1
А тогда действительно работы экспедиции были в разгаре. Июнь стоял превосходный. Работали весело, дружно. Перед работниками экспедиции была поставлена большая задача: тщательно обследовать Аргинский перевал, изучить почву, рельеф, дополнив имеющиеся уже аэросъемки и. подготовив окончательные материалы для решения вопроса о том, будет ли здесь тоннель или объездные пути.
Неожиданное нашествие медведей угрожало срывом работ. Собрали уцелевшее, палатку починили. Но больше всего были озабочены испорченными записями и чертежами. Только Зимин предусмотрительно запрятал в камнях свою полевую сумку и свой рюкзак. Вторая палатка, расположенная у реки, пострадала меньше. Ее только завалили. Съедена была рыба.
Целый день инженер-Горицветов составлял докладную записку и писал письма Агапову, Байкалову и своей жене. А на следующий день еще до восхода солнца Зимин отправился на станцию Лазоревую, куда уже прибыли управленцы и где находился аэродром. Зимин славился среди участников экспедиции как отличный охотник, местный уроженец, знаток тайги и неутомимый ходок. Что он отлично стреляет, — в этом приходилось неоднократно убедиться. Из его рассказов явствовало, что он к тому же хорошо ездит верхом, понимает толк в лошадях, отлично плавает — словом, универсал.
— Ну, значит, ему и карты в руки, — напутствовал Николай Иванович посланца. — Помните, Зимин, компас и просеки проходчиков — это самые верные указатели в дороге. Только не залезьте в какой-нибудь заброшенный магнитный ход.
...Солнца еще не было видно. Но пламенеющий свет снопами вырывался из-за синих охваченных дремотой сопок. День возникал, и весь мир охватывало безудержное ликование.
Зимин шел быстро, ловко обходя ямы и коряги, перепрыгивая через валежник, взбираясь по кручам, переходя ручьи по свалившимся поперек замшелым стволам, образовавшим естественные мосты.
Тайга молчала. Изредка доносились какие-то странные хрусты, шелесты, посвистывание да громыхали ручьи. Над всем этим перекатывался, как морской прибой, важный и строгий шум вершин, таинственный и мудрый разговор вековых кедров и лиственниц. Здесь время было тягучее, как смола. Тайга вела счет времени не годами, а тысячелетиями.
Зимин щурился на зеленые отсветы и недоверчиво поглядывал на ветви, затянутые ярко-зеленой плесенью и паутиной. Чащоба. Бурелом.
Спал, забравшись на дерево, поеживаясь на рассвете от выпавшей росы. Собственно, даже не спал, а только пережидал ночные часы, чтобы двинуться дальше.
Все лишнее выбросил. Шел и насвистывал. Он любил свистеть. Пожалуй, его даже устраивало одиночество, а вокруг — первобытный, обильный, необитаемый мир. В конце концов без людей вовсе не скучно. И если бы вымер мир при внезапной спазме земного шара, но остались бы леса, поля, вымершие города, склады, универсальные магазины, да где-нибудь уцелели бы от катастрофы две-три человеческие самки, — больше ему ничего бы и не надо, вот так перепрыгивал бы с камня на камень, посвистывал и хищно озирал бы зеленую тишину...
Один раз встретил медведя. Не очень крупного и, по-видимому, с очень уживчивым характером. Он неожиданно показался из-за поворота. Встал на задние лапы и больше с удивлением, чем с неудовольствием разглядывал невиданное двуногое.
— Го-го! — закричал Зимин, нащупывая наган.
Лесной хозяин постоял в нерешительности, потом повернулся и неторопливо ушел.
В другом месте набрел на ягоды: ступить некуда, столько их выросло!
Было беспричинно весело. Зимин даже пробовал петь. Он придерживался тропы, проложенной проходчиками и связистами. Их просеки и отметины встречались там и тут. Но уже тянулись зеленые побеги, переходила в наступление ползучая трава, чтобы затянуть все одной неразрывной сетью.
Трудно было представить, что здесь когда-нибудь окажется паровоз, что тут, где нагромоздились один на другой гигантские стволы, как будто только что происходила бешеная схватка, в которой разили друг друга великаны и полегли все на поле брани, — что здесь, на этом самом месте, в недалеком будущем может оказаться газетный киоск... перрон... телеграфист, например...
Глушь. Ни души. Сопки. Русла рек. Трясины. Каменистые выступы. Такая глухомань! Такое первобытное нагромождение седых камней, диких зарослей и валежника! Тысячелетия, миллионы лет смена за сменой вырастал, старился и падал лес, высоко вскидывая корни. И новые заросли переплетались. И реки не уставали греметь, подмывать берега, наслаивать песчаные отмели.
И Зимин казался себе Тарзаном.
