1
Ирина быстро поправлялась. Счастливая молодость! Как быстро зарубцовываются в эти годы всякие раны!
Но время не залечивало смутных сомнений относительно самолета. Погиб человек. Самолет вела Кудрявцева. Виновата она в аварии или не виновата? По ее вине погиб доктор Комаров, или это было неотвратимо?
Часами лежала она одна, перебирая в памяти все подробности происшедшего. Пока она не могла вставать, к ней в качестве сиделки приставили нанайку. Ее разыскали в нанайской деревне Ягдынье. Нанайка — маленькая, низкорослая, с коричневым старым лицом — была очень заботлива и ухаживала за Ириной. А Ирина все думала о своем…
Погода в тот день была летная, но можно было опасаться перемены. Барометр падал. Был небольшой ветерок... Нет, она имела право вылетать.
Накануне поступило распоряжение приготовиться к вылету. Ирина очень любила свою профессию, знала наизусть биографии знаменитых советских летчиков, и сама хотела на них походить. Никогда она не поднималась с аэродрома, лично не проверив машину. Так было и на этот раз. Говорили, что полетит сам начальник строительства. Ну что ж, Ирина не опозорится перед начальником.
Тщательно осмотрела машину. П-4 сверкал свежей краской, чистенький, аккуратный. Механик аэродрома Ярцев шевелил усищами, докладывая, что самолет им осмотрен и готов к вылету.
В это время пришел знаменитый Жора и крикнул:
— Приветствую вас категорически! Пассажир выехал из Лазоревой, с чем вас и поздравляю!
Тут он не совсем кстати запел:
Уж полночь близится,
А Германа все нет!
Ирина заметила ему, что слух у него не блестящий.
— У меня без гитары не получается, — ответил Жора и пошел от самолета.
А вот и пассажир. С чемоданчиком. Его сопровождает начальник аэродрома. Подошли, поздоровались.
— С вами полетит доктор, — сказал Капитон Романович. — Начальника строительства вызвали на трассу. Кудрявцева! Готова?
— Готова, товарищ начальник!
— Через два дня доставите обратно. Летите на Могду. Если увидите, инженеру Олейникову привет. Можете отправляться.
Ирина взбежала по лесенке и заняла свое место в кабине. Она надела горлофон. Мотор сделал несколько выхлопов, пропеллер завертелся для прогрева мотора. Кудрявцева была в несколько приподнятом состоянии духа, как всегда, перед полетом. Доктор уселся на свое место. Он улыбался и, кажется, что-то говорил, но его некому было слушать. Все! Кудрявцева чуть улыбнулась. Хороший самолет! Звук мотора чистейший. Небо голубое. Кудрявцева убрала тормоз, и машина тронулась, набрала соответствующую скорость и плавно отделилась от земли. Кудрявцева сделала круг над аэродромом, а затем взяла курс...
Снова и снова восстанавливала Ирина в памяти все подробности вылета. Мотор отлично работал. Заправка была безукоризненна. В этом отношении Ярцев молодец...
Ирина не могла, конечно, знать, что катастрофа с самолетом была тщательно продумана и тщательно подготовлена. Черепанов был очень расстроен, когда ему дали это опасное поручение. Он даже подумывал, не лучше ли смотаться совсем со строительства и покончить с такой «работой». Но он понимал, что нельзя, что от расправы в таком случае никуда не спрячешься. Вообще-то ему не жалко, пусть хоть все самолеты попадают. Но ведь его-то первого за шкирку схватят — он слесарь. Механик сразу покажет на него...
Что можно сделать? Проткнуть трубку подачи смазочного? Смазочное во время полета вытечет, и мотор откажет... Но механик сам проверяет мотор, усатый черт! Что еще можно сделать, чтобы самолет кувырнулся?
И Жора Черепанов сразу ухватился за мысль: трос жесткого управления! Вот где находка для Черепанова! Вот где решение задачи! А за исправность отвечает механик... Но ведь подпиленный трос будет немедленно обнаружен при осмотре аварийной комиссии. Что тогда? Допросят механика. Ярцев скажет: «Да вот, вместе со мной производил осмотр Жорка Черепанов». И капут...
Идя такими рассуждениями, Черепанов разработал план. Первый пункт — бросить тень на механика Ярцева. Заранее подготовить ему характеристику. Так, чтобы всплыло в памяти, когда все произойдет: а помните, Ярцев еще тогда...
