— Куда? В кафе? — Она отвлеклась от своих мыслей. — Ну разумеется, нет!
— Почему? Посиди там, вспомним прошлое…
Вот именно этого — вспоминать прошлое, растравлять душу былой беспечностью и любовью — ей хотелось меньше всего.
— Нет, нет, — сказала она по-английски. — Какая вздорная идея! Во-первых, это не детское кафе. Ребенку там делать нечего…
Ронни кивнул, соглашаясь с ней.
— Пожалуй, ты права, — ответил он.
Марина повернулась к Насте.
— Пошли умываться!
Из ванной она отправила девочку в комнату, а сама вернулась на кухню. Ронни стоял возле раковины и мыл посуду. Она даже немного растерялась. Как будто вернулось прошлое. Тогда, с первых дней их совместной жизни, они распределили между собой обязанности: Марина готовила еду, а Ронни помогал ей убираться в квартире и мыл посуду. И вот теперь он тер тарелки теми же старательными движениями, которые она так хорошо помнила!
Внезапный приступ ностальгии заставил ее сердце сжаться. Несколько секунд она молча смотрела на него, потом зачем-то подошла к холодильнику и раскрыла дверцу.
— Моешь посуду? — Она заставила себя усмехнуться. — Здорово же тебя вымуштровала жена!
— При чем тут жена? Просто я хотел помочь тебе.
— Я бы и сама могла все вымыть.
Он оглянулся на нее с улыбкой.
— Ты не поверишь, но мне это доставляет удовольствие. Я как будто перенесся в доброе старое время!
— Для кого доброе, а для кого и не очень. — Она захлопнула холодильник.
— А разве ты никогда не вспоминала о днях, проведенных вместе?
Марина раздраженно принялась собирать со стола остатки завтрака.
— К чему ты затеял этот разговор? — резко проговорила она. — Неужели ты всерьез хочешь вернуться в наше неприкаянное прошлое — это сейчас, когда ты на вершине успеха и разбрасываешься миллионами? Не смеши людей!
Ронни в душе не мог не согласиться с ней. Слишком много труда он потратил на свою карьеру, чтобы всерьез желать возврата в прошлое, даже такое ностальгически прекрасное, как те четыре московских месяца.
— И все же я считаю, что это было славное время, — упорствовал он. — Но что прошло, того уже не вернешь. Мы с тобой стали немного другими, особенно это касается меня… — Он помолчал. Мысль, которая пришла ему в голову, заставила его нахмуриться. — Должен тебе признаться, что моя нынешняя известность доставляет определенные неудобства. Стоит мне куда-то пойти, как вокруг сразу собирается толпа. И если я в это время без охраны, то могут произойти инциденты… в том числе и не слишком приятные… — Он взглянул на нее и невесело усмехнулся. — Джонни Шепердсон однажды оказался в такой ситуации. Представь, фанаты раздели его чуть ли не догола, всю одежду порвали на сувениры!
— А с тобой бывало что-нибудь подобное?
— Ну, такого конкретно — не было… Я к чему это говорю. Мы ведь сейчас едем в публичное место, где меня могут узнать. И неизвестно, как поведет себя публика. Среди фанатов попадаются очень агрессивные личности, а я без охраны.
Марина положила на стол полотенце, которым вытирала посуду.
— Нет, это совершенно невозможно! — воскликнула она. — Мы ведь будем с ребенком! Так что твоя поездка в зоопарк категорически отменяется. Я не желаю подобных приключений!
— Но вместо зоопарка мы можем поехать куда-нибудь еще, — возразил Сэндз, не желая отказываться от перспективы провести день с Мариной и девочкой. — Разве мало мест, где нет посторонней публики? У меня, например, есть отличная идея. Что ты скажешь насчет того, чтобы съездить к Воронихину?
— К Воронихину? Художнику? — Она задумалась. — Но я не бывала у него с тех пор, не знаю, удобно ли заявиться к нему…
— Вчера я звонил Эдуарду, и он очень обрадовался, что я в Москве. Старик звал к себе в гости. Вот сегодня и можно съездить. Отсюда до Истры сорок минут на машине!
С Эдуардом Васильевичем Воронихиным, театральным декоратором, Ронни познакомился во время своей учебы в Москве и не раз бывал в его деревенском доме, из окон которого видны стены Ново-Иерусалимского монастыря. Сэндза в его поездках туда иногда сопровождала Марина. Она хорошо помнила старого художника — низкорослого, крепкого, в очках, с вечно нечесаной седой гривой, и его жену, учительницу сельской школы. Эскизы декораций, рисунки и картины Воронихина ценились у знатоков, их покупали иностранцы, и многие его произведения хранились в престижных западных галереях. Однако, несмотря на все это, Воронихин неожиданно забросил работу в театре, уединился в своем деревенском доме и полностью посвятил себя иконописи. Об этом Ронни узнал вчера, из телефонного разговора с ним. К его удивлению, Эдуард Васильевич не знал даже, что Ронни стал киноартистом — настолько мало он интересовался мирскими событиями.
— У него даже телевизора дома нет, — добавил Сэндз, рассказывая Марине о вчерашнем разговоре с художником. — Он удивился, когда узнал, что я стал сниматься в кино! Правда, это его не слишком обрадовало, он сказал, что я, как театральный актер, подавал большие надежды и мне следовало остаться в театре…
— А как поживает его жена, Лидия… кажется, Петровна?