Здесь не надо было компаса. Каждый камень, обросший мхом, каждое дерево красноречиво рассказывало, где находится юг, где север. Зеленые кроны были гуще и пышней с южной стороны, кора на деревьях толще и грубей с севера. А направление рек? Оно рассказывало каждому, кто умел слышать, какой придерживаться дороги.
Зимин быстро двигался к югу. Он был силен, вынослив, мускулы его пружинили, глаза были зорки. Он походил на хищника. Он и был хищник.
На железнодорожную насыпь вышел внезапно. Быстро огляделся. Никого. И здесь никого.
Сел. Поел. Закурил. Осторожно вскрыл все пакеты инженера Горицветова, начальника экспедиции. Мало ли что он там написал! Надо быть в курсе дела, тогда легче ориентироваться. Все прочел, особенно внимательно изучая те места, где упоминалось о нем:
«Зимин — местный старожил, если можно назвать старожилом нестарого человека. Дело знает. Самонадеян. Несколько замкнутого и нелюдимого склада...».
Так! Учтем эту характеристику. И обернем в свою пользу. Дальше?
«...Зимин остался при особом мнении: он против тоннеля. Но вряд ли можно принимать во внимание этого не в меру ретивого топографа...».
Оказывается, старая обезьяна умеет кусаться... Ничего, у меня очень не покусаешься! Теперь посмотрим, что он пишет о других.
«...Игорь Иванов — прелесть. Полюбил его, как сына. Кириченко — честный парень, но с неба звезд не хватает...».
Что верно, то верно, этого «ой, не ходы, Грицю» он правильно оценил. Однако рубит с плеча Горицветов! Надо с ним поосторожнее. Оказывается, с Агаповым на ты... Одна семейка...
Все прочел, запомнил некоторые термины и выражения из докладной записки. Снова запечатал конверты.
Теперь можно на Лазоревую. Зимин хотел пойти. Но вместо того лег и сразу уснул. Усталость и напряжение взяли свое. А теперь было безопасно уснуть: около железнодорожной насыпи начинались владения человека.
Проснулся от ощущения чьего-то присутствия. Над ним стоял рослый человек с охотничьим ружьем за плечами.
— Не простудитесь на траве? — спросил он Зимина густым басом. — Верно, с аэродрома?
— Однако и поспал же я! Как вы думаете, сколько сейчас? Часа два пополудни?
— Около семи.
— Лазоревая — в ту сторону?
— В ту.
— Хороший тетерев. Охотитесь?
— Люблю.
— Вот поспеет брусника, тогда птица будет жирная.
Шагая по шпалам, говорили об утках, медведях, о том, что стоит хорошая погода, но нужны бы дожди.
«На начальника станции не похож, — думал Зимин. — Нет, это не из здешних».
Показались постройки. На станции Лазоревая не было видно ни одного человека. По перрону разгуливали куры. Где-то звенела гитара.
Миновав станционные постройки и приближаясь к новым домам на пригорке, решили знакомиться.
— Зимин, топограф.
— Байкалов.
— Полковник? Вот это встреча! У меня к вам письмо.
2
Лиза и Марья Николаевна готовили ужин на печурке, поставленной прямо во дворе. Они оживленно разговаривали и мимоходом хлопали себя то по шее, то по руке, давя назойливых комаров.
Агапов и Манвел Вагранович подходили к дому с мохнатыми полотенцами на плечах, свежие после купанья.
А в поселке были слышны, где смех, где пение, где трепетный звук мандолины. Рабочий день кончился, и люди хотели отдыхать.
Нет, это совсем не походило на бивуак! А сколько детей было на улицах! На спортивной площадке летал волейбольный мяч. Раздался мелодичный свисток и тотчас — взрыв возгласов, крики одобрения, аплодисменты.
— Андрей Иванович! — крикнул Байкалов. — Посланец с Аргинского перевала!
Зимина окружили, засыпали вопросами. Потом стали кормить.
— Кофе, кофе ему! Оно подкрепляет. Шуточки, человек отмахал по тайге двести пятьдесят километров!
— Нет уж, извините. В данном случае кусок мяса и бутерброд — более надежное средство.
— Эх вы, святоши! Водки сто грамм! А потом уж все остальное.
Андрей Иванович ушел к себе читать докладную записку и письмо Горицветова.
Зимин жадно ел и рассказывал. В его изображении тайга кишела кровожадным зверьем, и вся была испещрена засасывающими человека трясинами, опасными «колодцами» и ядовитыми испарениями. Но если он и врал, то врал занимательно, используя всякую всячину, вычитанную в популярных брошюрах.
— Хорошо, ну, а как там, на перевале?
Зимин попробовал называть Горицветова «старик», заметил, что Байкалову это не понравилось, и тотчас заменил неудачное слово более почтительным «наш начальник».
