— В то время с нас не очень строго спрашивали. Экспертизу ДНК, например, делать было совсем не обязательно. Я просто определил причину смерти — черепно-мозговая травма.
Уок сидел, расположив ноги на столе, и потягивал виски.
— Вот оно что. Один удар — и готово…
— Нет, не один удар; далеко не один, судя по виду погибшего.
Уок уставился в свой стакан.
— Я отлично помню разговор с Кадди. Он сам мне позвонил, — продолжал доктор Юто. — Разумеется, Кадди тогда был еще желторотый, под началом своего отца работал. Так вот, он сказал мне: не тратьте время на Бакстера Логана — в тюрьме Фейрмонт насильники крайне непопулярны. Поэтому я зафиксировал причину смерти и занялся другим трупом.
— Телесные повреждения… Они были… очень серьезные?
Доктор Юто вздохнул.
— Немало лет прошло, инспектор Уокер, но попадаются такие случаи, о которых всю жизнь помнишь. Короче: у Бакстера Логана были выбиты все зубы до единого; кости обеих глазниц раскрошены, а переносица сломана, да так жестоко, что нос расплющился, словно размазался по лицу.
— Но ведь речь идет о драке. Винсент Кинг защищал свою жизнь.
— Не знаю, что вы хотите от меня услышать, инспектор Уокер. Конечно, это была драка; но удары продолжали обрушиваться на Логана еще довольно долго после того, как он испустил дух.
Уоку представилась Стар, три ее сломанных ребра. Он поблагодарил доктора Юто и повесил трубку.
Сглотнул, отхлебнул еще виски. Горло горело, сердце пустилось галопом. Уок поднялся и вышел на улицу. Была уже ночь. Ничего — он просто прогуляется. Бухту пересекала стайка суденышек, на воде плясали световые пятна.
Уок двигался размеренным шагом — вдыхал соленый ветер, пытался упорядочить мысли; они же разбегались, трудноуловимые, и подсовывали сцены, которых он предпочел бы никогда не видеть. Например, давних соседей, тех, что жили на Брайвуд-авеню давным-давно, когда юному Уоку принадлежал весь Кейп-Хейвен.
В конце Сансет-роуд он остановился передохнуть — и вдруг увидел вдалеке бегущего Винсента. Разглядел даже, что на нем темные джинсы и рубашка. Хотел окликнуть; передумал и поспешил следом, держась на приличном расстоянии. Ибо не представлял, что сейчас чувствует старый друг, выхваченный из лап смерти, оставленный жить.
Сансет-роуд забирала вверх; минуты через две Винсент достиг каменной стены, вскарабкался по ней, вдруг, в слабом свете уличных фонарей, явившись на гребне очень четким силуэтом. Шагнул к дереву желаний, но не задержался возле него, лишь наклонился, тотчас снова выпрямился и стал озираться.
Поодаль стоял автомобиль с включенными фарами; дальний свет, лучи тянутся к вершине холма. Уок шагнул в тень; Винсент, явно напрягшись, поспешил дальше по улице, также избегая вступать в полосу света, и скоро растворился в ночи.
Уок дождался, пока автомобиль тронется, пока исчезнет из виду. Лишь после этого он сам взобрался на стену и спрыгнул в высокую траву. Сначала шарил у корней дерева желаний, как слепой, затем догадался посветить мобильником.
У самой земли, почти незаметное, чернело дупло.
Встав на колени, Уок запустил в него руку — и вынул револьвер.
40
— Наши астронавты — которые с «Аполлона» — оставили следы на Луне, — говорил Томас Ноубл. — И знаешь, сколько они там продержатся? Как минимум десять миллионов лет.
Небо уже не казалось Дачесс бесконечным. Ей было известно насчет душ и пророчеств, насчет чудесного воссоединения и грядущего нового мира. О Робине — как он испугается, когда увидит, проснувшись, что ее нет, — Дачесс старалась не думать. Стыд и боль образовали комок в горле; сглатывая, она едва не вскрикнула.
— Куда ты направишься?
— Есть одно дело.
— Останься здесь.
— Нет.
— Возьми меня с собой.
— Нет.
— Я храбрый. Я глаз положил за тебя, потому что…
— За это я вечно буду тебе благодарна.
Они лежали на траве в ноубловском саду, у дальней изгороди. Лес, что начинался почти сразу за изгородью, умалял их до состояния теней.
— Это несправедливо — то, что с тобой случилось, — выдал Томас Ноубл.
— Ты как дитя малое. О справедливости вспомнил. — Дачесс закрыла глаза.
— Сама ведь знаешь — добра из этого не выйдет.
Проклюнулась звездочка. Дачесс не стала загадывать желание. Пускай дети загадывают, а она давно не ребенок. Может, она вообще родилась сразу взрослой.
— Странные создания люди, — произнесла Дачесс. — В небо глядят всю жизнь, вопросами задаются: типа, если Бог есть, почему он не вмешивается? Молятся зачем-то…
— Просто они верят. Надеются, что однажды Бог поможет.
— Иначе жизнь слишком ничтожна, да?
Томас на вопрос не ответил, но вдруг прошептал:
— Я боюсь, что ты не вернешься.
Дачесс молча смотрела на луну.
— Было время, когда я спрашивал Бога, почему у всех руки как руки, а у меня култышка. Молился перед сном — чтоб мне проснуться, а рука — нормальная. Толку никакого, сама видишь…
— Может, молиться вообще бесполезно?
— Останься со мной. Я тебя спрячу.
— Нет, я должна кое-что сделать.
— Давай я буду помогать.
— Тебе нельзя.
