— Ничего, разберемся.
— Вот так вот запросто?
— Ну да. Устраивает тебя?
Дачесс кивнула.
Еще поворот — на Хайвуд-драйв.
— Вот блин!
— Что такое?
В следующую секунду Хэл и сам увидел. Попытался сдержать улыбку — ничего не вышло.
Подъездная дорожка к дому Ноублов была расчищена от снега и усыпана лепестками роз.
— Хэл, пристрели меня!
К оконному стеклу словно приклеилась Томасова физиономия — вот с таким же выражением Робин, бывало, в Сочельник караулил Санту.
— Господи, еще и галстук-бабочку нацепил… Вырядился как цирковой фокусник.
Хэл заглушил двигатель. Дверь открылась, на крыльцо вышла миссис Ноубл с фотоаппаратом. За ней маячил мистер Ноубл с видеокамерой — взгромоздил ее себе на щуплое плечо; она покачивалась, разбрасывая слепящие вспышки.
— Поехали обратно, Хэл. Я в этом идиотском шоу не участвую.
— Один разок можно. В виде исключения.
— Безграничное самопожертвование?.. Ладно, уговорил.
— Я спать не лягу. Звони, если что.
Дачесс вдохнула поглубже, взяла зеркальце, поправила ленту.
— Повеселись нынче хорошенько.
— Вот это мне как раз и не грозит.
Она распахнула дверь. Холод едва не заставил ее отшатнуться.
— Платье совсем простое, а девчонки придут в блестках, в пайетках…
— С каких это пор ты хочешь быть как все? Ты же у нас вне закона.
— Я — вне закона.
Дачесс спрыгнула в снег.
Хэл завел двигатель, но прежде чем захлопнуть дверь, Дачесс окликнула его по имени.
— Что, Дачесс?
Их взгляды скрестились. Старый он, подумала Дачесс, а ничего, держится молодцом. Впрочем, ей-то было известно, каких эмоциональных затрат это стоит. Память подсунула два лица — Стар и Сисси.
— Я тебе всяких гадостей наговорила… так вот, не воображай, будто мне стыдно, — последовал трудный вдох. — Я просто…
— Все хорошо.
— Нет. Но, мне кажется, когда-нибудь все наладится.
— Иди давай. И не куксись. Улыбайся — тебя сразу двое снимают.
Дачесс показала ему средний палец, но смягчила жест улыбкой.
Зеркальный шар пригоршнями швырял в толпу осколки света. Темой выбрали Страну Чудес — всюду ватный снег, искусственные цветы в фальшивом инее, по периметру потолка — гирлянды из белых и голубых воздушных шариков. Танцпол оформлен как каток, окружен фанерными елками, а сверху свисают на нитках раскрашенные фанерные звезды.
Дачесс все подергивала букетик, приколотый к корсажу.
— Колется что-то… В какой мусорке ты этот отстой откопал?
— Букетик мама выбирала.
В самую гущу они не лезли. Мимо ковыляли на высоченных каблуках расфуфыренные девчонки. Дачесс молча желала им всем сверзиться с танцпола.
Родители нарядили Томаса Ноубла в смокинг на размер больше, чем надо, так что недоразвитая рука затерялась в длинном рукаве. На плечах лежала подбитая шелком пелерина, столь экстравагантная, что Дачесс глаз не могла от нее отвести.
— Папа говорит, на официальные мероприятия джентльмену следует являться в костюме с пелериной, — выдал Томас.
— Твоему отцу полторы сотни лет.
— Он еще ого-го. Я их с мамой любовные утехи во дворе пересиживаю — оглохнуть боюсь, такой стон идет.
Дачесс изобразила лицом нужную степень восхищения.
Дали музыку, и стайка девчонок едва ли не бегом бросилась к танцполу.
Томас Ноубл сходил за соком. Они с Дачесс уселись возле подиума в форме сердца, где готовился к съемке приглашенный фотограф.
— Спасибо, что пошла со мной.
— Уже восемнадцать раз повторил.
— Пирога принести?
— Нет.
— А чипсов?
— Нет.
Играли что-то зажигательное. Джейкоб Листон расчистил себе пространство и пошел откалывать фирменные коленца. Его подружка неуклюже захлопала в ладоши.
Дачесс скривилась.
— Наверняка у него припадок.
Включили медленную мелодию. Народу на танцполе заметно поубавилось.
— Может, потанцу…
— Не вынуждай меня повторять.
— Клёвый костюмец, Томас Ноубл.
Билли Райл с Чаком Салливаном.
— По крайней мере, культяпки твоей не видно.
Гогот.
Томас Ноубл пил сок, не сводя глаз с танцпола.
Дачесс схватила его недоразвитую руку.
— Идем танцевать!
Поравнявшись с Билли Райлом, она что-то шепнула ему на ухо. Билли попятился.
— Не вздумай щупать меня пониже спины, — предупредила Дачесс уже на танцполе.
— Что ты сказала Билли Райлу?
— Что у тебя член десятидюймовый.
Томас передернул плечами.
— Истины тут всего на четверть.
Дачесс расхохоталась — в полный голос, от души. Она и забыла, до чего хорош искренний смех.
Ее ладони легли на Томасовы бока.
— Блин, Томас Ноубл! Да у тебя все ребра можно пересчитать!
— И это я еще одетый. А представь, каков я с голым торсом — без слёз не взглянешь.
— Отлично представляю. Смотрела однажды документальный фильм о голодающих.
— Я очень рад, что ты здесь.
