Быть средним классом – значит быть хорошим бойцом, не замечающим общей картины. Люди, которые с наибольшей вероятностью соответствуют этому определению, – это трудящиеся, располагающие средствами для приобретения той или иной собственности, и представители обществ, где эта собственность может положительно повлиять на их жизнь. На волне попутного ветра идеологии среднего класса они инвестируют больше времени, труда или ресурсов, чем стали бы это делать в ином случае, и больше, чем составляет получаемое ими непосредственное вознаграждение, держа в голове собственное будущее. Поскольку подобный настрой очень полезен для накопления, люди, которые ставят свой труд и статус в зависимость от институтов капитализма, считают предосудительным то, что представляется им вытеснением среднего класса, отыскивая способы снова вдохновить долгосрочных инвесторов, которые чахнут под бременем ошибочных и неокупаемых инвестиций. Они же приветствуют подъем глобального среднего класса, воодушевляясь при виде бесчисленных миллионов людей, которых считают добровольными инвесторами в процессе восхождения к господству финансового капитализма, а не его несчастными жертвами.
Наряду со всеми этими преимуществами, которые финансиализация обеспечивает делу капиталистического накопления, она выявляет и определенные трещины в накоплении. Образ социальной мобильности как результата личных усилий опирается на идею инвестирования – на то, что собственность, ради которой мы приносим в жертву сегодняшний день, обеспечит нам доходы, на которые мы сможем полагаться в будущем. Вот почему, когда мы откладываем часть заработанного нами в виде накоплений или оплаты в рассрочку долгосрочных приобретений, а не тратим все заработанное на потребительские товары, мы воспринимаем себя не как бесшабашных спекулянтов, а как осмотрительных и ответственных работников, граждан и членов семей. Этот дух инвестирования ухватывает антрополог Дэвид Грэбер, когда говорит, что быть средним классом означает ощущать, что фундаментальные социальные институты существуют ради нашей выгоды, так что если мы играем по правилам, то сможем предсказывать результаты и планировать даже будущее наших детей, допуская, что эти правила останутся неизменными[20]. Однако Грэбер ошибается, считая, что это ощущение неустойчиво в ситуации, когда мы отягощены долгами. Сам по себе долг не является проблемой. Несомненно, он тяготит нас, однако мы продолжаем брать в долг для защиты от скатывания вниз по социальной лестнице или восхождения по ней с еще большим апломбом. Для многих трудящихся доступность кредита является единственным взносом в лучшее будущее. Склонность людей из заведомо низших слоев общества считать себя средним классом является свидетельством прочности этой идеологии в противостоянии тяготам и трудностям, прочности, которая зачастую непосредственным образом укрепляется с помощью заблаговременного и амбициозного влезания в долги. Наши затруднения предопределяет именно сам капитализм, а не те финансовые инструменты наподобие кредита и долга, которые он использует. Поскольку мы продолжаем подвергаться эксплуатации, все это оказывается в ловушке конкуренции и становится жертвой находящихся вне нашего контроля сил, которые удостоверяют или обесценивают наши инвестиции.
Реальный поворотный момент в нашем потенциальном осознании этого наступает, когда ценность нашей обремененной долгом собственности становится слишком непредсказуемой, чтобы рассчитывать на достижение целей при помощи сделанных в нее инвестиций. Это не означает, что теперь нам меньше нравится представление о том, что мы являемся средним классом, или же что мы меньше склоняемся к инвестированию в собственность и ассоциирующийся с ней человеческий капитал. Но если мы всмотримся достаточно пристально, то действительно обретем более ясный взгляд на усиливаемые этим обстоятельством затруднения. Ни одна идеология не является герметичной: чтобы она стала убедительной, требуется определенное стечение материальных и социальных условий. Идеология, которая столь сильно опирается на идею инвестиций, сама нуждается в инвестициях для сохранения своей привлекательности. Растущая доступность собственности домохозяйств позволила капитализму сформировать у людей идентичность инвесторов, а не трудящихся. Доступ к собственности при помощи финансовых механизмов вдохновляет на подобную самоидентичность все больше людей по всему миру. В передовых экономиках за десятилетия после Второй мировой войны социальная политика и социальное законодательство успешно обеспечили прогнозируемые доходы для инвестирующих граждан. Пока инвестиции трудящихся вознаграждались ожидаемым образом, они одновременно оправдывали сами себя. Причем дело дошло до того, что они отвлекли внимание трудящихся от ползучего и незаметного обесценивания их труда, даже если он оставался основным способом обеспечения их повседневной жизни.