— Ладно. Деловая часть завтра. Ложитесь спать.
Байкалов отдал распоряжение поместить топографа в «комнате для приезжающих», отведенной в конторе. Зимин быстро разделся. Постель была белоснежная, соблазнительная.
— Давно уже не спал по-человечески!
Звенели комары. За стеной щелкали счеты. Зимин сладко потянулся и закрыл глаза.
3
На другой день Агапов вызвал топографа Зимина и потребовал от него подробного отчета о работе экспедиции. Зимин ловко ввернул в рассказ некоторые сведения о себе, с учетом того, что сообщал в письме Агапову Николай Иванович.
— Я родился в тайге. Так мне мать рассказывала. А потом мотался по всему Дальнему Востоку. Сейчас ни души на свете. Мать умерла, отец погиб на фронте, умер, как говорится, смертью храбрых, защищая родину. Ну, что еще сказать? Работаю. Очень уважаю инженера Горицветова. По-моему, это строитель крупного масштаба, золотой фонд Советского Союза. Я вполне понимаю его желание строить тоннель, тем более что тоннель будет строиться по его же проекту. Но...
— Но вы — иного мнения.
— Да, я думаю, что это непрактично. Конечно, я понимаю, что мое мнение — это всего лишь мое мнение и ничего больше. Но наш начальник экспедиции ввел у нас там широкую демократию...
— Ну и правильно.
— Спорим, горячимся, доказываем. Разумеется, с правом совещательного голоса. Решает только он.
— Сколько времени вам понадобится еще на перевале?
— К холодам управимся.
— Ну, ну, действуйте. Сегодня отдохните с дороги. В клуб сходите, кажется, будет кино. А завтра отправляйтесь на аэродром. Договоритесь, чтобы вам сбросили все необходимое. Продуктов с запасом этак на полгода. Инструменты, бумагу, пленку для фото. А медведей больше не кормите галетами.
— Я их предупреждал, товарищ Агапов. Я-то старый таежник. А они смеялись и не верили. Пришлось убедиться. А я свои вещи уберег — спрятал в камни.
— Медведь — лакомка! Надо остерегаться.
— У меня недостаток, товарищ Агапов, — слишком увлекаюсь, горяч. Иногда это производит на людей неприятное впечатление. Николая Ивановича я полюбил, как отца родного. Он меня иногда по-отцовски журит: ты, говорит, чересчур самонадеянный. Это правильно, я сам сознаю свои недостатки.
— Не страшно. Людей без недостатков нет. Инженер Горицветов ценит вас как знающего работника.
— Неужели?! Это для меня очень важно!
— Работайте, работайте. Участвовать в нашей новостройке — не каждому такое счастье выпадает.
— Я так боялся, что Николай Иванович не возьмет меня с собой в экспедицию! А теперь буду просить вас...
— Дела по горло. Найдется для вас работенка, об этом просить не надо. Вы беспартийный?
— Беспартийный, товарищ Агапов.
— Прежде всего заканчивайте дела на перевале. Я и сам к вам наведаюсь. Прилечу. Посмотрю, как вы там орудуете. Так и Горицветову скажите — скоро нагрянет Агапов.
Зимин уходил от начальника управления вполне удовлетворенный.
«Кажется, понравился ему. И всех козырей у Горицветова выбил. Ишь, скотина! Какой отзыв дал в письме, да еще со мной же и посылает! Ничего, посчитаемся когда-нибудь. Я не забываю».
Зимин решил, что на сегодня деловая часть кончена.
«Теперь будем знакомиться с населением. Может быть, здесь надолго задержаться придется...».
Он заходил повсюду. В магазине познакомился с завом и пообещал привезти ему медвежью шкуру. Заведующему столовой развел турусы-на колесах, похвалил их порядки и угостил папиросой. В клубе быстро нашел общий язык с музыкантами, поговорил о живописи с художником, поспорил с киномехаником о том, кто из девчат красивее.
Вскоре Зимин знал всех сколько-нибудь заметных людей в поселке и называл их по имени-отчеству: у него была изумительная память на имена.
Кинофильм ему не понравился. Но он воздержался от высказываний. Остался на танцы, но почувствовал усталость и отправился спать. Перед глазами у него мелькали танцующие пары. Сколько девушек! Скорее бы закончить все эти топографические съемки — и сюда! Ведь где-то тут есть какие-то Люси и Маруси, которые будут принадлежать ему.
Он, засыпая, улыбался. Черт возьми, приятная штука — быть сильным и молодым! На сегодня — все. А завтрашний день будет посвящен аэродрому... Все идет правильно, как по писаному. И вероятно, Весенев похвалил бы его за примерное поведение.
«Молодчик!» — подумал он сам про себя.
