— Где ты был четырнадцатого июня?
Бад ухмыльнулся: мол, врешь, не подловишь.
— Я знаю, когда это случилось. В тот вечер Элвис Кадмор пел. Я был здесь, любой подтвердит.
Уок вышел вон, растолкал парней у сцены и вдохнул наконец свежего ночного воздуха. Сердце гулко билось о ребра.
Он пересек парковку и навис над урной. Его вырвало.
19
Она сидела под старым дубом, отслеживая брата и жуя сэндвич.
Первая неделя в новой школе прошла спокойно. Ни с кем из ребят Дачесс не разговаривала. Томас Ноубл продолжал подкатывать, но неизменно напарывался на ее лаконичное «нет».
Малыши проводили большую перемену на собственной огороженной территории. Робин уже завел приятелей — мальчика и девочку; по крайней мере, каждый день Дачесс видела его всё в той же компании. Сегодня играли в закусочную: Робин и девочка лепили песочные бургеры, второй мальчик был курьером — разносил заказы невидимым клиентам.
Лишь когда длинная тощая тень заблокировала слепящий световой поток, Дачесс поняла, что она под деревом не одна.
— Я подумал, ты не будешь против, если я тоже здесь перекушу.
Ну конечно. Томас Ноубл. Стоит над ней, покачивает в здоровой руке пухлый пакет с завтраком.
Дачесс вздохнула.
Томас Ноубл уселся рядом, откашлялся.
— А я за тобой наблюдал.
— Мне уже напрячься? — Дачесс чуть отодвинулась.
— Я подумал, может, мы бы вместе…
— Никогда.
— Мне папа рассказывал, что мама тоже его в первый раз отшила. Но только на словах; ее глаза сказали «да», и он продолжил ухаживание.
— Аргумент насильника.
Томас Ноубл расстелил на траве большую тканую салфетку, стал выкладывать вкусности: пакет картофельных чипсов, кремовый бисквитик «Твинки», упаковку шоколадок с начинкой из арахисовой пасты, пакет зефирок-маршмеллоу и банку содовой.
— Удивительно, как остальные не пронюхали про этот дуб.
— Удивительно, как ты до сих пор не нажил диабет.
Томас Ноубл ел очень аккуратно, жевал беззвучно. Зачем-то приближал каждый продукт к самому носу — словно обнюхивал, прежде чем откусить; недоразвитую руку прятал в карман. Когда он стал вскрывать пакет маршмеллоу зубами, придерживая только одной рукой, у Дачесс защемило сердце.
Наконец она не выдержала.
— Да вынь ты руку из кармана, не стесняйся.
— У меня симбрахидактилия. Это когда…
— Мне без разницы.
Он принялся за маршмеллоу.
Робин подбежал к низенькому заборчику, протянул Дачесс лиловую формочку с овальным комком сырой глины.
— Дачесс, смотри, это хот-дог.
Она улыбнулась.
— Такой милашка твой братик, — прокомментировал Томас Ноубл.
— Не пойму — ты извращенец, да?
— Нет, что ты! Я… я только…
Пояснение так и не было озвучено.
Вдали, вне пределов досягаемости, высился лес. Солнце углубляло тени меж стволов, и деревья, выбеленные светом до оттенка сухой кости, стояли грозным частоколом.
— Говорят, ты приехала из Золотого штата. Там, должно быть, сейчас очень красиво. Знаешь, а у меня двоюродный брат живет в Секвойе.
— Ну да, прямо в национальном парке.
Томас Ноубл еще немного поел.
— Ты любишь смотреть фильмы в кинотеатре?
— Нет.
— А на коньках кататься? Я здорово катаюсь, могу нау…
— Обойдусь.
Он повел плечами, сбрасывая куртку.
— Бантик у тебя красивый. А у нас дома есть фотка, где я тоже с бантиком. Только я там совсем маленький.
— То, что я слышу, — твой внутренний монолог?
— Просто мама очень хотела дочку, вот и наряжала меня девочкой.
— А потом на сцену вышел тестостерон и вдребезги разбил все ее мечты.
Томас Ноубл протянул Дачесс шоколадку с арахисовой пастой.
Дачесс притворилась, что не заметила.
Откуда ни возьмись появилась группка мальчишек. Один что-то сказал, остальные заржали. Томас глубже сунул руку в карман.
Дачесс насторожилась, когда остряк-самоучка шагнул к Робину. Миг — и лиловая формочка вырвана из ручонок брата. Тот потянулся за ней, но формочку перехватил другой пацан, рослый для своих лет. Сочтя, что малявка достаточно перед ним попрыгал, он швырнул свой трофей на землю; когда же Робин наклонился, чтобы поднять формочку, грубо толкнул его.
Еще миг — и Дачесс мчится к забору, не сводя глаз с обидчика. Сам Робин в слезах. Девчонки сбились стайками, хихикают, накручивают на пальцы пряди волос. Отморозь, вот они кто. Дачесс перемахнула через забор. Огляделась. Учительницы нет, воспитательницы тоже. Никто за малышами не присматривает. Она бросилась к Робину, подняла его, отряхнула ему шортики, обеими ладонями утерла слезы.
— Не ушибся?
— Я хочу домой.
Дачесс обняла его крепко-крепко, покачивала и поглаживала, пока он не успокоился.
— Мы вернемся домой, Робин. Обещаю. У меня уже и план готов. Закончу школу, найду работу. Сначала придется пожить здесь — только ты и я. А потом уедем в Кейп-Хейвен.
— Я хочу домой к дедушке.