— Выходит, я должен вот так вот запросто отпустить тебя неизвестно куда? Это смелый поступок, по-твоему?
Дачесс нашла полноценную руку Томаса. Их пальцы переплелись. Каково было бы ей на месте этого мальчика? Его проблемы пустячны, его мама жива-здорова, спит в своей постели; будущее лежит перед ним чистым, просторным листом.
— Тебя будут искать, Дачесс.
— Поищут и перестанут. Невелика птица — беглянка из сиротского приюта…
— Нет, ты такая одна. И потом — о Робине ты подумала?
— Пожалуйста, не надо. — Дачесс была уже на грани. — К тебе, наверное, копы явятся. Станут допытываться, куда я направилась да где могу находиться. А ты, из лучших побуждений, еще вздумаешь все им выложить.
— Если даже и вздумаю…
— Нет, ты не из таких.
Дачесс пролежала на траве всю ночь. Видела, как ни свет ни заря выходит из дому миссис Ноубл в рабочей одежде, садится в «Лексус», почти бесшумно выруливает за ворота. Когда мать уехала, Томас открыл заднюю дверь.
Дачесс вошла в его дом, умылась, позавтракала кашей.
У Ноублов был сейф; Томас набрал код и вынул пятьдесят долларов. Дачесс не хотела брать, но он вложил деньги в ее ладонь.
— Я все верну, так и знай.
Он принес консервы — бобы, суп. Дачесс упаковала их в сумку. Как ни быстро она действовала, а Шелли тоже не теряла времени — в доме зазвонил телефон. Трубку Томас, разумеется, не взял. Включился автоответчик.
Они услышали голос Шелли.
— Тревожится, судя по тону.
— Таких, как я, у нее не меньше тысячи.
У парадной двери Дачесс заметила дорожные сумки. Через несколько дней Томаса Ноубла увезут на отдых. Он забудет Дачесс. Его жизнь продолжится без нее; это соображение Дачесс сопроводила усмешкой.
Улица между тем просыпалась. В одном ее конце грохотал мусоровоз, в противоположном маячила фигура почтальона.
Томас Ноубл выкатил к воротам свой велосипед.
— Это тебе, Дачесс.
И прежде, чем она сказала: «Не возьму», он положил ладонь ей на плечо.
— Бери. На велике тебя не догонят.
— Я растворюсь в пространстве. Да я уже практически исчезла.
— Мы с тобой увидимся?
— Конечно.
Оба знали: встречи не будет, но Томас Ноубл проглотил эту ложь. Шагнул к Дачесс и поцеловал ее в щеку.
Она оседлала велосипед, поправила на плече сумку — все, что имела в этом мире.
— До скорого, Томас Ноубл.
Пока она катила по подъездной аллее, тот махал ей здоровой рукой. Оказавшись за воротами, Дачесс резко увеличила скорость. Не оглядываться; мчаться вперед, и пусть ветер хлещет в лицо. Держаться в стороне от оживленных улиц, выбирать переулки, погруженные в тень.
Через час она была на главной улице Коппер-Фоллз. Подрулила к похоронному бюро Джексона Холлиса, оставила велик у дверей, вошла. Внутри работал кондиционер, от ледяного воздуха руки покрылись гусиной кожей.
— Дачесс! Как приятно снова тебя видеть, — просияла Магда.
Вместе со своим мужем, Куртом, она вела похоронный бизнес. Занавеска, отделявшая собственно офис от помещения, где были выставлены образцы гробов, была задернута — вероятно, Курт говорил с клиентом.
— Хочу забрать дедушкин прах, — сказала Дачесс.
— А мы всё ждем, ждем… Шелли-то обещала, что сама тебя привезет.
— Она и привезла. В машине осталась.
Дачесс кивнула на «Ниссан», припаркованный на углу так, что не видно было, кто за рулем.
Марта ушла в подсобку и вскоре вернулась с небольшой урной.
Дачесс взяла урну, повернулась к дверям, но тут занавески раздернули, и вышла Долли, сопровождаемая Куртом. Дачесс выскользнула на крыльцо; она почти добралась до кондитерской Черри, когда Долли удалось ее нагнать.
— Дачесс.
Долли завела ее в кондитерскую, усадила за угловой столик и пошла к прилавку делать заказ.
Она постарела. Макияж был отнюдь не безупречен, да и локоны тоже. Однако, как и раньше, Долли щеголяла брендовыми вещами — туфлями и сумочкой от Шанель.
— Я могла бы сказать: «Как я рада, что ты вернулась, Дачесс».
— Но?..
Долли улыбнулась.
— Примите мои соболезнования. Я не знала насчет Билла.
— Билл был к этому готов. А вот я, как выяснилось, не была.
Сумка Дачесс открылась, явила одежду и консервы. Дачесс поспешно дернула «молнию».
Долли смотрела на нее с печалью.
— Что вы теперь будете делать, Долли?
— Мужа хоронить. Дальше пока не заглядываю. У нас были планы — насчет путешествий. Не знаю, решусь ли осуществить их одна, без моего Билла. Утешаюсь тем, что он прожил хорошую жизнь — ибо разве вправе мы просить большего?
— А Томас Ноубл еще о справедливости говорит…
Долли улыбнулась.
— Вот как…
— Справедливо было бы, если б кое-кого из тюрьмы не выпустили.
— Да, я в курсе. Следила за процессом по телевизору. Думала о вас с Робином. Наверное, Томас Ноубл вот что хотел сказать: есть люди, которые несут другим боль, а есть те, которые пытаются боль преодолеть и жить дальше. Почему-то судьба неумолимо сталкивает первых со вторыми.