— Мне лучше знать.
Хэл смотрел на нее напряженно; казалось, он давно готов к отповеди.
— А сказать, что я и впрямь вижу? Слушай. Я вижу старика, у которого середка давно сгнила. Этот старик сам поломал свою жизнь, и теперь у него ни семьи, ни друзей. Он может умереть в любой момент — но хоть бы кто по этому поводу взгрустнул. — Дачесс изобразила невинную улыбку. — Возможно, смерть настигнет старика в пшеничном поле, на этой его грёбаной собственной земле, осиянной светом Господним. Он рухнет и будет лежать, пока не позеленеет. А найдет его водитель грузовика-цистерны, и вот по каким признакам: над полем он увидит вороньё — сотню черных ворон. Мясо с костей к тому времени обглодают звери. Только это неважно: ведь скелет сразу же зароют, безо всякого прощания — потому что прощаться будет некому.
Хэл взял чашку с кофе, и Дачесс удовлетворенно отметила, что рука у него дрожит. Хотела продолжить, рассказать старику о своей малютке-тетушке, о милой Сисси — ее могилка давно заросла бы, одичала, ведь Стар за ней не ухаживала — мужества в себе не находила, а сам Хэл вообще свалил из штата. Если б не Дачесс, не ее поездки на велике за полевыми цветами, тетя Сисси гнила бы в полном забвении…
Дачесс вовремя обернулась. В дверях стоял Робин.
Живо взобравшись на стул напротив Хэла, он сообщил:
— А мне торт снился!
Хэл многозначительно взглянул на Дачесс.
— Ты ведь с нами? — напрягся Робин. — Ты поедешь в церковь? — По глазам было видно, до какой степени Дачесс нужна брату. — Поехали, а? Не за Богом, а за тортом. Пожалуйста, Дачесс!
Она взлетела на второй этаж, сорвала платье с вешалки-плечиков, крючком зацепленной за дверь спальни. Рванулась в ванную, открыла шкафчик, где хранились пластыри, мыло и шампунь; нашарила ножницы и приступила к работе.
Сначала разобраться с длиной. Приструнить маргаритки, а то ишь как разрослись. Пусть дурацкий лужок обрывается повыше середины ее незагорелого бедра. Спине следует виднеться сквозь прорехи. Дырка повыше пупка тоже не помешает. Причесываться Дачесс не стала — наоборот, разлохматила волосы. Сандалии, купленные Хэлом, от ее пинков полетели через всю комнату. Дачесс извлекла из-под кровати свои старые кроссовки. На коленке была царапина — результат бегства сквозь жесткие и высокие, в ее рост, колосья. Возле локтя — порез; Дачесс знала, что ему не зажить. Имей она бюст, еще и декольтировала бы платье спереди.
Робин и Хэл ждали во дворе. Хэл еще накануне вымыл грузовик, Робин ему помогал. Работали вечером. Намыливали, обливали чистой водой, вытирали замшей металлические бока, в которых отражалось закатное солнце.
— Боже, — выдохнул Робин при появлении Дачесс.
Хэл застыл на месте, несколько секунд таращился, затем, без комментариев, сел за руль.
Миновали чье-то ранчо, поехали параллельно линии электропередачи — ржавый железобетон столбов, гул в проводах не слышен из-за тарахтенья мотора. С восточной стороны, словно червяк, почуявший дождь, вылезла труба, чтобы ярдов через пятьсот снова нырнуть под землю.
Через десять минут попался дорожный указатель — простой столб с надписью «Штат Сокровищ».
— Там написано «сокровищ»? — уточнил Робин.
Дачесс погладила ему коленку. Не зря она каждый вечер по десять минут с ним читает. Робин умный, это уже сейчас понятно; точно не в мать уродился, и самой Дачесс скоро будет за ним не угнаться. А пока она должна уберечь его от прошлого, чтобы не опутывало ему ножки, не тащило назад, как хищный плющ.
— У нас тут полезные ископаемые.
Хэл не выпустил руля, только на мгновение оглянулся и вскинул брови, удивляясь познаниям Робина.
— Oro y Plata. По-испански — «Золото и серебро».
Робин хотел присвистнуть. Получилось у него не очень.
На западе темнел лес Флатхед; только до него было далеко, и кто там пасся, на подступах к этому лесу, в бесконечных прериях — бизоны или обычные коровы, — Дачесс разглядеть не могла.
— А еще — верховья великих рек, — продолжал Хэл. — Все реки, что текут через нашу страну, начинаются здесь.
Водные ресурсы Монтаны не впечатлили Робина, присвистывать он не стал.
Возле указателя «Кэньон-Вью Бэптист» они свернули. Ну и где заявленный в названии вид на каньон? За окном тянулись всё те же бурые прерии.
Церковь оказалась деревянная, белёная; по коньку крыши трещины, колокольня низенькая — вполне можно попасть камнем в колокол.
— Всю Монтану исколесил, пока самую отстойную церковь нашел, да? — съязвила Дачесс.
Тесная парковка была уже почти заполнена. Дачесс спрыгнула на землю, огляделась, щурясь от солнца. Милях в пятидесяти мелькали лопасти ветряков.
К грузовику приблизилась старуха — широкая улыбка, печеночные пятна, обвислая кожа, словно земля уже тянула ее к себе, плоть была готова повиноваться, и только разум, этот упрямец, не сдавался.
— Доброе утро, Агнес, — поздоровался Хэл. — Это Дачесс и Робин.