Один раз Черепанов напоил Ярцева до бесчувствия. Пьяный Ярцев шумел. Капитон Романович рассердился, обещал его выгнать.
— Выгоняйте! Не очень дорожу! Подумаешь — превеликое счастье с вами тут комаров кормить!
Все слышали? Все. Жора был доволен.
Подвернулся удобный случай — и Жора вылил бочку бензина. А ключ был у Ярцева. Потом сам же Жора выпустил номер местного «Крокодила»: Ярцев стоит около пустой бочки. Подпись: «Подумаешь, горе какое — бензин вылился! Вот если бы бочка спирта...».
Все очень смеялись над карикатурой:
— Усы-то, усы! В точности.
Все запомнили? Все. Жора был доволен.
Несколько раз как бы мимоходом спрашивал ребят:
— Что такое с Ярцевым? Ходит сам не свой, задумывается.
Очень кстати вышло, что Ярцев просил дать месячный отпуск. Ему отказали, и Ярцев бранил весь свет.
Написал Ярцев письмо жене, в письме была фраза: «С этими чертями кашу не сваришь, но я им еще устрою штуку, они у меня еще попляшут. Одним словом — скоро не жди». Черепанов как раз шел на станцию и предложил Ярцеву опустить это письмо. Ага! «Устрою штуку»! Хорошо. «Скоро не жди», — тоже подходящее место! Конечно, Ярцев имел в виду, что он пожалуется и разоблачит начальника аэродрома, зная некоторые нарушения и непорядки. Но можно эти слова истолковать и по-другому, особенно если Ярцев уже не сможет дать пояснений... И Черепанов задержал письмо у себя.
Накануне вылета самолета вечером известили, что Агапов вылетит утром, посетит постройку моста на Могде, а на обратном пути осмотрит Аргинский перевал.
Ярцев тотчас пошел подготовлять самолет к вылету.
— Пошли, — сказал он Жоре.
Но Жора резко отказался (и это слышали все!), он сказал, что ему надо выпустить стенгазету, а там и одному Ярцеву делать нечего.
— Тоже мне газетчик нашелся!
— А тебе, поди, не нравится «Крокодил»?
— Развели бездельников! — проворчал Ярцев и ушел под хохот ребят.
Жора некоторое время клеил газету, выбегал, советовался, не поместить ли фото Кудрявцевой под ее заметкой. Все видели и запомнили, что Жора делал стенгазету в то время, как Ярцев осматривал самолет.
Затем Жора незаметно вышел, обходным путем, лесом явился к Ярцеву, сунул в карман трехгранку-напильник. Униженно извинялся:
— Ты не сердись, Савельич! Я только дописал статью. Сам знаешь — требуют.
— Не нужон ты мне. Иди, сам справлюсь.
Для примирения Жора принес спирту.
— Иди, иди, не буду я пить.
Еле уломал. Доказал, что все равно вечер, и Капитон Романович ушел к себе, и выпьют они понемногу... Ну, как тут устоять? Выпили на мировую.
— Шалапут ты, Жорка, — уже добродушно распекал слесаря Ярцев. — Ей-богу, шалапут!
Затем пошли к самолету. Ярцев возился с мотором, а Жора проверял хвостовое управление. Было минутным делом подпилить на три четверти правый трое, так, чтобы только-только держался. Потом Жора принялся мыть машину. Ярцев его даже похвалил.
К себе Жора вернулся опять окружным путем, а Ярцев остался ночевать на складе.
— А то опять унюхают, что от меня спиртом пахнет.
Жора проскочил в свою комнату и стал бренчать на гитаре. Все слышали? Все. Что и требовалось доказать! У юристов это называется «алиби». Пусть теперь находят подпиленный трос! Пусть ищут виноватого! Авария обеспечена, и для каждого ясно, что преступление совершил Ярцев. А Ярцева-то и тю-тю...
Утром Жора узнал, что летит не Агапов, а какой-то доктор. Но поправить дело уже нельзя. Самолет вылетел.
«Эх, погибла Ирка Не за понюх табаку! Хоть бы приголубила на прощанье, все равно ведь прахом пойдет... А сунься к ней — отбрила бы!..».
