— Ну ты не обобщай, — неожиданно обиделся Робинзон. — В кучу усех не вали. Я еще шевелиться могу. А коснется дела — и на курок надавить сумею. Оно, конечно, вроде бы и не надобно это. Но вдруг захотелось мне напоследок, значится, с песнями на тот свет отравиться. А то ведь прожил на земле зазря. И ни один меня словом добрым не помянет. Сдохну — закопают, ну, бухнут, так уж положено, и все. А через год и помянуть никто не уподобится. Так вот и решил я напоследок все-таки такое отчубучить, чтоб, значится, обо мне хоть год-два поговорили. Ясно дело, подвига я уже не свершу. Но ведь и просто что-то хорошее сделать — это уже подвиг. Туточки, понятное дело, бандюга этот, Степка. Но мужик мировой. Чем-то он мне меня напомнил. Тоже всех в гробу видал. Но знаешь что задело меня? Степка за пацаненка брата свово готов себя в руки новым русским отдать. Я бы, наверное, ни в жисть на такое дело не пошел, а этот готов. Да и не дело, когда мальчонку заместо приманки подставляют. Мы уж на что оглоеды были, но такое даже не помышляли. Убить кого-то — оно, конечно, завсегда готовые были. Но детей… Вот я и вспомнил Мишку Топорика. Какой ты мужик был. Тебя и Топориком прозвали за силушку твою. Топоры метал, как ножички. И втыкал куда нужно. Даже в спичечный коробок на спор. Помнишь?
— А как же, — кивнул Топорик. — С малых лет ножи и топоры кидал, да и силушка была дай Бог. Это счас зубья в стакане держу. Давай еще выпьем? Тогда и разговор веселей пойдет.
— Нам-то, собственно, уж и говорить не о чем, — пожал плечами Робинзон.
— У тебя зубы в стакане, а у меня пусть мало, но свои. Да и по духу я, видать, здоровее тебя буду. Ништяк хоть напоследок свиделись. — Кряхтя, он встал. — А внучатый твой, видать, на мафию пашет. Я его признал. Он в тех краях с парнишками гулял. Наверное, и зараз туда отправляется. Если хошь, можешь сказать ему, за просто так они Атамана не получат. Понятное дело, у них сила имеется. Но кроме силы, в таких делах злость нужна. А у Атамана ее полно, злости этой, через край плещет. Ну лады, — кивнул он. — Покедова.
— Погодь, — попытался остановить его Топорик. — Ты ж подпитый. Куды поедешь? Гаишники сразу…
— Меня они не останавливают, — усмехнулся Робинзон. — Знают, что брать неча. В общем, бувай здоров, Мишка, и не кашляй. — Сделав шаг к двери, остановился. — Сигареты, которые внучатый твой дает, не дыми. Они на кровушке детской заработаны. — Сказав это, вышел.
Топорик, с матом ухватив бутылку за горлышко, бросил ее в стену.
— Сынок. — Рита бросилась навстречу Степе. Мальчик, обхватив мать за шею, прижался к ее плечу и громко заплакал.
— Не забудьте, — услышала она мужской голос, — что вам сказали. Мы ждем три дня.
Вскинув голову, она взглянула на стоявшего у порога парня. И столько было ненависти в глазах женщины, что тот попятился. Споткнулся о сбитый половик и чуть не упал. Молча выскочил на улицу и, оглядываясь, словно ожидая выстрела в спину, торопливо пошел к калитке.
— Ты чего как ошпаренный бежишь? — насмешливо спросил его сидевший за рулем «девяносто девятой» боевик. Не отвечая, тот сел и хлопнул дверцей.
— Тебя били? — плача, гладя мальчика по голове, спросила Рита.
— Нет. Кормили три раза. Там какие-то две женщины были и парни. Мне они ничего не говорили. Все дядю Степу вспоминали. Его убить хотят. — Он шмыгнул носом и снова заплакал. — И папу тоже.
— Мы сейчас же уедем, — вытерев слезы, заторопилась Рита. — Поедем в Пензу, к тете Маше. Сейчас. — Кинувшись было собирать вещи, остановилась.
В окно увидела куривших у мотоцикла двоих парней в шлемах с закрытыми затемненными щитками лицами. Тяжело вздохнула. Зазвонил телефон. Вздрогнув, она схватила сына, прижала его к себе. Телефон звонил не смолкая. Отпустив Степу, она подошла и осторожно, словно боясь обжечься, взяла трубку.
— Алло, — услышала Рита хрипловатый мужской голос, — мне Риту Орехову надобно.
— Кто это? — всхлипнула она.
— Ты, девонька, Рита? — спросил звонивший.
— Я.
— За мужика не боись, — услышала Рита. — И Степан с ним. За сына тоже не боись. Он…
— Он дома, — сказала она. — Его только что привезли. Но если Степан через три дня не сдастся, и… Они говорят, что снова заберут Степку. Вы скажите…
— Все обскажу, милая, — перебил ее мужчина. — Ты не волнуйся особо. Все хорошо будет.
Не прощаясь, он повесил трубку. Она несколько секунд растерянно смотрела в окно на куривших парней, затем, опомнившись, осторожно положила трубку.
— Кто это, мам? — испуганно спросил сын.
— Папа живой, — тихо, словно боясь, что кто-то может услышать, ответила она. — Привет нам передавал.
— А здесь кто живет? — Шустрый кивнул на одиноко стоявший дом.
— Дед какой-то придурочный, — усмехнулся сидевший за рулем «Явы» Родион. — Он лет сорок назад от ментов на островках скрывался. Тут на реке…
— Менты, — не дал договорить ему сидевший за ним крепкий парень.
