— Надо кому-то и трезвым оставаться, чтобы весь мир не погиб через это зелье. Можно ехать?
— Езжай.
Колкие слова кучера не испортили настроение Мийтрею. От коньяка стало опять тепло и приятно на душе. Да и въехали опять в густой лес, где не было ветра.
Мийтрей опять ушел в свои мысли.
Да, он ведь тоже был из бедных. И то, что он был из бедных, помогало ему в его опасной работе: большевики доверяли ему. Избушка, в которой Мийтрей родился, была настолько ветхой и убогой, что он сам бежал из нее. Но часто, очень часто его мысли были там, в Тахкониеми. Только родной дом представлялся ему не развалившейся избушкой, а чуть ли не дворцом. Была у него заветная мечта, которую он давно вынашивал и представлял так зримо и явственно, словно этот дом уже существовал на самом деле. Еще более заманчивым виделся он под этим осенним дождем. «Нет, избушку я ломать не стану, — вдруг решил Мийтрей. — Пусть останется как память. В Финляндии ее назвали бы домом-музеем. А рядом с избушкой я построю…» И тут он изменил свое прежнее решение. Свои хоромы он возведет не рядом с избушкой, а на высокой скале, что возвышается над всей деревней. Он присматривался в Финляндии к разным особнякам и усадьбам, но так и не нашел среди них здания, которое было бы по его вкусу. Его дом будет двухэтажный, светло-желтый. При виде его хозяин Энонсу лопнет от зависти. И от зависти умрут и все те, кто презрительно называл его, Мийтрея, пустомелей и шалопутом. Он ничего не забыл… Деревня Тахкониеми тоже изменится. Станет самым большим селом в их округе. Конечно, рабочей силы в самой деревне маловато. Но из ближайших деревушек и хуторов народ повалит к Мийтрею просить работу и хлеб. Он всякого не возьмет. Он еще посмотрит, кого брать. Он еще припомнит, как кто относился к нему в былые времена…
Многое в этом будущем еще было Мийтрею не ясно. Он даже не знал, кто будет хозяйкою в его имении. Девушек на примете у него было много, но такой, что годилась бы в хозяйки большой усадьбы, он среди них не видел. Карелка вряд ли годится. Надо привезти из Финляндии. Правда, эти финки мнят о себе бог весть что. Но ничего — небось сразу гонора поубавится, как увидят, какой у него размах. А богатство — это они, финки, любят. Но чтобы все пошло с самого начала как надо, нужно подыскать хорошего управляющего. Придется выписать из Финляндии, где его еще возьмешь? Надо найти мужика с головой, чтобы сразу видел, где и что выгодно, чтобы и животноводство и земледелие поставил как надо. А может, и рыболовство организовал. Не должно быть ни одного просчета. Хозяйство должно вернуть в самые короткие сроки вложенный в него капитал и давать прибыль, деньги…
Деньги, деньги… Денег надо много. Делать надо все с размахом. Тем более в условиях Карелии, где по-настоящему, по-научному хозяйство еще не велось. Для начала всюду нужны деньги. И чтобы дом поставить, и поля возделать. Хорошим полем будет болото, что начинается сразу за скалой. Он давно уже облюбовал его. А те клочки земли, что сейчас имеются в деревне, легко прибрать к рукам. Дать их прежним владельцам работу и харчи, и они сами откажутся от своих участков. Первым делом надо забрать землю у Онтиппы. Взять ее можно без труда. Старик и старуха доживают свой век, уже на ладан дышат. На что им земля? Сыновья — тоже не помеха. Олексея нет. Рийко у красных, ему путь в деревню заказан. А Васселей… С Васселеем им тесно в этом мире, и впереди еще столько всего, что всякое может случиться. Невестки Онтиппы… Можно взять их в скотницы, если подойдут. Впрочем, там будет видно. А пока нужно добывать деньги. Это — главное…
В отношении денег у Мийтрея был твердый принцип, усвоенный им в восьмилетнем возрасте. Дело было так. Стояла осень. Сплав в тот год запоздал, и мимо Тахкониеми все еще гнали плоты. Мийтрей и Рийко пошли по бруснику. Рийко был совсем еще маленький, но ягоды собирал быстро. Набрали они по корзинке брусники, пошли домой. Только разошлись и направились каждый к своему дому, навстречу Мийтрею идут сплавщики. Продай, говорят, бруснику. И дали за корзинку две копейки. Мийтрей, не будь дурак, побежал догонять Рийко. Догнал, купил у него ягоды за полушку и продал их сплавщикам, тоже за две копейки. Так он заработал первые три с половиной копейки. Тогда же он понял, что только так можно выбиться в люди.
— Хозяин, а у тебя много своей земли? — спросил Мийтрей у своего неразговорчивого возницы.
— Своей-то? — Старик повернулся и вынул изо рта трубку. — Сколько дадут возле церкви, столько и будет.
И трубка вернулась на свое место.
Ответ был исчерпывающий, и вопросов у Мийтрея больше не было. Будь это хозяин, у которого имеется своя земля, можно было бы потолковать, а какой разговор с этим, он, наверно, и работник-то никудышный.