4
До аэродрома было каких-нибудь полчаса ходьбы. Зимин шагал, не спеша, по дороге, проложенной к аэродрому. Дорога шла сплошняком и вся поросла мелкой травой.
Зимин насвистывал. Он был доволен собой. Дела шли как нельзя лучше. Погода стояла отличная. И эта чернобровая Лиза посматривала на него из окна...
«Что нужно в жизни человеку? — думал Зимин. — Много чего нужно! Но всего надо добиваться, счастье само не полезет в рот. Нужно расталкивать всех локтями и лезть, лезть напролом, наперекор всему, назло всем чертям — туда, к пирогу, в первые ряды партера!».
Он насвистывал и постегивал себя по голенищу прутом, выломанным около станции. Вдруг он увидел на дороге змею. Она спала, свернувшись в клубок. По5видимому, она сразу почувствовала, что кто-то идет. Подняла плоскую лакированную головку и, поблескивал на солнце, медленно развиваясь, поползла. Зимин догнал ее и ударил прутом. Змея стала быстро-быстро извиваться. Зимин еще и еще бил прутом, взбивая пыль. Потом схватил валявшийся на обочине дороги кол от изгороди и стал бить змею по голове, по раскрытой пасти, по маленьким, полным ярости глазам. Змея продолжала судорожно извиваться. Какая-то отвратительная черная жидкость разбрызгалась по траве. Зимин бросил кол и, морщась, пошел прочь.
Вскоре показалась большая площадка аэродрома и несколько построек в тени гигантских лиственниц. Зимин вспомнил, что оставил прут, когда убивал змею. Он перепрыгнул канаву и выломал новую лозину. И снова похлестывая себя по голенищу в такт насвистываемому мотиву, подошел к двери и открыл ее левой, свободной рукой.
Там сидели трое летчиков, в комбинезонах, в легких сандалиях на босу ногу.
— Привет! — сказал Зимин.
— Привет! — равнодушно ответили все трое и продолжали свое занятие: они перелистывали журнал «Огонек» и смотрели картинки.
— Что это за красавица?
— Работница уральского завода «Коммунар» Антонина Зинченко отдыхает в санатории Крыма.
— Здорово!
— А это чего у нее? Зонтик, что ли?
— Какой зонтик? Дурило! Это она цветов нарвала, каких-нибудь субтропических фиалок.
— Эх, хорошо в море купаться!
— Погоди ты с купаньем... Вам, товарищ, кого?
— Начальника.
— Начальника?
— Да, начальника.
Все трое не отрывались от своего интересного занятия и продолжали перелистывать «Огонек».
Зимин, спокойно улыбаясь, ждал.
Наконец один из летчиков крикнул:
— Жора!!
Голосище у него был здоровенный, но результатов не последовало никаких.
— На яхте катаются! — прошептал другой, разглядывая иллюстрацию. — Вот черти!
— Ж-жорра! — снова крикнул здоровяк.
На этот раз из двери выглянула перемазанная в краске физиономия:
— Я стенгазету выпускаю. Не мешайте.
— Объяснись с товарищем.
— Всегда пожалуйста! Действительно, фактически и категорически! Прошу!
— Хо-хо-хо! — дружно загрохотали все три парня. Они любили смеяться, и их нетрудно было рассмешить.» — Ох и клоун этот Жора! Артист!
— Мерси... Силь ву пле... Пардон... Пуркуа! — ломался Жора, — Пройдемте в мой служебный кабинет. Осторожнее — клейстер!
— Клейстер! Хо-хо! — ликовали парни. — Ей-богу, он уморит!
Зимин шагнул в дверь и очутился в просторной комнате, увешанной портретами, диаграммами. На большом длинном столе был разостлан лист картона. Наверху яркой краской выведено название стенгазеты: «Пропеллер». Вокруг лежали вырезки из газет, акварельные краски, ножницы, листочки с заметками и обрезки бумаги.
— Я вас слушаю, — сказал Черепанов, а сам принялся расклеивать заметки и делать заголовки то зеленой, то ярко-красной краской. И тихо добавил: — Поручение?
Зимин не спешил приступать к разговору. Он наблюдал, как Жора старательно выводит название передовицы: «Добьемся безаварийной работы воздушного транспорта!».
— Вы знаете, я много слышал о вас, как о мастере кисти, — говорил Зимин, разглядывая долговязого, нескладного, как будто развинтившегося на составные части молодчика в белых брюках и синей майке и с очень глупым лицом. — Но вы превзошли все мои ожидания, Черепанов!
— Представьте себе, вы не ошиблись... Кое-что я умею...
— Скажите, пожалуйста, вашей творческой продуктивности шум из соседней комнаты не мешает?
Тут Черепанов молча внимательно посмотрел на Зимина.
— Одну минуту! — сказал он совсем другим тоном, глянул в одну дверь, в другую, близко подошел к Зимину и прошептал: — Есть что-нибудь новое?