Маленькие приятели Робина стояли поодаль. Девочка приблизилась. Ничего, опрятненькая: косички, комбинезончик с цветком на кармашке.
— Не переживай. Тайлер всех задирает, — сказала девочка, погладив Робина по спине.
— Точно, — подтвердил мальчик.
— Пойдем дальше хот-доги делать.
Дачесс улыбнулась. Робин больше не цеплялся за нее. Она смотрела ему вслед — уходит со своими ровесниками как ни в чем не бывало; обида забыта, вытеснена возможностью вернуться к игре.
Дачесс обернулась. Ага, вот он, задира Тайлер, — топает вдоль забора, палкой дощечки пересчитывает.
— Эй, ты!
— Чего?
Взгляд и выражение лица были слишком знакомы Дачесс.
Рывок в его сторону, иссушенная земля под коленками, солнце печет спину меж лопаток.
А теперь схватить паршивца за рубашку, притянуть к себе — чтоб глаза в глаза…
— «Еще раз моего брата тронешь — я тебя обезглавлю, инвектива с обсценной лексикой».
Директор Дьюк: вид крайне обеспокоенный, ладони сложены домиком на животе.
— Я не говорила «инвектива с обсценной лексикой», — вскинулась Дачесс.
Хэл расплылся в улыбке.
— Это меняет дело! А что ты сказала?
— Выблядок.
Дьюка передернуло, будто ругательство относилось непосредственно к нему.
— Видите, мистер Рэдли? Проблема налицо.
Директор Дьюк дыхнул недавно выпитым кофе. Галстук — дрянной полиэстер — у него был спрыснут одеколоном в количестве достаточном, чтобы заглушить телесную вонь.
— Нет, реальной проблемы я не вижу.
Хэл, краснорукий и морщинистый, пахнущий простором и лесом — землей Рэдли.
— Проблема в самой сути угрозы. Обезглавлю! Это надо же такое выдать!
— Моя внучка — вне закона.
Дачесс еле сдержала улыбку.
— Складывается впечатление, мистер Рэдли, что вы не можете уяснить себе всю серьезность ситуации.
Хэл поднялся.
— Я забираю Дачесс. Уроки пропустит? Ничего. Я с ней беседу проведу. Больше такое не повторится, правда?
Дачесс хотела надерзить, пойти до конца — что она теряет? Ее остановила мысль о Робине, о том, что он успел завести сразу двух друзей.
— Если этот… если Тайлер еще раз тронет моего брата, я ничего не обещаю…
Хэл кашлянул нарочито громко.
— Я больше не буду ругаться плохими словами.
Дьюк высказал явно не всё, однако предпочел не задерживать Дачесс. Вслед за Хэлом она вышла из директорского кабинета.
Ехали молча, Дачесс — на переднем сиденье. Добрались до развилки, но Хэл налево не свернул. Прямо перед ними восточный край небосклона, обращенный к предзакатному солнцу, отливал чистым серебром. Миновали молочную ферму с металлическими амбарами мятно-зеленого цвета, пронеслись по городку не шире кейп-хейвенской Мейн-стрит с притоками переулков. Дальше — по грунтовке, навстречу соснам, высоченным, как небоскребы. Сбоку, блеснув слюдой, скрылась в ущелье река. Выросли белоголовые горы с вальяжным серпантином дороги. Дачесс чуть шею себе не свернула, глядя в окно. Позади остались деревья, река вынырнула, зазмеилась в ей одной известном направлении. Хэл сбавил скорость, пропуская встречный грузовик с парнем в ковбойской шляпе, низко надвинутой на самые глаза.
Остановились на пыльной каменистой площадке у обрыва, который, в свою очередь, являлся подножием горы со щетиной сосен.
Хэл выбрался из кабины, Дачесс — тоже.
Он пошел напролом. Дачесс старалась не отставать, и у нее почти получалось. Хэл, судя по всему, знал дорогу; каждая ветка была ему вроде указателя.
Монтана, эти тысячи миль естественной тени, воды и земли, разворачивалась подобно карте на пергаментном свитке. Крепко пахло сосновой смолой. На милю впереди несколько человек в высоченных сапожищах застыли в светлой воде. Хэл прикурил сигару и пояснил:
— Речка форелью кишит.
Масштабность полотна умаляла рыбаков до крошечных точек. Хэл указал на горные пики:
— Каньон отсюда всего в пятидесяти милях. По слухам, глубина у него аж до красной скальной породы доходит. Глушь, дикие места. В какую сторону ни пойди — затеряешься. Надо скрыться? Да легко. Миллионы акров пустынными лежат.
— Поэтому ты здесь поселился? Сбежал? От мира прячешься? — Дачесс подфутболила камушек, проследила, как тот ухнул с обрыва.
— Может, хватит нам уже воевать?
— Не хватит.
Он улыбнулся.
— Твой брат говорит, тебе нравится пение.
— Мне ничего не нравится.
Пепел с сигары плавно лег на землю.
— Индейцы называют этот каньон хребтом самой Земли. Вода там, внизу, бирюзовая, такого оттенка в других краях и не увидишь. А уж холодная! Потому что прямо с ледника течет. Дно илистое, ничего на нем не растет, никакая тварь не водится. Ни мути, ни взвесей, ни живности — только холод и чистота. Что-то в этом… потустороннее, тебе не кажется?
Дачесс не отвечала.
— В такой воде и отражения не как всюду. Мир наоборот, купол небесный вверх дном, а кроме купола будто и нету ничего. Вот Робин подрастет — повезу его в каньон. Катер возьмем напрокат, если ему порыбачить захочется. Давай и ты с нами.