люди. Это были мужики из Вуоннинен, Венехьярви, Понкалахти, Мёлккё, также поднявшие восстание против «своего правительства». Командовал партизанами Ристо Богданов, совсем еще молодой, но дюжий темноволосый парень.
— А у вас кто командир? — спросил Богданов, обнимаясь с Сантери.
— Теперь будешь ты нашим командиром, — ответил вместо Сантери Юрки.
— Что вы тут обороняете? — спросил Богданов.
— Себя да свою деревню, — пояснил Хуотари Пекканен. — У нас белые двух женщин увели. Вы их видели?
Оказалось, что никто этих белых не встречал.
Богданов обратил внимание Юрки на телефонные провода, подвешенные вдоль дороги на деревьях, и засмеялся:
— Тоже мне вояки. Провода-то надо было первым делом перерезать.
Сантери тотчас же залез на дерево и перерезал провода.
Партизанский отряд Богданова совершил большой переход по лесам, освободив по пути от белых несколько деревень. Впереди был решающий бой за Вуоккиниеми и близлежащие деревни, где обосновались белые. Но перед большим сражением партизаны должны были отдохнуть, и поэтому, послав вперед группу разведчиков во главе с Сантери, Богданов повел свой отряд к деревне. Вскоре от Сантери пришла весть, что белых в деревне нет и что все бани уже топятся. Два дня отряд отдыхал, чистил оружие, запасался продовольствием и боеприпасами, которые доставляли по таежным тропам.
О судьбе арестованных женщин так ничего и не удалось узнать. В деревне знали лишь, что их куда-то повели и что все белые тоже куда-то ушли. А куда — никто не знал.
Юрки не находил себе места. Дом казался опустевшим, чужим. Мать тоже ходила молча, убитая горем. Сантери вообще не мог находиться дома. Мрачный и подавленный, целыми днями он бродил по окрестным лесам, отыскивая следы белых. Он был настолько погружен в свои тяжелые думы, что даже не замечал, как за ним увязалась их собака. О ее присутствии он вспомнил, лишь услышав вдруг ее вой. Собака не лаяла, а повизгивала, выла, словно стонала жалобно. Только иногда коротким лаем она звала хозяина, не услышавшего ее зова. Примерно в версте от деревни, там, где узкая речка делала крутой поворот, за частым ельником начиналось топкое болото. Сантери нашел собаку на краю болота. С жалобным воем она разрывала мох, нетерпеливым взглядом поторапливая хозяина. Сантери сразу же заметил, что мох в том месте, где сидела собака, был словно кем-то набросан. Он начал прикладом винтовки сгребать мох в сторону. Из-под мха на поверхность воды всплыло что-то темное. Сантери узнал кофту Окку. Стиснув зубы, он вытащил из болота раздувшееся тело Окку, затем свою жену, Сандру. Их, видно, даже не застрелили, а закололи штыками и ножами.
Сантери стрелял в воздух до тех пор, пока обойма не кончилась и затвор несколько раз не щелкнул вхолостую.
Схватив винтовки, мужики сбежались к Сантери. Они приняли его выстрелы за сигнал тревоги…
Озеро было тихое, но небо покрылось тяжелыми предгрозовыми тучами, готовыми вот-вот разразиться внезапной бурей. Сосны на кладбище остро пахли смолой, из раскрытой могилы веяло сырой прохладой земли. В скорбной тишине опустили в могилу Окку и Сандру. Все стояли молча, с глазами, полными слез. Потом тишину нарушили протяжные голоса воплениц.
Богданов вдруг словно очнулся от своих мыслей. Он хотел было достать из полевой сумки бумаги, присесть на кочку и, положив деревянную кобуру маузера на колено, записать слова плача. Но было уже поздно, да и неудобно. Плакальщицы закончили причитать, и комки земли застучали о крышки гробов. Могилу зарыли и поставили на ней рядом два одинаковых креста. Богданов сказал речь. Он говорил о судьбе карельского народа и о новой жизни, борьба за которую уже потребовала и еще потребует немало жертв. Говорил о долге живых, о том, что такие минуты нужно помнить вечно, что память о павших придаст живым решимость и силы в трудный час.
Богданов достал из полевой сумки какой-то листок.
— Вот воззвание, с которым обратилось к нам так называемое Карельское правительство, правительство, привезенное к нам с чужой земли. Мы не будем скрывать содержания этого обращения. Пусть народ узнает о нем. Они говорят, будто у нас не было основания браться за оружие. Товарищи, опровержением их слов является эта свежая могила.
Богданов прикрепил обращение к сосне, росшей над могилой.
— Читайте и помните, что значат обещания и обращения белого правительства.
После Богданова слово взял Хуотари Пекканен. Речь его была краткой.
— Раньше я говорил: не стреляйте в них. Мол, давайте по-хорошему… Я беру свои слова обратно. Помните, люди: нынче такое время, что мимо стрелять нельзя. В каждого, кто пришел на землю нашу убивать, надо стрелять прямо. Может, дети наши сумеют когда-нибудь с ними добром сладить да договориться, чтобы мир на земле был. А у нас не получилось…
Когда стали расходиться, Богданов подошел к вопленицам и попросил повторить ему слова плача, чтобы он мог записать их.
Женщины переглянулись. Потом одна из них ответила неторопливо:
— Одно горе дважды не плачут. А ныне у народа столько горя, что слова приходят, лишь когда кого-нибудь оплакиваешь… Плакать нам еще много. Подожди, услышишь.
Вернувшись с кладбища, Сантери захватил с собой старого Хуотари и пошел проверить, не починили ли белые перерезанную им телефонную связь. Уже издали они увидели, что на дереве сидят два человека. Оба связиста были в гражданской одежде, но с белыми повязками на рукаве. Внизу на дороге стоял третий — в финской форме, с винтовкой в руках.
Одновременно прогремели два выстрела, затем хлопнул третий.
Хуотари и Сантери подошли к убитым, чтобы забрать их винтовки.
Хуотари узнал лежавших под деревом:
— Эти оба из Луусалми. Наши, карелы. А тот, третий, — финн.
Сантери процедил сквозь зубы:
— Нет теперь ни карел, ни финнов. А есть враги и есть свои. Понял?
ГЛАВА ВТОРАЯ
КИРИЛЯ ИЩЕТ СОБАКУ
Кириля доставил пакет, переданный ему Васселеем, в назначенное место и спрятал в тайнике. Теперь он мог отправляться в Финляндию. Но он уже передумал. Тяжело было покинуть родную землю. Да и переход границы — дело рискованное. Поди знай, что может случиться. Но домой вернуться он тоже не решился. Поразмыслив, Кириля решил найти такое место, где можно было бы переждать лихие времена. Таким местом была деревенька Кевятсаари, откуда были родом предки его матери и где полно было всяких родственников. Кроме того, деревенька маленькая и захолустная. Так что вряд ли есть красноармейцы или милиция. А если и окажутся, то изба старика Ярассимы, дальнего родственника Кирили, стоит на отшибе. Туда можно идти без опаски.
Однако, выйдя к деревне, Кириля все же до самой темноты прятался на опушке леса, издали наблюдая за избушкой Ярассимы. Ничего опасного он не заметил. Вот Устениэ, жена Ярассимы, прошла в загон, устроенный за избой для овец, и стала загонять их в хлев. Потом появился Ярассима. Он шел из деревни. Лишь когда солнце, отстояв дневную вахту, ушло на отдых, Кириля набрался храбрости и подкрался к дому.