Дачесс застыла на месте. Коленки колотились одна о другую — наверное, заметно, хоть она и в джинсах; зато взгляд твердый. Дачесс этим взглядом буквально пронзила Дарка.
— Садись в машину, — велел Дарк, без злобы, не повысив голоса.
— Пошел ты.
Пробежала мимо стайка одноклассников. Не заметили Дачесс — до нее ли им в последнюю школьную неделю? Они уже всеми мыслями на каникулах. Может, и неплохо было бы меньше выделяться, иногда думала Дачесс. Индивидуальность у нее? Допустим; а велика ли польза?
— Заглуши двигатель и вынь ключ зажигания.
Дарк повиновался.
Дачесс обошла машину.
— Дверь пусть будет открыта.
Он вцепился в руль толстыми своими пальцами. Ишь, костяшки какие — и кастет не нужен.
— Отпираться бесполезно, Дачесс.
Она глядела в небо.
— Я не отпираюсь.
— Ты слышала о причинно-следственных связях?
Дачесс покосилась на него. Печальный гигант-броненосец, существо из другого мира.
— Только сунься.
— Ты сама не представляешь, что натворила.
В пепельнице был единственный бычок — смятый, докуренный до самого фильтра. И той марки, которую всегда покупала Стар.
— А ты на свою мать не похожа.
Дачесс глядела в небо. Там, раскинув крылья, замерла птица.
Дарк почесал ладонь о руль.
— Стар задолжала арендную плату. Для нее есть решение. Я прощу долг за услугу.
— Моя мать — не проститутка.
— А я, по-твоему, сутенер?
— Нет. Ты, по-моему, просто сука.
Слово повисло между ними.
— Вот как. Ладно. Только имей в виду: может, я и не похож на мужчину — но я мужчина.
Фраза получилась как будто сплющенная, но Дачесс холодом обдало.
— Сегодня ночью ты кое-что у меня отняла.
— Еще достаточно осталось.
— Достаточно — понятие относительное. Смотря для чего.
Дачесс сверкнула глазами.
— Твоя мать, если б согласилась, отчасти компенсировала бы ущерб. Поговори с ней.
— Пошел ты, Дарк.
— Дачесс, мне нужна пленка с записью видеонаблюдения.
— Зачем?
— Знаешь, что такое «Трентон Севен»?
— Страховая контора. Я рекламу видела.
— Клуб был застрахован, но они отказываются платить, пока не изучат видеозапись. Думают, я имею отношение к пожару.
— Так и есть.
Дарк глубоко вдохнул.
Дачесс стиснула зубы.
— Не надейся, что я про это забуду.
Дачесс встретила его взгляд и не опустила глаз.
— На то и расчет, чтоб ты помнил.
— Не хочется, ох как не хочется применять к тебе особые методы…
Прозвучало это так, что Дачесс поверила в его нежелание.
— Но ты все равно применишь.
— Да.
Он вытянул ручищу, едва не коснувшись Дачесс, порылся в бардачке, извлек солнечные очки. Захлопнул крышку не прежде, чем на Дачесс зыркнуло пистолетное дуло.
— Даю тебе один день. Расскажи матери, что натворила. Расклад такой: или она соглашается на мои условия, или вам с ней пенять на себя. И еще ты вернешь мне пленку.
— Ты ж ее Уоку отдашь.
— Нет.
— Страховые компании всегда сотрудничают с полицией.
— Верно. Только ты должна решить для себя кое-что, Дачесс.
— Что именно, Дик?
Теперь он наверняка уловил дрожь в ее голосе.
— Что, по-твоему, хуже — с полицией дело иметь или со мной?
— Говорят, ты одного человека насмерть затоптал.
— Врут. Он жив.
— За что ты его?
— Просто бизнес.
— Пленку я пока у себя подержу.
Дарк уставился на нее этими своими бездонными, как два провала, глазами.
— Не суйся к моей матери, понял? Тогда, может, и пленку обратно получишь.
Дачесс вылезла из машины, но не ушла сразу. Дарк смотрел на нее, вбирал взглядом каждую подробность. Впечатывал в память ее облик. Уже поднимаясь на школьное крыльцо, Дачесс пыталась угадать, что конкретно он увидел. Мимо спешили ребята — их беззаботность вызывала головокружение.
Время еле ползло. Дачесс то косилась на часы, то отворачивалась к окну. Объяснения учителя не достигали ее ушей. Сэндвич она съела в одиночестве. Наблюдала за Робином, почти слыша легкий шорох песчинок — это утекал сквозь пальцы ее мнимый контроль над ситуацией. Страшно представить, на что способен Дарк. Нужно добыть пленку. Дарк не отдаст ее Уоку; он обещал, и у Дачесс все причины верить ему. Люди делятся на две категории — те, кто обращается в полицию, и те, кто этого не делает.
Прозвенел звонок, ребята заторопились вон из класса. Мальчишки вздумали сыграть в мяч, определить перед каникулами, за кем же первенство. В компании своих подлипал продефилировала Кэссиди Эванс.
Дачесс обогнула главный корпус, бегом бросилась к парковке, затерялась среди «Фордов», «Вольво» и «Ниссанов». Ее заметят, это как пить дать. Она выкрутится — скажет матери, что живот заболел — ничего страшного, «критические дни». Школьная администрация спустит прогул на тормозах.