— Мы успеем поговорить, вы меня проводите, будете показывать дорогу или что-нибудь в этом роде. А пока у меня действительно дело к начальнику аэропорта. Ведь все-таки я немножко топограф, работаю на Карчальской стройке не за страх, а за совесть. Понятно?
— Начальник сейчас, кажется, спит... Вася! — крикнул он громко. — Не знаешь, где Капитоша?
— Кажется, почту просматривает, — послышалось из соседней комнаты. — Или спит, как полагается после обеда.
— Вам срочно, товарищ? — спросил Жора, снова выходя вместе с Зиминым в ту комнату, где летчики перелистывали «Огонек».
— Срочно. По поручению начальника строительства генерал-майора Агапова?
— Вася! Да оторвись ты, байбак! Поищи Капитошу! А вы, товарищ, присаживайтесь. Вот, если желаете, свежие журналы и газеты, только что получены...
Капитон Романович, заспанный, взлохмаченный, появился в дверях в тот момент, когда Зимин просматривал четвертую страницу областной газеты — международные события.
— Кто меня спрашивал? Вы? Чем могу служить? Ага, направил генерал-майор? Тэк-тэк... Я в курсе. Как же это медведи-то вас обидели? Сбросим, сбросим все необходимое. Генерал-майор сам желает посетить перевал? Вот что? Тэк-тэк... Доставим. На Ягдынью доставим, а там придется пешим порядком. Километров сорок, сорок пять... Когда приготовить ему самолет? Дополнительно сообщат? Тэк-тэк... Все будет в порядке. Разрешите вашу заявочку...
Зимин попросил извинить его, что побеспокоил. Отдал письменную заявку на доставку продуктов. Попросил и его доставить до Ягдыньи дней через пять.
— Все сделаем. Все от нас зависящее. Вася! Дай квасу!
Тут Капитон Романович забрал свежие газеты и ушел. Жора опять насмешил летчиков, изобразив «Капитошу»:
— Тэк-тэк... В курсе дела...
— Хо-хо! В точности!
Затем Жора схватил гитару и, безжалостно дергая струны, сыграл вальс «На сопках Маньчжурии» и краковяк. Зимин сказал, что очень соскучился по музыке, тем более что уже столько времени провел в тайге. Тот самый Вася, который ходил за квасом для начальника, стал расспрашивать Зимина об экспедиции и происшествии с медведями. Рассказ Зимина понравился. Смеялись, задавали вопросы. Зимин за словом в карман не лез. Наговорил им с три короба былей и небылиц.
Расстались приятелями. Жора пошел проводить посетителя:
— Тут есть тропинка... Я покажу. По ней до Лазоревой рукой подать!
Некоторое время шли молча. Потом Жора заговорил тихим голосом:
— Пароль бы надо переменить. Довольно этих теток восьмидесяти и девяноста лет. Деньги возьмите.
Зимин тоже тихо:
— Вам задание: чтобы самолет, на котором полетит начальник строительства Агапов, не долетел. Упал чтоб и разбился вдребезги.
— Когда полетит?
— Агапов? В ближайшем будущем. Учтите, что это очень важно.
— Угробить самолет — не простая штука. Имейте в виду, что машина перед вылетом проверяется. И какому летчику хочется грохнуться оземь?
— Мало ли что. Хочется — не хочется, а падать надо, если мы решили. Холодная война не такая холодная, как кажется. Иной раз даже обожжешься.
— Ого! Бывает так жарко, аж вспотеешь.
— Нашу задачу я так понимаю: палки в колеса втыкать, чтобы не так быстро вертелись.
— Втыкаем по мере сил и возможностей. У меня с ними свои счеты. Ну, и как говорится, — долг платежом красен.
— Хороший ты парень, Жора! — перешел на ты Зимин. — А в нашем деле с хорошим человеком даже поговорить нельзя. Кто слаб на язык, тому лучше не совать носа в игру.
— Точно. Ну, я вернусь. Увидимся. Ведь здесь же где-нибудь будете?
Жора ушел. Зимин медленно брел в тени лиственниц. Что это? Около пня краснела трогательная земляника. Спелая. Наклонился. Сорвал. Ягода легко отделилась от бледно-розового венчика.
«Да. Только выжить, только пройти этот опасный перевал. А там — настоящая жизнь! Деньги... Наслаждения... Голова кружится, как подумаешь... А черт, проклятые комары!».
Зимин дошел до того места, где лежала убитая змея. Над ней уже вились мухи. Зимин гадливо поморщился и плюнул.
«О чем я приятном думал? Да — деньги и удовольствия... Человек живет, чтобы получать удовольствия. Их покупают за деньги...».
