Все дальнейшее было делом техники. Надо было незаметно войти к линчевателям, оглушить всех троих, но так, чтобы успели разглядеть какого-то негра, что им угрожал, и после — освободить Филиппа.
Дабы обезопасить себя, Батлер после бегства Филиппа смывает с себя краску, затыкает в рот кляп, с помощью старого фокуса индейцев связывает себя и лежит во дворе, ожидая, когда его “собратья” придут в себя и развяжут его. После этого все четверо делятся впечатлениями о сумасшедшем негре, который сорвал хорошо разработанный план и Батлер подсовывает соучастникам историю раба Псалома.
Рассказчик замолчал.
Сконфуженный Филипп робко произнес:
— Так это, значит, вам я обязан всем. Я никогда вас не смогу отблагодарить за то, что вы для меня сделали.
— И не нужно. Я же тебе сказал, что я всегда симпатизировал тебе. И даже открою маленькую тайну. Я сватался к твоей матери, когда она только-только обосновалась в этом вашем доме — “Страшном Суде”. Она мне отказала. Что ж, сердцу не прикажешь, но любовь-то остается Я перенес любовь с Кэролайн на ее сына. Вот и все причины. А то, что говорят про меня дурное, так я и не отказываюсь, я просто хочу, чтобы ты знал, почему я это делаю ради тебя.
Слезы благодарности навернулись Филиппу на глаза. Он всегда остро ощущал свое сиротство и вот теперь, кажется, нашел друга. О гибели своего истинного отца он знал трагическую историю, которую ему как-то рассказала мать. К этому он не хотел возвращаться.
Батлер продолжал:
— Я знаю, ты любишь. Могу даже догадаться, кого — хочешь?
— Да, Чарльз. — Эти слова вырвались у Филиппа неожиданно. Столько лет тосковать по настоящему другу и вдруг его обрести. Вместо одного, утраченного — дяди Пьера — обрести другого.
Батлера это тронуло.
— Это Эллин, твоя кузина.
Филипп готов был расцеловать Батлера за догадливость.
— Да! Вы все знаете?!
— Как знаю и то, что она придет сюда через два часа. Я устроил это. Если ты не против, я позже поговорю с дядей Пьером о вашем браке.
— Что вы! — Филипп сиял. — Это невозможно. Ведь я — изгой. Мне стыдно показаться на глаза даже Эллин. Я боюсь этого. Но я верю, что она не могла поверить ничему, что про меня наплели.
— Естественно, как этому не поверил я. Ведь у тебя ничего не было с женой Пэтифера?
— Да нет же. Она показалась мне такой похожей на Сьюлин — мать Эллин, что я отнесся к ней как к старшей сестре и повел себя, как ребенок. Мы вели себя, как дети, в отсутствие ее мужа. Мы играли в прятки. Вот только единственное, что мы позволили себе, — мы раздевались. Но об этом попросила она. Она говорила, что в доме жарко.
— Я верю тебе. Оставайся здесь, а я пойду встречу Эллин. Только не говори ей раньше времени, что тебе помогает Батлер. Она более нежна, чем ты. Ее отцу вовсе незачем знать, кто союзник его племянника, а то он окончательно отвернется от тебя.
— Хорошо, дядя Батлер, — кротко, как ягненок, ответил Филипп.
В это время Эллин, набросав под одеяло подушек, уже выскользнула через потайной ход из дома и мчалась на лошади к охотничьему домику. Она боялась только сумасшедшего негра. И он неожиданно напал на нее из-за дуба. Эллин заорала во все горло:
— Псалом!
Негр зажал ей рукой рот и сказал:
— Я друг Филиппа, Не пугайтесь. Он ждет вас в сторожке. А Псалома здесь нет. Прощайте.
И Батлер растворился в темноте. Первую часть прелюдии он посчитал законченной, теперь дело — за их горячей кровью, а после он возьмет Филиппа к себе в дом и объяснит ему, как надо действовать дальше. Филиппу это понравится. Должно понравиться.
Что же? Батлер приготовился ждать окончания встречи. А она была бурной. Минут пять Эллин и Филипп ничего не могли сказать друг другу. Они просто стояли и смотрели друг на друга. У Филиппа бурно вздымалась грудь и глаза застилал туман, щеки Эллин становились то пунцовыми, то бледнели.
— Ты мне веришь?
— Я тебе верю.
— Значит, ничего не произошло?
— Ничего не произошло.
В этом мире, где любовь редка, их встреча была подобна встрече двух ангелов.
Филипп опустился на колени перед Эллин и своими ладонями согрел ее руки, целовал маленькие пальчики.
Потом поднялся, обнял ее за плечи, и все зло мира отступило от них.
Духота южной ночи становилась невыносимой. Филипп дернул ворот рубашки. Эллин стояла маленькая и беззащитная.
— Ты меня любишь? — спрашивали ее глаза.
— Да, — беззвучно отвечали его губы.
— Тогда возьми меня отсюда. Пусть злые люди не знают дороги в мою душу.
— Возьму.
— Любимая!
— Любимый!
Эти слова прошелестели в воздухе, как ночные ласточки. Первые слова, произнесенные на Земле первыми людьми.
— Ты всегда будешь со мной?
— Я всегда буду с тобой.
— И спасешь меня?
— И спасу тебя.
Лица молодых людей светились в темноте. Свеча давно погасла. А они видели каждую черточку на лице друг друга.
— Сколько ты здесь пробудешь? — беззвучно спросила Эллин.
— Не знаю, — ответил ей Филипп. — Столько, сколько позволят друзья.