— Да, Лидия Петровна. Она по-прежнему работает в школе. Кстати, Эдуард спрашивал о тебе, интересовался, почему ты не звонишь.
— Но я их не слишком хорошо знаю…
— Нам надо навестить старых друзей. И Настю возьмем с собой.
Марина не ответила сразу. Это уже не поездка в зоопарк. За городом ей придется провести весь день. Весь день с Ронни! От подобной перспективы у нее слегка закружилась голова.
Видя, что она колеблется, Сэндз улыбнулся ей, и неодолимое желание быть с ним, видеть его и чувствовать рядом с собой, таившееся в сердце Марины, начало растекаться по всему ее телу, как теплый и сладкий сироп. Прежде чем она успела ответить, Ронни подошел и осторожно положил руки ей на плечи.
— Мы конечно поедем, Марина.
От звука его голоса, такого нежного и вкрадчивого, так напевно произносящего ее имя, Марину неудержимо потянуло к нему. Чувство было сродни тому, что охватило ее вчера, когда она разговаривала с ним в сквере. Просто удивительно, какую силу имеет над ней этот человек!
— Дорогу я помню, — прибавил он с такими интонациями, будто приглашал лечь с ним в постель.
Аромат его одеколона окутывал ее пряным облаком, сквозь тонкую ткань домашней блузки она ощущала тепло его сильных рук, и вдруг ей показалось, что время замерло. У нее не было сил ни думать, ни дышать.
— Ты совсем не изменилась за эти годы, — прошептал он, и его ладони медленно скользнули вниз по ее рукам. — Наоборот, стала еще привлекательнее…
«Ну, это уж слишком! — пронеслось у нее в голове. — Уж не думает ли он, что я прежняя доверчивая дурочка…» Но она не в состоянии была прислушиваться к голосу разума. Наслаждаясь прикосновениями Ронни, она чувствовала себя на седьмом небе от счастья. Ей даже казалось, что она ощущает дыхание теплого, напоенного южным солнцем воздуха экзотической Калифорнии, где жизнь как в раю.
— Мама, когда мы едем? — донесся из комнаты голос Насти, и через несколько секунд девочка возникла в дверях кухни.
Только благодаря этому вмешательству дочки Марина смогла собраться с духом, оттолкнуть Ронни и сбросить с себя его руки. Она отошла к холодильнику.
— Смотри, Винни Пух! — Настя протянула Сэндзу листок с рисунком.
Переводя дыхание, он взял листок, присел перед девочкой на корточки.
— Очень похож. Послушай, как ты насчет того, что мы сейчас поедем не в зоопарк, а за город?
— Зачем?
— Навестить одного художника. Он живет в деревне.
— А мама с нами поедет?
— Ну конечно! — Ронни бросил быстрый взгляд на Марину и снова обратился к Насте: — Ну что?
— Поедем! Поедем!
Девочка, запрыгав на одной ножке, ускакала в комнату. Казалось, она ничуть не огорчена отменой зоопарка. И верно: ей было все равно, куда ехать, лишь бы с Ронни и мамой. Через минуту она уже оживленно расспрашивала Ронни о художнике и его деревне.
Уединившись в комнате, Марина раскрыла платяной шкаф и осмотрела висевшую там одежду, выбирая то, что сгодилось бы для сегодняшней поездки. Ей хотелось выглядеть привлекательной, и потому первое, что она извлекла из шкафа, — это черное платье, то самое, которое когда-то подарил ей Ронни. Оно и сейчас было ей впору и смотрелось достаточно модно и эффектно. Но, подумав несколько секунд, она засунула его обратно. Оно слишком красиво для деревни, да и Ронни может подумать бог знает что, увидев его на ней. Чего доброго, решит, что она принарядилась специально для него!
Свой выбор она остановила на легких темных брюках и широкой летней блузе светло-розового цвета. Затем занялась прической — подколола волосы на затылке. Туалет завершили черная, в тон брюкам, нитка бус и немного косметики.
Через четверть часа «ягуар» отъехал от их дома и покатил по улицам. Вскоре за окнами поплыли зеленеющие перелески и поля Подмосковья. Марина с Настей сидели сзади. В панель машины был вмонтирован экран, и Ронни, прежде чем отправиться в путь, вставил в гнездо под ним кассету с мультфильмами. Всю дорогу, к удовольствию Насти, телевизор показывал приключения Микки Мауса и утенка Дональда.
Марина смотрела в окно, на сменяющиеся пейзажи, но гораздо чаще ее взгляд останавливался на Ронни. Она не могла не отметить уверенность и свободу, с которыми он вел машину. Ей вспомнилось любимое изречение подруги, менявшей любовников чуть ли не каждый месяц: мужчина хорошо смотрится только тогда, когда сидит за рулем иномарки. Это высказывание всегда казалось Марине циничным и потребительским, но сейчас она не могла не согласиться с ним. В верхнем зеркале она видела лицо Ронни — энергичное, худощавое, чуть задумчивое, с правильными чертами. Как же он хорош собой, этот заезжий американец, и как хорошо он смотрится за рулем! Герой ее сновидений, ее грез и тайных мечтаний. Далекий и недоступный, как тот мир, из которого он ворвался в ее жизнь сверкающим метеором, чтобы через мгновение вновь исчезнуть…