Хотелось напомнить ей: она сама — ребенок.
Позднее Уок опустился перед Робином на колени — прямо на землю; взъерошил ему волосы, заглянул в испуганные глаза. Робин сразу перевел взгляд на деда и дом.
Уок поднялся. Надо как-то ободрить Дачесс — только слова все куда-то подевались.
— Я вне закона, — напомнила она.
Уок трудно вдохнул, будто вынырнув из омута тоски, в который ввергла его Дачесс.
— А ты — блюститель порядка.
— Верно. — Уок кивнул.
— Ну вот и катись отсюда.
Он послушно сел за руль, завел двигатель.
Солнце висело уже совсем низко. Уок затормозил у воды и оттуда, из-под амбрового дерева, наблюдал. Дети — ладонь Дачесс на плечике Робина — приближались к старику бочком, с опаской.
12
В тот первый вечер на рачно Дачесс не съела ни крошки.
Зато проследила, чтобы Робин поужинал как следует. Хэл приготовил рагу; Робин как увидел, что у него в тарелке, — чуть не расплакался. Сначала, под пристальным взглядом сестры, ел сам, а остатки Дачесс уже выскребала ложкой и кормила брата, как маленького.
Хэл стоял над внуками, явно смущенный, переминался с ноги на ногу; потом не выдержал и отошел к кухонной раковине. Над ней было окно — глядело как раз на поле. Рослый, широкоплечий, крепкий старик, думала Дачесс; представительный даже. Робину, должно быть, великаном кажется.
Дачесс взяла обе тарелки, шагнула к раковине.
— Тебе нужно поесть, — сказал Хэл.
— Ты-то откуда знаешь, что мне нужно?
Она вывалила свою нетронутую порцию в мусорное ведро и повела Робина из кухни на террасу.
Закат над равниной. Валы акров, внутренний ритм движения к горизонту, подсвеченная охристая дымка над водой. В роще собрались лоси, глядят на солнце пристально, впитывают последний свет.
— Давай-ка разомнись, Робин. — Дачесс подтолкнула его, и он послушно сбежал с террасы, взобрался на пологий холм, нашел палку, поволок по земле, оставляя четкую черту. Под мышкой у Робина был Капитан Америка. С того утра, когда мальчик проснулся в доме Уока, он ни на миг не выпускал Капитана Америку из виду.
Дачесс его уже спрашивала — тогда, ночью, дождавшись, чтобы уснул Уок. Объяснила: если он, Робин, что-то слышал, он должен рассказать, это будет правильно. Она ничего не добилась. В отделе памяти, ответственном за трагедию, у брата была одна только тьма.
Дачесс еще не осознала, что мамы больше нет. Похороны, свежая могила на краю приходского кладбища Литтл-Брук, рядом с маленькой Сисси — от этого она мысленно дистанцировалась. Не плакала, держалась; слезы открыли бы ее сердце, и скорбь не замедлила бы вползти, угнездиться в груди; дышать не дала бы, не говоря о большем, — и это когда силы особенно нужны. Потому что теперь у Робина осталась одна только Дачесс. А у Дачесс — один только Робин. Их двое на свете — та, что вне закона, и ее брат.
— Я для него мяч купил.
Дачесс не оглянулась, словно не слышала. Пускай Хэл не воображает, что она его признала. Родной дедушка, блин… Почему он раньше не появился, когда в нем нуждались? Где был все это время? Дачесс сплюнула на землю.
— Я понимаю, как это тяжело…
— Ни хрена ты не понимаешь.
Фраза повисла в воздухе. Казалось, мрак — это спринтер; вот только что Дачесс видела мир в красках, а сморгнула — и всюду темно. Финишировал, значит.
— Не люблю, когда на моем ранчо сквернословят.
— Ах, на твоем ранчо… Зачем тогда Уок пел, что домой нас с Робином привез?
Хэл изменился в лице, будто от физической боли. Так ему и надо.
— Завтра все будет иначе. Во всех отношениях. Что-то тебе наверняка по вкусу придется, а что-то, может, и нет.
— Ты понятия не имеешь, что я люблю, а чего не терплю. И насчет моего брата тоже себе не воображай.
Хэл уселся на качели, поманил Дачесс. Она с места не двинулась. Под Хэловым весом цепи натянулись, впились в кедровую балку — того и гляди, душу из старого дома выдернут. Мама рассказывала Дачесс о душах — что они бывают вегетативные, еще какие-то и рациональные. Ну и где тут рациональное, в этой примитивнейшей форме жизни?
Хэл курил сигару, дым несло на Дачесс. Надо бы отсесть подальше, но подошвы сандалий будто укоренились. Поспрашивать бы Хэла — о маме, о тете Сисси, о Винсенте Кинге. О Монтане этой непонятной, где земля совсем другая и неба слишком много. Хэл будет рад — еще бы, внучку первый день знает, а уже подход к ней нашел… Ну так хрен ему. Она снова сплюнула.
Хэл отправил их спать куда раньше привычного часа. Хотел отнести чемодан — Дачесс не позволила, сама тащила по лестнице на второй этаж.
Спальня оказалась скудно обставленная, но к ней хотя бы примыкала ванная — маленькая, зато отдельная. Дачесс переодела Робина в пижамку и почистила ему зубки.
— Я хочу домой, — почти всхлипнул Робин.
— Знаю.
— Мне страшно.
— Ты же принц.
Кровати разделяла тумбочка. Дачесс оттащила ее, царапая пол, и без того нуждавшийся в покраске, и приложила немало труда, чтобы сдвинуть кровати вместе.
— Не забудьте помолиться перед сном, — сказал Хэл уже с порога.