Через двое суток по селектору, сообщили, что самолет на Могду не прибывал. Тотчас вылетели на поиски. А в ночь вылета бесследно исчез Ярцев. Куда он исчез, знали только Жора да тайга.
2
Первым увидел самолет Игорь. Он понял, что ищут Кудрявцеву. Все выбежали из палатки и стали махать платками, полотенцами. Игорь бросил в костер мох, чтобы костер дымил.
Наконец с самолета их заметили. Самолет сделал круг, затем пролетел низко-низко, едва не касаясь деревьев. После этого он скрылся в северном направлении.
— В Ягдынью полетел, — сказала Ирина. — Наверное, кто-нибудь прибыл сюда.
— Уж не начальник ли строительства? — подхватил Зимин. — Вот будет номер!
И все принялись расчищать площадку перед палаткой, мести и наводить порядок для приема начальства. Кириченко даже надел галстук, который обычно висел без употребления над койкой.
Но прибыл не Агапов. На другой день к вечеру пришли четверо, сопровождаемые охотником нанайцем: доктор, толстый, цветущего здоровья блондин; молодой человек с папкой, который отрекомендовался как представитель Министерства юстиции; начальник Лазоревского аэродрома с озабоченным лицом и инженер Львовский.
Молодой человек с папкой сказал:
— Как мы поняли по вашим сигналам, вы знаете о судьбе пропавшего самолета?
— Вы не ошиблись, — ответил Николай Иванович. — Мы не только знаем о его судьбе, но даже оказали помощь уцелевшей при этой катастрофе летчице Кудрявцевой.
Тут выступил вперед доктор.
— Вы не обижайтесь, — сказал он молодому человеку с папкой, — но первое слово принадлежит медицине.
Он попросил провести его в палатку, быстро поздоровался с Ириной, сказал, что она молодцом, измерил ей температуру, пощупал пульс, расспросил Игоря, как и что он делал с ногой Ирины, как накладывал лубки.
— Я окончил фельдшерские курсы перед войной.
— Отлично. Все-таки надо товарища летчицу переправить к нам в больницу.
— Что вы, доктор! Я уже совсем поправилась!
— У нас и сиделка к ней приставлена, — взмолился Игорь, испугавшись, что Ирину увезут.
Доктора удалось уговорить. Он согласился, что ей в основном нужен сейчас покой, питание.
— Остальное сделает молодость. А уход, — он покосился на Игоря умными веселыми глазами, — уход тут, по-видимому, неплохой.
— Да и нести ее по тайге до Ягдыньи, к самолету, — это тоже не очень было бы полезно, — поддержал Николай Иванович.
После этого доктор вышел из палатки, сел в тени на камешке, курил и любовался на сопки. Тут подошли Львовский и Капитон Романович. Они задержались у реки, умылись, облили холодной водой головы, даже разулись и походили босиком по песку. Их очень измучил переход от Ягдыньи, и только теперь они немного освежились.
Капитон Романович выражал свои нежные чувства к Ирине тем, что терял в ее присутствии дар речи. Теперь, когда выяснилось, что Ирина жива, но сломала ногу, Капитон Романович не решался сразу войти в палатку. Он боялся, что или расплачется или бросится к Ирине и поставит ее в неловкое положение: мало ли что могут подумать!
Все же он вошел. Ирина показалась ему такой бледной, такой несчастной.
— Ну что, доктор? — шепотом спросил он, отыскав доктора около сопки.
— Поправится. При крушениях и бомбежках всегда чудеса: одного наповал, а у сидевшего рядом — ни царапинки. Летать ей, конечно, больше не следует, а замуж выйти — пожалуйста, хоть сейчас.
Капитон Романович, к удивлению доктора, густо покраснел и отвернулся.
Настроение приезжих резко изменилось, когда они тщательно осмотрели самолет. Подпиленный трос ощупали поочередно.
— Так, — сказал инженер Львовский, обменявшись взглядом с молодым юристом. — Двух мнений не может быть.
— Все ясно. И надо скорее ехать туда, на аэродром.
Вернувшись в палатку, все были очень молчаливы и нехотя отвечали на расспросы.
— Кто у вас механик на аэродроме? — спросил молодой человек с папкой, обращаясь к Капитону Романовичу.
— Ярцев. Так как будто ничего, только выпить любит.