— О тебе заботятся? — спросила беззвучно Эллин.
— Да, заботятся, — ответил Филипп. — Но я справлюсь и сам. Верь мне. Я заберу нас обоих в лучший из миров.
— Я тебе верю, — ответила Эллин.
Их слушали все ангелы, что были свободны в этот час от дел Господа Бога. Рай был в маленьком домике на берегу озера. Но, кроме ангелов и двух влюбленных, об этом не знал никто.
— Тебе надо бежать, сюда придут, я это чувствую, — прошептала Эллин.
— Только не сейчас — я спасу нас ото всех, кто будет покушаться на нашу любовь. Верь мне.
Эллин беззвучно шевелила губами.
— Я это чувствую. Приближается гроза. Сюда бегут вооруженные люди. Будь начеку. Будь осторожен! — закричала она вдруг изо всех сил. — Сюда идут люди!
И в этот момент грянул выстрел. Пуля пробила стекло и вонзилась в дюйме от лица Филиппа.
— Беги! — закричала Эллин. — Они пришли за тобой, меня не тронут.
И тут же вокруг домика со всех сторон загремели выстрелы, и собаки неистово залаяли, и в окнах заплясали огни факелов.
— Обнаружили, что я пропала, — обреченно произнесла Эллин. — Не поверили — вошли в комнату. Будьте вы… — Но она не стала никого проклинать. Она забилась в уголок и заплакала.
А Филипп метался в разные стороны, подскочил к окошку, которое выходило прямо на озеро, распахнул его, разбежался, в немыслимом прыжке перелетел через окно, как птица, и погрузился в бездну озера как раз в тот момент, когда дверь в домике отлетела в сторону и на пороге появился отец Эллин с ружьем в руках.
Лицо Робийяра освещали кровавые отблески факелов, что держали люди, столпившиеся за его спиной.
— Где он?! — заревел отец. И тут он другими глазами посмотрел перед собой и увидел маленькую девочку, забившуюся в угол сторожки.
— О Господи, прости меня, моя доченька, это я сам во всем виноват. Я не буду тебя допрашивать. Ты ни в чем не виновата. Я это знаю. Идем домой. — И он подбежал к Эллин, поднял ее, обнял за плечи и прижал к своей груди. — Ну, полно тебе плакать. Полно, доченька. Не можешь ты его любить. Понимаешь? Не можешь. — И при этих словах отец сам заплакал.
Эллин обернулась к распахнутому окну и посмотрела вдаль. На блестящей поверхности озера чуть виднелась голова Филиппа, он мощно греб прочь от берега.
Девушка как зачарованная смотрела на водную гладь.
— Перестань, не смотри, — приказал отец. Он взял ее за руку и вывел из сторожки.
Домой они ехали в полном молчании. Ангелы убрали луну с неба.
Воды убивающие и воды возрождающие
Что же произошло в доме Робийяров во время встречи Эллин и Филиппа, как это повлияло на все дальнейшие события?
Спустя некоторое время после тайного отъезда Эллин отец ее вдруг ощутил сильное беспокойство.
“Не к добру это, чтобы девушка не могла уснуть ночью да еще требовала две миски сонного отвара. Пойду проведаю”, — подумал он.
Робийяр поднялся и зашагал наверх. У двери Эллин все было тихо. Отец приоткрыл дверь и уставился в щелку: Дочь безмолвно спала, одеяло вздымалось большой горой, так что отцу стало неловко за свою дочь: с виду такая субтильная, а в кровати сколько места занимает. Прямо как негритянка какая-то. Отец даже застыдился еще больше, будто застал дочь голой.
Пьер потихоньку стал спускаться вниз, и тут с другой стороны того коридора, который выходил на черную лестницу, скрипнула половица.
Робийяр замер. Кого это из челяди черти носят проверять Эллин? Судя по силуэту — в коридоре стоял мужчина.
“Не могу узнать, кто это, — щурился Пьер. — То ли Лево, то ли Право. Да уж больно низковат для них”.
— А ну стой, мерзавец! Ты кто?
Перед ним стоял старый Эванджелист, но не пьяный.
— Ты что здесь делаешь?
— Я иду проведать, миссу Эллин. Как она? — совершенно правдиво отвечал Эванджелист.
— А чего это ты моей дочерью вздумал интересоваться? Тебя ведь приставили сторожить поле, а не дочь. Что ты делаешь в доме?
Негр смутился от точно указанной вины. Пьер Робийяр почуял недоброе и, оставив Эванджелиста, смело вошел в спальню дочери.
— Эллин, проснитесь, вы должны мне ответить на один вопрос.
Молчание.
— Эллин, — позвал отец совсем громко. Но тело, вздымавшееся под одеялом, молчало. Что за напасть? Пьер приподнял одеяло со стороны головы. Под ним никого не было. Одна подушка. Робийяр рывком сдернул одеяло — толстая гора думочек и подушек.
— Ах ты!.. — закричал в бешенстве Пьер, обращаясь к Эванджелисту, просунувшему свою голову в дверь. — Отвечай, кто украл мою дочь?
С Робийяром в такую минуту шутки были плохи, поэтому старый негр довольно быстро признался, что он шел к Эллин с тайным поручением. Нес письмо.
— От кого?
— Не знаю.
— А если пятки поджарить?
— От Филиппа.
— Что было в письме?
— Это уж, ей-богу, не знаю, неграмотен.
Робийяр понял, как его обманули и с обмороками, и с болезнью. “Неужели весь дом за нее?”