Зимин любил хрустеть пальцами. Одной рукой сжать другую и слушать, как хрустнет.
«У Агаповых даже посуды приличной нет. Живут, как свиньи. Будь я начальником такой стройки, так я бы... Даже здесь, в этой проклятой стране, и то бы... устроил фейерверк!..».
Однако дальше красивой посуды и фейерверка фантазия его не шла. Он выбрался из леса. На открытом месте солнце нещадно пекло. Он все же не останавливался, поднялся на пригорок.
Вот и домик Агаповых.
— Извиняюсь, — сказал Зимин вышедшей на крыльцо чернобровой Лизе. — Вас не затруднит дать мне глоток воды? Знаете ли, умираю от жажды.
Он молча нагло смотрел на нее. Она покраснела, смутилась, расплескала воду.
«Жаль, что надо отправляться на перевал, а то бы...».
Вдали показался сам Агапов. Зимин быстро удалился, не желая, чтобы начальник посчитал его легкомысленным.
«Как странно складывается судьба у людей! — усмехался Зимин, уже придя в свою «комнату для приезжающих» и ложась на постель. — Вот ходит этот Агапов... бреется, завтракает... всякие там заботы... думает — вот не забыть бы зайти зубной порошок купить... А к чему? Если бы он знал, что в ближайшие дни его ждет госпожа смерть? Что он погибнет при «случайной аварии» самолета? А ведь тогда не стоило бы и бриться? Тогда бы, пожалуй, и так сошло?».
Зимин лежал на постели, застланной новым красивым одеялом, и пачкал его логами, землей, налипшей на подошвы его сапог. Зимин беззвучно смеялся.
«Да, я незаметный человечек, какой-то там топограф — и я вершитель ваших судеб, господа строители, господа большевики...».
Он понимал, что и сам рискует каждую минуту головой. От этого ощущения опасности делалось весело и жутко, как при большой ставке в азартной карточной игре.
Перед тем как отправиться обратно на перевал, Зимин побывал у Байкалова. Байкалов вызвал его, чтобы познакомиться лучше и подробнее расспросить об Аргинском перевале.
Он спрашивал, есть ли разница в климате, в температуре между Аргинским перевалом и Лазоревой — ведь это довольно высоко над уровнем моря? Спрашивал об Арге. Горная река? То пересыхает, то вдруг становится бешеной и многоводной?
— Да, при каждом дожде.
— Говорят, вы отлично знаете тайгу и местные условия. Вы здесь у себя дома. А нам, приезжим, все в диковинку.
Тут Зимин стал рассказывать о медведях, о зимних метелях, о случаях, когда, заплутавшись, люди погибали в тайге, а после находили их скелеты...
Байкалов слушал внимательно, хохотал, когда Зимин говорил о проделках медведей, но в то же время подметил несколько несуразиц и несоответствий в болтовне Зимина. Даже заметил, что об одном из случаев, рассказанных им как очевидцем, Байкалов читал в книжке Михаила Звягинцева «Охота на медведя».
«Так как будто парень ничего, а почему-то не нравится мне, почему — сам не могу объяснить. Глаза нагловатые... Враль... Самовлюблен... Но, по-видимому, добросовестно работает и знает свое дело...».
О начальнике экспедиции инженере Горицветове Зимин говорил слегка подслащенно, называл его «отцом родным», уверял, что «таких начальников поискать», и в то же время ловко ввернул несколько штрихов, которые характеризовали «отца родного» как взбалмошного старикана, как чудака. Ради того, чтобы быть автором проекта тоннеля, Горицветов во что бы то ни стало хочет доказать, что на Аргинском перевале нужен тоннель. Так получалось из рассказов Зимина.
— Мне что! Тоннель так тоннель. Советский Союз богат и может себе позволить роскошь построить одним тоннелем больше, даже если это и непрактично. Но всегда приходится рассуждать, что выгоднее, что быстрее, по-государственному, по-советски.
Байкалов, почти не скрывая насмешки, сказал:
— Я понимаю вас. Вы, конечно, как патриот болеете за каждую гайку, которая будет израсходована нецелесообразно?
— А как же иначе? И каждый советский человек на моем месте думал и поступал бы так же.
И Зимин стал горячо доказывать все преимущества обходных путей. Он кончил свою пространную речь, но Байкалов молчал. Байкалов так задумался, что на момент Зимину показалось: он забыл о нем, о его присутствии, даже о его существовании.
— Так, — сказал Байкалов решительно, стряхнув с себя задумчивость. — Ну, а что представляет собой этот Игорь Иванов?
— Хороший мальчик. Все его увлекает, все радует. Он один раз целый день гонялся за бабочкой. Редкостный, говорит, экземпляр. Ну что ж, ничего тут нет плохого. Ребенок. У нас еще Кириченко есть, тот, конечно, взрослее, но глуп и упрям, как истый хохол... А эти... Рощин Пашка да Котельников — так они вообще первобытные!