— Слышь, достойный сын своего отца, хватит уже применять ко мне эмоциональный прессинг.
Они столкнулись с другой парой. Джейкоб извивался, будто ему до зарезу надо было отлить. Не повезло, подумала Дачесс про его девчонку и сочувственно улыбнулась.
— В смысле — здесь, в Монтане. Я очень рад, что ты сюда переехала.
— Почему?
— Я… я просто… — Томас Ноубл вдруг остановился, и в течение одного кошмарного мгновения Дачесс почти не сомневалась: вот сейчас он рискнет ее поцеловать.
— Просто я никогда раньше не видел никого, кто был бы вне закона.
Дачесс приблизилась на полшажочка. Танец продолжался.
Световое лезвие щели меж опущенных штор, неизбежное вторжение города в рабочий кабинет Уока. Пятничный разговор с Хэлом — телефонная трубка пристроена на левом плече, прижата щекой, правая рука царапает в блокноте. Ноги на кипе бумаг. Мусорная корзина переполнена. Уок равнодушен к беспорядку. Пускай другие раздражаются, а он не станет.
Хэлу он звонил каждую пятницу, вечером, в одно и то же время.
Как правило, ненадолго. Начинали с Робинова самочувствия. Все неплохо, говорил Хэл; психотерапия продолжается, а в целом — дело на поправку. После Робина переходили к Дачесс. Обычно Хэлу хватало пяти минут, чтобы сообщить о ее очередном проступке и о том, что обидные слова его уже не трогают, а только смешат — приходится контролировать мимику. Для Уока ничего нового — с Дачесс он себя вел точно так же.
— Ей труднее, чем Робину, — констатировал Хэл. — У нее адаптация идет медленнее. Ничего — главное, что вообще идет. Есть кое-какой прогресс.
— Это хорошо.
— Нынче, например, Дачесс на школьном балу.
— Что-что? Дачесс отправилась на танцы?
— Это ежегодное событие. Для всех ребят. Эвергрин-Миддл огнями сияет — небось из Колд-Крика видно.
Уок рискнул улыбнуться. Если так, Монтана и впрямь способна к врачеванию душ. Ведь сколько навалилось на бедную Дачесс — а она не сломлена; живет как положено обычной девчонке.
— Что до Робина, по-моему, он припоминать начал…
Уок спустил ноги с кипы бумаг, прижал трубку к уху так плотно, что расслышал тяжеловатое стариковское дыхание.
— Пока ничего конкретного.
— Он называл какие-нибудь имена? Дарк, например?
Хэл, вероятно, уловил мольбу в его интонациях, потому что следующие несколько фраз произнес с максимальной мягкостью.
— Да нет же, Уок. Никаких имен. Робин постепенно принимает тот факт, что был в доме, когда убивали его мать. Это нам еще с психиатром повезло. Хорошая женщина — не давит, не допытывается, наводящих вопросов не задает…
— Честно говоря, я даже хочу, чтобы Робин ничего не вспомнил.
— Насчет этого я ее спрашивал. Она сказала, весьма вероятно, что это событие его память вычеркнула навсегда.
— Я за вас переживаю. За всех троих.
— Я начеку. С тех пор, как Дачесс увидела машину, по ночам дом караулю. Кто его знает, этого Дарка, — возьмет и вправду приедет… Дачесс не зря боится, по-моему.
— Вы и сейчас в дозоре?
— А как же. С винтовкой. Если что — сперва выстрелю, потом буду вопросы задавать.
Уок вяло улыбнулся. Бессонница брала свое — он теперь соображал туго, словно ночью некто вываливал из головы мысли, втаптывал их в пыль. Днем же Уоку все чаще случалось очнуться от забытья и обнаружить, что он едет по хайвею, а куда, зачем — неизвестно.
— Доброй ночи, Хэл. Будьте осторожны.
Уок повесил трубку, широко зевнул. Обычно в это время он бывал настолько утомлен, что отправлялся прямо домой и под стакан пива смотрел по И-эс-пи-эн что-нибудь усыпляющее. Но сейчас его одолевало желание встретиться с Мартой — не ради разговора, а просто чтобы не сидеть целый вечер в одиночестве.
Он почти набрал ее номер — и нажал «отбой». Ну чем он занимается? Делает гнусные попытки вклиниться в ее жизнь, отлично понимая, что никаких прав на это не имеет. Подумаешь, ему тошно!.. Его ощущения — не повод гадить Марте. Всякий раз при взгляде на Уока она обречена вспоминать самый тяжелый период из своего прошлого — и это не изменится никогда.
Уок вышел из кабинета, двинулся по коридору. Полицейский участок был погружен во тьму.
— Лия! Вот не думал, что ты до сих пор здесь.
Она подняла усталые глаза, даже не попыталась улыбнуться.
— Ну да, засиделась. У нас картотека в хаотическом состоянии. Не меньше месяца провожусь, даже если буду работать сверхурочно.
— Помочь?
— Не надо. Езжай. Эд и не заметит, даже если я вовсе на ночь домой не приду.
Уок хотел как-нибудь ее ободрить, но слов не подобрал; впрочем, Лия уже глядела не на него, а в бумаги.
Он пошел к дверям. Дачесс Дэй Рэдли, танцующая на школьном балу, — как не улыбаться этому видению, ныряя в тепловатый вечерний воздух?
За ними заехала миссис Ноубл. Снегопад набирал обороты, как, впрочем, и слащавость разговора — в частности, на вопрос матери, понравилось ли им на балу, Томас Ноубл заявил, что это был лучший вечер в его жизни.