Да, с трех с половиной копеек начал Мийтрей. Только очень медленно, слишком уж медленно, рос его капитал, хотя с малых лет ушел он на заработки и все эти годы, пока был коробейником, копил деньги, откладывая пенни за пенни. Дело это было нелегкое, и к тому же не денежное. Не один пот прольешь, пока отмахаешь по лесным дорогим переход в полсотни верст, да и на душе не очень-то весело. Торговля вразнос была запрещена финскими властями, вот и ходишь, таясь, по захолустный деревушкам, где денег у людей кот наплакал, а от деревни до деревни версты не считаны. Бывало, напорешься на ленсмана. Тогда прощай короб с товарами, да еще гони штраф. Нет, это была не та дорога, о которой Мийтрей мечтал. Прайда, как память о тех временах осталась у него сберегательная книжка. Но она была лишь как память. Хранилась там всего тысчонка марок, и когда Мийтрей смотрел на эту единицу с тремя нолями, ему казалось, будто кто-то сунул ему под нос фигу с маслом. Пришлось найти более прибыльное дело. И он нашел его. Вернее, ему его предложили. Дело трудное, опасное, но с точки зрения будущего выгодное. В Каяни ему выдадут форму. Покрасоваться в этом мундире, конечно, приятно, но не на этом поприще его будущее. Даже когда он станет лейтенантом, капитаном или еще выше, все равно над ним всегда будет стоять кто-то, кто имеет право распоряжаться, кого надо почтительно величать господином и перед кем надо вытягиваться в струнку. Другое дело быть хозяином в собственном поместье. Сам командуешь, а тобой никто не командует. Пусть другие кланяются ему, а он… Да, пусть эта его работа будет вроде моста к усадьбе в Тахкониеми. Тут и денег побольше заработаешь, чем на мелкой торговле, и, главное, будешь вправе отхватить себе от будущей Карелии такой кусок поля и леса, какой тебе будет по зубам. Кроме того, будет право потребовать от банков кредиты. Пусть попробуют отказать!
А кто же все-таки будет хозяйкой в усадьбе? Образ будущей хозяйки вставал словно из тумана. Она рисовалась ему то блондинкой, то брюнеткой, но обязательно красивой, образованной… Но был этот образ изменчивый, как и сами женщины.
Вдруг Мийтрей помрачнел. Настроение сразу испортилось. Он даже выругался про себя. Черт бы побрал всех этих баб, а финок в первую очередь… Ему вспомнилась Кайса-Мария.
С Кайсой-Марией Мийтрей был знаком давно, еще с той поры, когда проходил в их заведении курс наук. Она была года на два старше его, но понравилась ему еще тогда. Бабенка симпатичная, особенно когда улыбается, чертовка. И в грустные минуты одиночества Мийтрей далее вспоминал о ней, хотя она и не была его избранницей. Сегодня вечером, увидев Кайсу-Марию, он очень обрадовался. Но она быстро ушла. Потом опять появилась в комнате, где они пили. Когда она куда-то поспешила, Мийтрей вышел следом за ней и, прижав ее в прихожей, попытался поцеловать. Он был навеселе, и при желании Кайса-Мария могла расценить все это как шутку. Но она вырвалась из объятий Мийтрея. «Ты… да как ты… Свинья! Вот тебе!» — и раз его по уху, два — по другому. Мийтрей настолько опешил, что увернулся лишь от третьей оплеухи. А Кайса-Мария убежала к себе на чердак. Все бы ничего, да черт принес Таккинена… Тоже, ходит по пятам, все выслеживает… И Таккинен стал очевидцем этой комедии. Мийтрея брало зло. Он-то был совсем уверен, что раз эта женщина состоит на службе в их заведении, то она, должно быть, потаскуха. Но, оказывается, и она презирает карел, даже прапорщика… Тьфу!
Мийтрей достал бутылку коньяка и хлебнул из горлышка. Он попытался думать снова о своей усадьбе — на этот раз без хозяйки-финки, но радужные видения больше не возвращались.. Вместо них в голову приходили всякие мрачные мысли. Он думал о судьбе Королева. «Не повезло бедняге», — вздохнул Мийтрей.
Впереди была только черная осенняя ночь, холодный дождь и бесконечная грязная дорога.
Бежав в Финляндию, Королев явился в Суомуссалми к главе Временного правительства Карелии Хуоти Хилиппяле и начал доказывать, как много он сделал, хвалиться, что мог бы руководить и большими делами. Королев не стал скрывать своих разногласий с целями Временного правительства.
Покусывая кончики черных усов, Хилиппяля смотрел на Королева с подозрением. Поди знай, что за птица этот Королев: служил у большевиков, они посадили его, потом отпустили… Но Королев был все же настолько видной фигурой, что Хилиппяля не имел права арестовать его.
— Ваша идея о создании независимой Карелии, не связанной с Финляндией и Россией, вряд ли осуществима, — говорил Хилиппяля с официальной вежливостью государственного деятеля.
И достал из стола газету «Кайнуун саномат». Номер был старый, еще апрельский. Синим карандашом были обведено одно место:
«По последним сообщениям из Ухты, в деле достижения независимости Карелии произошел благоприятный поворот: представители карельского народа приняли на недавно закончившемся своем съезде решение об отделении Карелии от России на вечные времена… Как будут организованы отношения Карелии с Россией и Финляндией после этого, пока не существует никакого конкретного плана. Ясно, однако, одно: Карелия, т. е. Олонецкая Карелия и Беломорская Карелия, не может образовать самостоятельного государства. Для этого их силы слишком слабы. Поэтому и в будущем Карелия должна войти в союз либо с Финляндией, либо с Россией… Мы не можем одобрить решения вопроса путем вооруженной борьбы и не верим в успех этой борьбы. Как финляндский, так и карельский народы преисполнены чаяниями мира. От военных акций надо раз и навсегда отказаться…»