— Ну, ничего, — благодушно произнес Байкалов, — вы там работайте, заканчивайте это дело, а что и как будем строить — это решат те, кому надлежит.
Выпроводив Зимина, Байкалов долго набивал трубку. Закурил, подошел к окну и, глядя вслед топографу, бодро шагающему к конторе, засмеялся.
— Хорош гусь! Все дураки, все из ума выживают, только он один болеет за судьбы родины!
Главный инженер, Федор Константинович Ильинский, Зимина не вызывал. Он был занят сейчас другими вопросами.
Через неделю Зимин отправился на Аргинский перевал на самолете, снабженный письмами, инструкциями, добрыми пожеланиями и даже шоколадом.
5
В Ягдынье самолет встретила толпа нанайцев. Они, как всегда, с восторгом и священным трепетом встречали этих серебряных птиц, прилетавших к ним откуда-то с неба.
— Здравствуй. Хороша, — сказал один из них Зимину и протянул руку.
«Черт их знает, большевиков, — подумал Зимин, — и чего они нянчатся с этими дикарями? На кой леший им нужны всякие чукчи и нанайцы? Строят им школы, чуть ли не ясли... Ей-богу, вселенная ничего бы не потеряла, если бы эти орангутанги перестали водиться на земле».
Впрочем, одного такого «орангутанга» он взял себе проводником. Они быстро отмахали с ним сорок пять километров, придерживаясь охотничьих троп и русла болтливой Арги.
Опять палатки на берегу реки... Опять теодолит со своим неуклюжим раскорякой-треножником... И рейки, которые несут рабочие, обитающие в лощине, заросшей черной смородиной... Среди них обстоятельный, степенный зверолов, сибиряк, бирюк — Максим Афанасьевич Котельников и «дите малое», как его называли, — Паша Рощин — существо непомерно высокого роста с лицом ребенка: пухлые губки, румянец во всю щеку и наивные, удивленные голубые глаза. Рощин отличался необыкновенной физической силой и необыкновенной кротостью. Теодолит — это не больше не меньше как девять килограммов веса — Рощин таскал, как игрушку, по горам.
Зимин увидел все это вновь без особенной радости. Его же встретили, как родного. Игорь выбежал из палатки и с радостным криком кинулся к нему. Вышел и Николай Иванович, появился и Кириченко. Обитатели второй палатки, услыхав необычайные возгласы и шум, тоже вышли из-за выступа горы.
Зимина накормили ухой. Котельников взял шефство над пострадавшими от набега медведей. Приносил свежую рыбу, дичь. Собирал грибы и ягоды. Особенно много было в этих местах жимолости.
— Ну, рассказывайте, рассказывайте! — теребил Зимина Игорь. — Как там вас встретили? О нас спрашивали? Страшно одному в тайге? Звери вас не трогали?
— Дай ты человеку поесть! — останавливал Николай Иванович.
Зимин изобразил свое появление на Лазоревой, как сплошной триумф.
— Этот Агапов — очень милый старик. К нам собирается. Просил меня предупредить вас об этом. У них работница живет, черноглазая дикарочка — прелесть! Я и с Байкаловым познакомился. Он охотой увлекается. «Жаль, — говорит, — что вы не с нами живете, ведь вы, наверное, в тайге, как у себя дома». А на дорогу мне столько шоколаду надавали... Вот... Еще плитка осталась. Весь невозможно было съесть.
Послушать Зимина — управление только и занималось, что его персоной. Но обитатели палатки уже привыкли к его «импровизациям». Не спорили и весело улыбались.
— В конце концов это же безобидно, — благодушествовал Николай Иванович. — Ну, прибавил два-три лишних слова. У него фантазия разыгрывается.
— Я тоже так считаю, — соглашался Кириченко. — Нехай брешет. Даже веселее.
Игорь же считал, что даже безобидно врать — все-таки нехорошо. Игорь вырос в семье, где ложь считалась одним Из тягчайших пороков. «Лгут только трусы, — говорил отец Игоря. — Зачем я буду лгать, если я не боюсь сказать правду?» Игорь только однажды соврал, желая выручить школьного товарища. Ложь осталась нераскрытой, но Игорь долго мучился и стыдился своего поступка. Был пионервожатым. Представить себе не мог, чтобы кто-нибудь, сказав: «честное слово» или «честное пионерское», — потом обманул. В студенческие годы было то же самое. Истина считалась возвышающей, а обман — низким. Всяческий обман. Всякая неискренность. Об армии, о фронте и говорить не приходится. Там лгунов ненавидели, фальшь бесцеремонно и резко разоблачали. Нет, Игорь — против!