— Чёрта с два, — огрызнулась Дачесс.
Проследила за реакцией. Рассчитывала, что Хэл вздрогнет; ошиблась. Он только губы плотнее сжал. И не ушел. Дачесс буравила его взглядом, искала в непроницаемом лице семейные черты. Не могла определиться, нашла или нет. То ей казалось, что сходство определенно есть, причем и с ней самой, и с Робином, и с мамой. В следующую секунду Хэл оборачивался в ее глазах обычным посторонним стариком.
Прошло несколько минут, прежде чем Робин, до этого возившийся, выпрастывавший то руку, то ногу, наконец полностью перебрался на ее кровать. Сам себя накрыл рукой Дачесс и уснул, как под крылышком.
И почти тотчас в ее собственные сны вторглось настырное жужжание. Дачесс на ощупь отключила будильник, резко села в постели и несколько жутких мгновений думала, не позвать ли маму.
Робин спал. Дачесс укутала его потеплее и тут услышала, как на первом этаже тяжело топает Хэл, как свистит чайник.
Она снова легла, хотела уснуть, но дверь приоткрылась, свет из коридора просочился в комнату.
— Робин.
От Хэлова голоса брат так и подпрыгнул.
— Животным завтракать пора. Пойдешь со мной, поможешь?
По лицу Робина Дачесс как по книге читала. Вчера брата все тянуло к амбарам, а сейчас его зовут к курочкам, коровкам и лошадкам — разве ж он такое упустит? Робин живо выбрался из постели и умоляюще смотрел на Дачесс до тех пор, пока она не дала ему зубную щетку.
В кухне их ждали тарелки с овсянкой. Свою порцию Дачесс сразу отправила в мусорное ведро. Нашла сахарницу, положила Робину в кашу несколько ложек. Без всяких возражений тот принялся за еду.
В дверях возник Хэл. За его спиной будто не туман был подсвечен, а земля горела и золотой дым клубился.
— Готовы к работе, — выдал Хэл с однозначно утвердительной интонацией.
Робин допил сок и спрыгнул со стула. Хэл протянул ему руку — тот уцепился за нее. В окно Дачесс было видно, как эти двое идут к амбару: старик болтает о пустяках, Робин ему в рот смотрит — словно последние шесть лет вообще не считаются.
Дачесс надела пальто, зашнуровала кроссовки и вышла в рассветную прохладу.
За ее спиной поднималось солнце — другое, горное. Предчувствие перемен стесняло грудь.
В мотелях Уок не останавливался — ехал и ехал, день и ночь. От штата к штату пейзаж все тот же; возможно, причиной тому — темнота. Мелькают указатели с цифрами — сколько миль осталось; билборды убеждают отдохнуть, ибо утомление для водителя чревато гибелью. Ввалившись к себе в дом, Уок отключил стационарный телефон, задернул шторы и рухнул на кровать. Не спал — просто лежал и думал о Стар, Дачесс и Робине.
Две таблетки адвила плюс стакан воды — это вместо завтрака. Уок принял душ, но бриться не стал.
В восемь он подъехал к полицейскому участку. На парковке караулил Кип Дэниелз из «Сатлер Каунти трибьюн», и там же околачивались любопытные — пара местных и пара отдыхающих. По радио передавали, что власти Калифорнии намерены вынести смертный приговор Винсенту Кингу, застрелившему Стар Рэдли. Уок не повелся. Очередная скороспелая сенсация, цель — поднять рейтинги.
— Извините, новостей для вас у меня нет, — сказал он Кипу Дэниелзу.
— Оружие нашли? — не унимался тот.
— Не нашли.
— Объявлено о смертном приговоре.
— Я бы посоветовал вам фильтровать информацию.
Винсента отправили обратно в «Фейрмонт». До сих пор он ни слова в свое оправдание не сказал; был взят на месте убийства — все с ним ясно. Пустяковая задачка. Других неизвестных в этом уравнении вообще нет. Парни из полиции штата набились в кейп-хейвенский участок, допрашивали местных, шумели — не церемонились. Атмосфера, характерная для почти раскрытого дела.
Лия Тэллоу была на своем рабочем месте. Стационарный телефон отчаянно мигал, чуть ли не дымился.
— Безумное утро, — пожаловалась Лия. — Новость уже слышал?
Очередной звонок, на который Лия была вынуждена ответить, избавил Уока от комментариев.
Лу-Энн Миллер, по случаю чрезвычайной ситуации вызванная в участок, сидела за своим столом. Возможно, в силу возраста (Лу-Энн давно перевалило за пятьдесят) она оставалась равнодушна к ажиотажу — невозмутимо грызла орехи, складывая скорлупки аккуратной кучкой.
— Доброе утро, — поздоровалась Лу-Энн. — Тесновато нынче в участке. Мясник здесь.
Уок застыл. Поскреб щетинистую щеку.
— Где он?
— В комнате для допросов.
— Зачем он им понадобился?
— Станут они мне докладывать… — Лу-Энн прожевала очередной орех, но поперхнулась и глотнула кофе. — Тебе отоспаться не помешало бы, Уок. Да и побриться тоже.
Уок огляделся: чисто внешне всё как всегда. Сестра Лии Тэллоу держала на Мейн-стрит цветочный магазинчик; каждую неделю оттуда доставляли «милый сюрприз». Нынче это была композиция из синих гортензий, альстрёмерий и веток эвкалипта. Порой складывалось впечатление, что Уок не в полиции работает, а в сериале про полицейских снимается: универсальный интерьер, предсказуемые реплики, он и Лия Тэллоу — пара шаблонных персонажей.