Ситуация стала меняться с пришествием финансиализации, задающей новую форму обществам в глобальном масштабе. Риски, сбивающие с толку финансовые балансы домохозяйств, и нерегулярность доходов от инвестиций формируют разломы, сквозь которые мы поверх наших защитных механизмов и предубеждений можем потенциально увидеть, что эта игра сама по себе является шулерской. Вопреки ее собственной риторике, наша экономическая система не состоит из направляемых нами и в то же время взаимовыгодных альтернатив и усилий – ее формирует императив подпитывать накопление, всегда отдавая больше, чем у нас есть. Держа в уме перспективу того, какие усилия мы должны приложить сейчас ради нашей стабильности, благосостояния и тому подобных результатов этих стараний, можно оглянуться назад и обнаружить, что мы всегда были в проигрыше. С самого момента возникновения капитализма наши усилия и инвестиции мобилизовывались и эксплуатировались ради накопления прибавочного продукта. Единственная разница заключается в том, что сейчас размер тех крупиц, которые нам перепадают, меньше и разбросаны они по большей площади. Эта разница может открыть нам глаза на реальность, в которой мы, несмотря на всю порождаемую принадлежностью к среднему классу риторику жизнерадостного «вставай и делай», не являемся средним классом и никогда им не были.
II. Скромное обаяние собственности
Один из тех моментов, беспощадную ясность которых продемонстрировал недавний финансовый кризис 2008–2009 годов, заключается в том, что собственности не следует доверять. Для миллионов людей оказалось недоступным их жилье, хотя они и играли по правилам. Другие потеряли, казалось бы, гарантированные пенсионные накопления, а также долгосрочные сбережения и инвестиции. Многие по-прежнему несут тяжелое бремя образовательных кредитов, которые брались для получения степеней, не имеющих привлекательности на рынке труда. После такого потрясения, подумаете вы, все мы будем достаточно осторожно откладывать наши заработанные упорным трудом деньги, поскольку инвестирование стало скорее азартной игрой, нежели делом, успех которого гарантирован. Но нет: рынки собственности переживают бум. Многие продолжают испытывать недостаток своих ресурсов, а порой и ресурсов своих родителей и других благодетелей, принимая на себя все риски и обязательства долгосрочного долга – лишь для того, чтобы приобрести активы сомнительной ценности.
Персонажи сюрреалистического фильма Луиса Бунюэля «Скромное обаяние буржуазии» (1972) пытаются отведать изысканные блюда – эти попытки постоянно срываются, однако они упрямо продолжают это делать. В финальной сцене герои фильма оказываются заблудившимися на пустынной дороге в никуда, шагая вперед с самоуверенным видом. Мы точно так же упорно продолжаем стремиться к тому, к чему должен стремиться средний класс, несмотря на возникающее в итоге разочарование. В нашей решимости, связанной с собственностью, присутствует одно непреодолимое ощущение. Приобретение собственности представляется неким необходимым шагом для стремления как минимум к уверенности в будущем или к процветанию, если наши взоры обращены к чему-то большему. Мы стали воспринимать собственность в качестве инвестиции, пусть и не обязательно наилучшей или даже просто хорошей. В качестве инвестиции собственность представляет собой некий эталонный ориентир для ответственных и дальновидных взрослых людей, отчасти уравновешивающий недостаточность или нежелательность альтернативной поддержки со стороны их профессий, государства и родственников. Во что же нам еще инвестировать, если не в жилье, пенсии, страховые полисы, сберегательные счета, финансовые активы, академические степени и профессиональную квалификацию?
В этой главе я пробираюсь сквозь тайну нашей нервозной погони за собственностью, чтобы показать, каким образом она отражает противоречия, неотъемлемо присущие среднему классу. Моя точка зрения заключается в том, что притягательность собственности придает нам смелость инвестировать больше и лучше, чем мы могли бы это делать в ином случае, – в полном соответствии с замыслом господствующего направления либеральной мысли. Мы инвестируем в собственность ради уверенности, которую она воплощает собой в конкурентной среде, где владение собственностью обеспечивает превосходство над другими. В то же время с помощью механизма собственности наши деньги направляются на рынок, рост которого дестабилизирует условия, способные помочь нам достичь уверенности, к которой мы стремимся. Тем не менее ненадежная ценность финансиализированной собственности вынуждает нас продолжать инвестировать, чтобы поддерживать ее на плаву. Однако инвестирование в собственность происходит по-разному, в соответствии с социальными и политическими механизмами, которые регулируют ценность собственности и стремление к ней, на чем мы подробно остановимся далее в этой главе.
Но для начала обратимся к одному примеру. Некоторое время я терялась в догадках, в чем же состоит преимущество инвестирования в собственность, ценность которой ненадежна, однако мне понадобилось какое-то время, чтобы отыскать этнографические способы изучения этого вопроса. Проблема заключается в том, что обычно мы нак