— Я всю жизнь буду говорить правду! Это я уже решил. Мне так удобнее, — часто говорил он.
— Нельзя человеку прожить без вранья, — возражал Зимин. — Изменишь жене — разве пойдешь ей докладывать? Смолчишь!
— Во-первых, не изменю. А уж если изменю, то, конечно, скажу ей.
— Брось! И на каждом шагу человек кривит душой. Не нравится тебе кто-нибудь, а ты будешь ему: «Потрудитесь... Будьте любезны... Извините, пожалуйста... Очень мило с вашей стороны...».
— Не подумаю даже.
— Ну, а если это твой начальник? Как миленький будешь поддакивать!
— Служебные отношения — одно, а личные — другое.
— Ну, а если ты заметишь, что другой украл или еще что-нибудь согрешил? Ведь не пойдешь доносить на него? Доносить-то тоже некрасиво?
— Донесу. Если что-нибудь серьезное, донесу.
— А-а, — разочарованно протянул Зимин. — Тогда нам не о чем разговаривать. Я с доносчиками не веду компании.
Не любил Зимин этого юнца. И хотя старался жить с ним в мире и дружбе, но иногда срывался и говорил неуместные вещи.
Зимин вернулся из Лазоревой пятнадцатого июня. А второго июля произошло крушение самолета. Когда в палатке появилась Ирина, у Зимина стало еще больше оснований не любить Игоря: Кудрявцева явно отдавала ему предпочтение, а Зимин привык считать, что он неотразим.
У него была на этот счет своя точка зрения:
«Все женщины одинаковы и отличаются только цветом волос. Жена не изменяет мужу лишь в том случае, если не с кем. Девушка сохраняет девственность исключительно потому, что никто еще не покусился на нее. Каждая женщина убеждена, что все должны ее желать. И если хочешь одержать легкую победу, — делай вид, что не замечаешь ее, что, может быть, она тебе совсем не нравится. Сначала она будет удивлена, потом раздосадована, а в конце концов решит победить твое равнодушие».
Однако противная летчица не обращала никакого внимания на то, как к ней относится топограф. Он притворялся, что абсолютно безразличен к ней. Она без всякого притворства платила ему полным равнодушием.
«Ладно, — злился Зимин, — залечи свою ногу, а тогда и сердечком займемся».
И напевал, шагая с нивелиром:
Сердце красавицы
Склонно к измене
И к перемене,
Как ветер мая...
Кончилось лето в тайге. Вот уже и позолота появилась на березах. Сосна пламенеет над обрывом, как деревенская красавица, вышедшая в воскресный день на гулянье. Какой прозрачный воздух! И как пряно пахнут осенние травы! Сыроежки, то ярко-красные, то лиловатые, растут прямо на тропинках, как будто нарочно хотят обратить на себя внимание.
Уже никто больше не спорит о преимуществах тоннеля или о дешевизне обходных путей. Николай Иванович составляет подробное описание залежей молибдена. Ирина усиленно изучает тоннельное дело, топографию. И все хотят закончить скорей работы и расстаться с перевалом.
Утрами холодновато. Участники экспедиции выходят из палатки и считают, сколько пролетело к югу журавлиных стай.
— Пора и нам, — говорит Николай Иванович. — На той неделе снимаемся с места.
Игорь с тревогой смотрит на Ирину: неужели придется расстаться? Он каждый день приносит ей что-нибудь: то живого ужа, то отборную спелую бруснику в берестяной упаковке, то легкое-легкое, брошенное жильцами осиное гнездо.
Вечерами они садятся на камне около Арги и говорят о музыке, о жизни, о своем будущем... Арга грохочет, пенится. Тайга величественно молчит, думая свою осеннюю думу.
— Давайте поклянемся, — предлагает Игорь, — когда будет построена дорога, приехать сюда, на это место, сесть на этот самый камень и вспомнить все былое... И чтобы выполнить нашу клятву, где бы мы ни находились к тому времени.
— Тогда и камня этого не найдете... Какой вы смешной, Игорь!
— И вовсе не смешной. Ну что тут смешного, что мне хотелось бы еще раз с вами встретиться!
— Да мы пока не расстаемся.
— Ну да! Знаю я вас! Как только доберемся до железной дороги, купите билет и поедете учиться танцевать и доказывать всем, что вы и со сломанной ногой можете быть летчицей, как Мересьев в книге!
Ирина нахмурилась и долго молча смотрела на Игоря.
— Ив книге и в жизни это очень романтично. Но мне кажется, что нельзя любить профессию больше, чем позволяет здравый смысл. Вовсе не обязательно подражать Мересьеву.
Игорь с любопытством повернул к ней лицо. То, что она высказала — пусть запальчиво и не. совсем точно, — это выстраданное, это то, о чем она, вероятно, много думала за эти три месяца.