— М-да, — неопределенно промямлил Львовский и замолчал: от жары и усталости он даже стал, против обыкновения, некрасноречив.
— Что вы установили? — встревоженно спросила Ирина.
— Плохо, — сказал Капитон Романович.
— Установили, что... Что мы установили? — спросил Львовский, не уверенный, можно ли оглашать обнаруженный ими факт.
— Вы извините нас, товарищ Кудрявцева, но пока еще мы не пришли к единому мнению. А вот мы сейчас составим акт, и тогда...
Молодой человек с папкой быстро набросал акт. Львовский, заглядывая через плечо, исправил одно-два каких-то выражения:
— Вот-вот, так будет лучше.
Все четверо подписали акт, наскоро поели и, несмотря на усталость, отказались переночевать и отправились в обратный путь. Сопровождавший их к месту катастрофы Николай Иванович тоже помалкивал. Зимин проворчал:
— Государственная тайна! Тьфу!
Игорь, видимо, был в курсе дела. Только оставшись наедине с Ириной, он сообщил ей односложно:
— Неудавшееся покушение на Агапова.
После чего Ирина тоже прикусила язык.
— Ю-рис-пруденция! — цедил сквозь зубы Зимин.
— А доктор молодец! — улыбался Кириченко. — И бинты, и аптечку оставил. Душа чувствуется!
Игорю не понравился молодой человек с папкой.
— Я слышал, как он говорил доктору: «Вы доктор, а курите. Где же логика?».
— А тот что?
— А тот говорит: «Однако вы тоже попросили у меня папиросу?» — «Я не медицинское лицо, я могу и не знать, что курить вредно. А вы знаете и курите».
— Не верю я, — лениво растягивал слова Зимин, — не верю я, что тут имело место вредительство. Но вашего тютю, товарищ Ирина, упекут наверняка.
— Какого тютю?
— Начальника аэродрома, который смотрел на вас более чем восторженно.
— Всегда вы, Зимин, ерунду говорите. И восторженно он не смотрел, и упекать его не за что.
3
Игорь заметил, что Ирина часто становилась задумчивой. Он старался как мог развлекать ее: или принимался рассказывать ей забавные истории, или читал по памяти стихи, или начинал с жаром доказывать, что нужно смелее шагать по жизни, стремиться как можно больше увидеть, испытать.
— Вот тоже, нашелся мне умудренный житейским опытом! — смеялась Ирина. — А сам, наверное, кроме маменькиной юбки, ничего и не видал! Хорошо еще, что начальник оказался такой надежный человек, как Николай Иванович. Под его ответственность отпустили родители своего Игоречка в экспедицию.
— Я не говорю, что я убеленный сединой профессор черной магии. И вообще о себе не говорю ни слова. Но рассуждать-то мне разрешается? А мысль, высказанная мной, сама по себе правильная. Человек должен дерзать. Да вот вам пример. Это со мной лично было, тоже родители отпустили. Казалось бы, все! Крышка! Однако я вот и до сих пор цел.
— Ну, ну, расскажите. Очень интересно.
И он рассказал, как однажды лазил по немецким тылам и нарвался на одного негодяя, который узнал его и предал.
— Понимаете, какая штука? Вообще-то население нас поддерживало. И прятали, когда надо, и нужные сведения сообщали. А этот был — продажная душа.
— Так где это случилось? — переспросила Ирина.
— В тылу у немцев. Во время войны. Ведь я же сказал. Ну и вот. Схватили меня и повели. Мне, конечно, не требовалось гадать на картах или по линиям руки. Для меня было ясно, что меня расстреляют. И конвоир — рыжая образина, — вероятно, и до места меня не довел бы, по дороге бы ухлопал. Я его немецким языком купил, у меня хорошее произношение. Этак вежливо попросил разрешения закурить. Он молчал и, видимо, обдумывал, ударить меня прикладом или не ударить. Короче говоря, я уговорил его протянуть мне зажигалку. В этот момент я сбил его ударом в челюсть, приколол собственным его штыком и благополучно вернулся к своим. Даже принес винтовку.
— Разве вы были на войне? — недоверчиво спросила Ирина.
— А как вы думаете? — обиделся Игорь. — Где же я был?
— Я думала...
— Слава богу, мне уже двадцать пять лет. Не мальчик.