Она удалялась от школы — ей смотрели вслед, буравя спину взглядами. Дачесс выбрала кружной путь — на Мейн-стрит нельзя, там полицейский участок, там Уок. Проклятая жара, просто нечем дышать. Руки-ноги липкие от пота, футболку хоть выжимай.
Фортуна-авеню, старый дом. Вот когда порадуешься, что не хватило времени уничтожить пленку.
Хлама во дворе уже нет — мусоровоз приезжал.
Значит, на пленке можно ставить жирный крест.
Тяжело дыша, Дачесс озиралась, будто на Фортуна-авеню еще мог мелькнуть хвост предательницы-надежды.
Выдохнула и побрела на пляж. До вечера сидела на песке, не отрывая взгляда от океанских волн. Хваталась за живот — взаправду разболелся, начались спазмы, Дачесс еле доплелась до садика Робина.
На обратном пути брат болтал без умолку: завтра у него день рождения, целых шесть лет — он теперь совсем большой, ему полагается ключ от дома. Дачесс улыбнулась, потрепала его по волосам. Мыслями она блуждала далеко — в таких краях, куда Робину не дай бог за ней последовать. Матери дома не было. Дачесс поджарила яичницу, и они поели, усевшись перед телевизором. Спустились сумерки. Она уложила брата в постель и почитала ему на сон грядущий.
— А зеленую яичницу[16] ты приготовишь, Дачесс?
— Обязательно.
— С ветчиной?
Дачесс поцеловала его и щелкнула выключателем. Закрыла глаза — вроде всего на секундочку. Очнулась в полной темноте. Вышла из спальни, зажгла лампу. Снаружи доносилось пение.
Стар обнаружилась на террасе, на облупленной скамейке; вся залитая лунным светом, она играла на видавшей виды гитаре и пела любимую песню Дачесс. Прикрыв глаза, та слушала. Каждое слово было как алмаз с острыми гранями.
Надо сознаться матери. Рассказать, что наделала. Сожгла единственный мост, на котором они спасались от бушующих волн. Пока — штиль и воды по колено; однако вал неминуемо нахлынет, утащит их в пучину, куда и лунным лучам не проникнуть, не нашарить их, обреченных.
Босиком, не боясь занозить пятки, Дачесс приблизилась к матери.
Ручеек аккордов все струился.
— Спой со мной.
— Нет.
Дачесс села рядом, долго возилась, устраивая голову на материнском плече. Мало ли, что она натворила; без мамы каждому плохо — даже тому, кто вне закона.
— Почему ты плачешь, когда поёшь?
— Прости.
— За что? За слезы?
— Я звонила этому, у которого студия звукозаписи. Оказалось, он хотел со мной выпить.
— И ты пошла?
Стар, помедлив, кивнула.
— Таковы мужчины.
— Что было вчера вечером?
Обычно Дачесс не спрашивала, но в этот раз ей требовалась ясность.
— Некоторые люди от алкоголя звереют. — Стар покосилась на соседний дом.
— Это Брендон Рок тебя избил?
— Все вышло случайно.
— Для него твое «нет» — пустой звук, да?
Стар качнула головой.
Дачесс этого не видела — она смотрела вверх, на древесные кроны, царапавшие небо.
— Выходит, на этот раз Дарк не виноват?
— Последнее, что я помню, — это как он помогал мне сесть в машину.
Осознание было как ледяной душ. На несколько минут Дачесс лишилась дара речи. И вдруг представила, как Дарк лапает ее мать. Упрямо стиснула зубы. Все равно — поделом Дарку.
— Завтра у Робина день рождения — помнишь?
Стар сникла. Вид у нее был прежалкий: припухлость на губе нисколько не сдулась, фингал не побледнел. С таким лицом, если в зеркало посмотреться, еще больнее станет. А подарка Робину она не приготовила. Забыла.
— Мама, я сделала кое-что плохое.
— С каждым случается.
— В смысле, непоправимое.
Стар закрыла глаза, снова запела. Дачесс прильнула к ней, стараясь не наваливаться всем весом, не мешать.
Она бы с радостью подхватила песню, если бы была уверена, что голос не дрогнет.
— Не бойся, я сумею тебя защитить. Для этого матери и существуют.
Дачесс не заплакала, хотя слезы были как никогда близко.
10
Бесчестье падения Уок пережил без свидетелей.
И на том спасибо. Шагал себе, все было нормально — и вдруг опрокинулся на спину, будто жук. Левая нога подвела. Просто взяла и отказала.
И вот он сидит в машине на больничной парковке. Приехал еще днем, но в «Ванкур-Хилл» так и не вошел. Кендрик предупреждала о проблемах с равновесием, но чтобы совсем потерять контроль, брякнуться всем прикладом? Это страшно.
Мурлычет рация. Сигналы несерьезные: «Бронсон: 2–11», «Сан-Луис: 11–45»[17]. В руке стаканчик кофе из закусочной Рози, на сиденье — обертка от бургера. Рубашка расходится на животе — прикрыть живот рукой. Вялое дежурство выдалось. Вечером, пока было еще светло, Уок проехал мимо кинговского дома. Винсент, похоже, весь в работе. Ставни снял — видно, будет ошкуривать и заново красить.
Уок обшаривал взглядом ночное небо, но мысли возвращались к болезни. Она оккупировала тело, проникла в кости, в кровь, в мозг. Синапсы вялые — информацию вроде и не теряют, но доставляют с изрядной задержкой.
Он задремал, чтобы за несколько минут до полуночи быть разбуженным очередным сигналом.