— И что? — усмехнулся Шустрый. — У нас тоже мусора есть. Кэп, — он взглянул на рослого мужчину, — перетри с ними на понятном ментам языке.
— Понял, — кивнул тот и неторопливо пошел навстречу троим автоматчикам.
Остановившись, что-то сказал и, сунув руку в боковой карман, вытащил удостоверение.
— Нашел место для отпуска, — усмехнулся милиционер в бронежилете. — Нарвется на Атамана, он ему устроит бессрочный отгул.
— Да он знает, — кивнул на Кэпа второй. — Остальные, наверное, тоже из милиции. Он старший лейтенант отдела по борьбе с наркотой. Другие тоже ребята не балуй, и оружие наверняка имеется. Так что Атаман сам нарваться может. Подумает, туристы, а они его и цапнут.
— Скорей бы его или взяли, — сказал третий, — или убили. Надоело сутками по полям да деревням шарить. Все сады пролезли. — Он сплюнул. — А жара какая! — Он расстегнул бронежилет. — Скорей бы дед вернулся, у него молоко стоящее. Холодное, — вздохнул он, — и жажду утоляет, и есть особо после него не хочется.
— Дедок еще тот, — усмехнулся первый. — Если Атаман на него выйдет, он точняком его картечью нашпигует. А может, и договорятся, птицы одного полета. Я слышал, как в управе говорили об этом Робинзоне. Тот еще бандюга. Он с бандеровцами в начале пятидесятых загуливал. Потом они где-то возле Харькова, кажется, поезд какой-то взяли. Там в почтовом вагоне золото было. Робинзон вроде пострелял всех и с золотом один ушел. У него здесь в области какой-то родственник жил. Вот он…
— Да нет, — возразил второй. — Солдаты других положили, а он уйти сумел. С золотом. Здесь попытались его взять, родственник сообщил в КГБ. Он отстрелялся и ушел. Где-то на островках на слиянии Клязьмы и Судогды три года жил. Считали, что полоумный какой-то. Облавы устраивали, но он уходил всегда. А потом взяли. Он, гад, — засмеялся милиционер, — из лука в солдат стрелял. Говорят, ранил одного, но золота так и не нашли. Он сказал, что где-то по дороге его бросил. Его провозили по всем местам, где был, но ничего не нашли. Он и в лагере, говорят, конвоира убил. И ранил одного. В общем, как раз Атаману подельник.
— Атаман его сразу пристрелит, — усмехнулся старший поста. — Ему на хрен такой подельник не нужен. Я вот командиров не пойму, работаем по освобождению заложника. Кто заложник? Брат Атамана? Да он убит уже давно. Или и брат заодно с Атаманом.
— Нас запросто и без собак найдут, — буркнул Атаман. — Ты воняешь, как хорек. Чего нахавался? — усмехнулся он.
— Перестань, — недовольно попросил Виктор. — Я и сам чувствую, что запах, как в туалете. А в тюрьме вас в туалет водили?
— Все в камере, — усмехнулся Степан. — И спальня, и столовая, и сортир.
Скорей бы дедок вернулся, а то хрен его знает что там, наверху. Может, мусора нас измором берут. Или орелики Кардинала сидят и дожидаются, пока мы не вылезем, д чего? Робинзона инфаркт стебанул и…
— А ты не подумал о том, — перебил его брат, — что дед мог сказать о нас этим парням?..
— Дед не из тех, кто стучит налево-направо. Робинзон все время один, он плюет на все и всех. Деньги его не интересуют. Да и жить осталось недолго. В общем, я не умею много базарить, — Степан усмехнулся, — но Робинзону верю. Даже если из него выбивать будут о нас, хренушки чего узнают.
— А я не уверен. Ведь с золотом, помнишь, он рассказывал, он ушел один. Почему?
— Молодой был. Тогда время другое было. Но сколько леи прошло. Да, короче. Хватит. Даже если ты прав и дед нас подставит, выхода все равно нет. Мы с тобой даже вылезти не можем.
— Почему? Я могу поднять…
— Потому, — рявкнул Степан, — что не знаем, что или нас там ждет!
— Мне плевать, кто там. У меня сын с женой…
— Об этом мы уже базарили. И хорош, давай на этом остановимся. Уже семь часов прошло. Где же Робинзон?
— Здоров, дед, — весело приветствовал милиционер выходившего из «Волги» Робинзона.
— Здоровеньки булы, — кивнул тот. — Заждалися, наверное. — Хитро прищурившись, он взглянул на стоявших чуть дальше двух других. — О-о-о, — протянул он. — Да вас поболе стало. Или бандюка нашли? По дорогам столько вашего брата стоит, с автоматами. Проверяют всех. Меня и то трижды тормознули. Багажник смотрели. А я того… — Робинзон щелкнул себя под кадык. — Выпимши. Другана старого навестил, вот и думал: зараз под старость отнимут права. Но ниче, им, видать, этот бандюка нужен. Проверили — и давай, дед, катись. Пошли, — направляясь к дому, позвал он, — молочка вынесу.
— Не надо, — недовольно оглянувшись, буркнул милиционер. — Здесь омоновцы. Так что спасибо, дед, но не надо.
— Видать, суровый народ эти омоновцы, — усмехнулся Робинзон.
— Суки, — отводя бинокль от глаз, буркнул Бугор. — Их здесь полно, а Ниндзя визжит: почему Атамана до сих пор не нашли? Были бы у нас права, как у мусоров, давно бы взяли. Каждую хатенку на уши поставили бы. Он точняком у кого-то куркуется.
— Тут парни прикатили, — проговорил один из пятерых. — Сынка Ореховых Ниндзя, говорят, вернул бабе. Этой, женушке…
— Значит, так надо, — перебил его Михаил. — Ниндзя знает что делает.