— Вы не обижайтесь, Игорь. Ведь независимо от вашего возраста я считаю, что вы очень хороший.
— Хороший! И всегда меня почему-то считают ребеночком! Это внешность у меня такая неудачная. А я, если хотите знать, кое-что видел.
И Игорь нарочно — пусть знает! — стал рассказывать об отчаянных вылазках, о смелых налетах...
— Нас сбросили на самолетах в немецкий тыл. Мы орудовали в районе Смоленска. Один раз надо было взорвать мост. Мост вот так... тут станция, здесь немцы... Понимаете, какая история?
И он чертил карандашом, изображая линию железной дороги, мост и расположение вражеских частей.
Он был ранен при этой операции. Но мост был взорван.
Да, он имел право говорить о житейском опыте, несмотря на свои невинные «айвазовские» глаза! И Кудрявцева смиренно слушала его доводы. Из них явствовало, что Ирина чуть ли не должна благодарить судьбу, что сломала ногу. Теперь вследствие этого она окунется в новую среду, приобщается к интересному делу...
— Я не говорю о профессии летчика вообще. Прекрасная профессия. Но кем вы, в сущности, были здесь, на трассе? Воздушным извозчиком. А теперь вы будете строить! Строить — очень интересно!
Ирина чуть не обиделась за «извозчика», но на Игоря было невозможно долго сердиться.
Наступил торжественный день: Ирине разрешили подняться. При этой церемонии присутствовали Игорь, Николай Иванович и нанайка, которая очень привязалась к Ирине за эти дни.
Ирина осторожно села. Осторожно поднялась. Игорь ее поддерживал, но из деликатности еле касался ее талии, так что чуть не уронил.
— Хороши! — хлопала в ладоши нанайка.
Она приписывала выздоровление Ирины себе. Ведь это она давала ей лекарства.
Все поздравляли Ирину, пожимали ей руку. Теперь, когда она стояла, ходила, сидела, обитатели перевала будто заново увидели ее. До сих пор это была просто «больная». Сейчас все познакомились с красивой молодой девушкой.
Кудрявцева стала понемногу бродить около палатки. С нанайкой распрощались очень сердечно. Ее наделили на дорогу продуктами, лучшими, какие у них были. Ирина подарила ей свой шелковый платок.
Ирину на целые дни оставляли одну, а сами спешили закончить изыскательские и топографические работы. Она взяла на себя хозяйство и постоянно изобретала какие-то необыкновенные блюда, которые неизменно получали общее одобрение. Она мыла посуду, жарила, варила. Хворост приносили мужчины, а за водой они ходили вдвоем с Игорем.
Зачерпнув воды из родника, вскипавшего пузырьками в песчаной ямке под камнем, Ирина вдруг задумывалась над чем-то, а затем встряхивала головой и говорила:
— Да. В общем, все идет отлично. Жизнь движется вперед.
Игорь без боли не мог смотреть, когда она опиралась на палочку и прихрамывала. Ему было так жаль ее!
Однажды, когда мужчины вернулись с работы, волоча теодолит, усталые, пыльные, их ждала полная миска малины — сюрприз, приготовленный для них Ириной.
— Но это еще не все. Есть обед и что-то после обеда к чаю.
— Это «что-то» замечательно вкусно пахнет! — воскликнул Игорь.
— И называется это «что-то» малиновым вареньем! — подхватил Зимин.
— И мы ему воздадим должное! — заключил Кириченко.
— А вы знаете, чем вы рисковали? — спросил Николай Иванович, когда уже окончился обед и были пропеты все дифирамбы варенью.
— Знаю, знаю, что вы скажете: «вашу девицу не волк ли заел?».
— Не в том дело. Вы оставили палатку. А вы знаете, в какую беду мы попали этой весной?
— И не весной. Это было в июне, — поправил Зимин.
И они рассказали Ирине, один дополняя другого, как они возвратились однажды с сопок и нашли разорванную в клочья палатку, вдребезги разбитую радиоаппаратуру, растоптанные и переломанные инструменты и начисто съеденные галеты, сахар, вяленое мясо — все, кроме консервов в банках и бутылок с сиропом.
— Медведь?!
— И еще какой озорной! Даже зеркальце у Игоря раздавил.
— Да и не один. По-видимому, целая компания.