Агнес протянула костлявую руку. Робин пожал ее с великой осторожностью, будто рука могла отвалиться и его тогда заставили бы крепить ее на место.
— Что за милое платьице, — похвалила Агнес.
— Старье, — выдала Дачесс. — Я думала, оно для церкви коротковато, а Хэл сказал, самое то, святой отец будет в восторге.
Агнес удержала-таки улыбку, не дала лицу вытянуться в гримасе крайнего смущения.
Дачесс повела Робина к церкви. Возле бокового окна толпились местные ребята — все как один с прилизанными волосами и умиленными улыбками.
— Сразу видно — умственно отсталые, — бросила Дачесс.
— А мы с ними будем играть?
— Нет. Они только и выжидают, как бы похитить твою душу.
Робин глядел снизу вверх, искал в ее лице намек на улыбку. Дачесс оставалась серьезной.
— Как они это сделают?
— Заморочат тебя всякими недостижимыми идеалами.
Дачесс пригладила волосы брата и подтолкнула его к детям. Робин несмело оглянулся, получил от нее ободрение в виде кивка.
— Стрёмное платье у твоей сестры, — сказала Робину девочка примерно его лет.
Дачесс сама шагнула к изумленным детям. Все пялились на нее, только девочкин взгляд скользнул мимо. Ага, понятно — смотрит на толстуху в бейсболке с лиловым козырьком.
— Это твоя мама?
У Дачесс в голове уже оформилась обидная фраза.
Девочка кивнула.
Робин взглядом молил: пожалуйста, не надо.
— Нам пора, — сказала Дачесс. Оскорбление пришлось проглотить.
Робин выдохнул.
Они заняли последнюю скамью.
Вплыла Долли на каблучищах и на волне парфюма; подмигнула Дачесс.
Робин сидел между ними, докучал Хэлу вопросами о Боге, ответов на которые не знает никто из живущих.
Священник говорил складно. Рассказывал о дальних странах, где воюют, голодают и оскверняют само понятие доброты. Дачесс не вслушивалась, пока он не перешел к теме смерти, пока не завел про новое начало и Божий замысел — его, типа, разумом не постичь, а потому и сомнения в нем недопустимы; он, типа, когда свершится, тогда всех и озарит пониманием. Робин слушал, завороженный. Дачесс отлично знала, о чем он думает.
Когда все склонили головы в молитве, перед глазами Дачесс всплыло лицо Стар, да такое ясное, умиротворенное, что она едва не закричала. На глаза навернулись слезы; Дачесс зажмурилась — она не даст им пролиться. Старик-священник заговорил снова. Дачесс стояла, низко опустив голову, с единственной мыслью: не заплакать, не потерять этот материнский образ, никогда не виданный наяву.
Крупная рука легла Дачесс на плечо — Хэл, утешитель хренов, дотянулся до нее через Робина.
— Катись к чертям, — прошептала Дачесс. — Все пускай катятся к чертям.
Она бросилась вон из церкви. Убежать подальше, туда, где не услышишь про вечные муки — потому что одно упоминание о них будто втаптывает человека в грязь.
Дачесс опустилась на траву. Надо отдышаться.
Она не заметила, что к ней идет Долли. Вздрогнула, только услышав над ухом:
— Симпатичное платье.
Долли уже сидела рядом с ней.
Дачесс выдернула пучок длинных травин, разжала кулак. Пусть траву унесет ветром.
— Не стану спрашивать, в порядке ты или нет.
— И правильно.
Дачесс покосилась на Долли: яркая помада, густо накрашенные веки, укладка. Юбка кремового цвета, джемпер густо-синий с глубоким вырезом, шелковое кашне. Столько женственности в этой Долли, что самой себе Дачесс представилась малявкой, а не девочкой на пороге юности.
— Сиськи для церкви у вас не слишком открыты?
— Это я еще в бюстгальтере. А если сниму — все прихожане попадают и вдоль нефа стопками улягутся.
Дачесс не засмеялась.
— Чушь он порет, священник. Чушь собачью.
Долли прикурила. Запах дыма почти перебил парфюм.
— Я тебя понимаю, Дачесс.
— Что вы понимаете?
— Было время — я так же сильно ненавидела. Порой ненависть обжигает хуже огня, верно?
Сигарета от ветра помигивала.
Дачесс выдрала еще клок травы.
— Ни фига вы обо мне не знаете.
— Знаю. Ты еще слишком юная. Мне пришлось состариться, чтобы понять.
— И что ж вы такое поняли?
— Что я не одна на свете.
Дачесс поднялась.
— Ну а мне это и сейчас ясно. Я не одна — у меня есть брат. А больше мне никто и не нужен — ни Хэл, ни вы, ни Бог.
Биттеруотер представлял собой россыпь построек из бетона и стали. Витрины были залеплены флаерами: бары, гастролирующие рок-группы и дешевый алкоголь. Двадцать миль от Кейп-Хейвена перпендикулярно побережью. Общее впечатление: фатальная ошибка при выборе места для этого населенного пункта.
Уок далеко не сразу отыскал нужный адрес. Пришлось миновать промзону: грузовые контейнеры, мини-склады, продуктовые хранилища.
Офис Марты Мэй находился в одноэтажном торговом центре на самой окраине, уже при выезде на трассу. Был стиснут между химчисткой и мексиканской закусочной; судя по надписи, здешние лепешки такос продаются всего по восемьдесят девять центов за штуку.