Израильский рынок аренды жилья практически не регулируется. Если вы хотите дать своим детям хоть немного стабильности, то вы не можете позволить себе перебираться в новую квартиру каждую пару лет из-за того, что владельцы решат повысить арендную плату или продать свою недвижимость. Именно поэтому приобретение жилья имеет первостепенное значение. Жизненные обстоятельства людей, которые впервые покупают жилье, а именно мизерные сбережения и скромные заработки, вынуждают их искать максимальное финансовое плечо при минимальных ежемесячных выплатах. В конечном итоге подобные кредиты в долгосрочной перспективе оказываются наиболее дорогостоящими из-за процентов и комиссий. Тем не менее пропагандируемый СМИ образ молодых людей, практично инвестирующих в недвижимость в ожидании роста цен на нее, легко продается. Похоже, именно этим и обосновывается непомерная стоимость жилья, приобретаемого в тридцатилетнюю ипотеку, что вынуждает его покупателей фактически выступать в роли инвесторов до зрелых лет. Поскольку необходимость обретает достоинство личного выбора, она придает положительный импульс тратам, не имеющим особого экономического смысла.
Владение жильем ценится выше аренды, поскольку в последнем случае плата идет в чужой карман. Все покупатели жилья, с которыми я общалась, так или иначе сталкивались с арендным рынком, о чем никто из них не забывал упомянуть, – так что они скорее вложили бы средства в нечто свое, нежели отдали ту же сумму кому-то другому. При этом их не заботил подсчет, сколько они в итоге заплатят за свое жилье, полностью погасив ипотечный кредит, а вдобавок они не отслеживали рыночную ценность этого жилья. «Даже если я продам свою квартиру сегодня, какую квартиру я смогу себе позволить вместо нее?» – так звучал обычный ответ на мои вопросы. Вместо этого респонденты рассматривали относительные преимущества жизни в собственном доме. Когда человек пытается выжить в мире домовладельцев и арендаторов, никакая цена не считается слишком высокой. Поскольку переоцененное сегодня жилье завтра вообще может оказаться недоступным, поэтому они стремятся как можно раньше запрыгнуть на первую ступеньку лестницы рынка недвижимости.
Затруднения молодых израильтян с уменьшающимися жизненными возможностями – тех самых людей, которые объединились, чтобы выразить свой протест по поводу стоимости жизни и недвижимости, – в результате свелись к конкуренции между домохозяйствами. Теперь для сохранения и воспроизводства своих преимуществ несколько поколений каждой семьи объединяют свои ресурсы. Родители обещают, что все имеющиеся у них ресурсы пойдут на помощь повзрослевшим детям, чтобы те приобрели собственное жилье. Молодые люди пользуются этой помощью ради собственных детей, наращивая ее с помощью банковского финансирования. Насущная потребность в создании подобных гарантий для своих семей отодвигает на второе место общие поводы для недовольства.
Вместо этого они относятся друг к другу как добрые соседи (наличие которых может повысить ценность приобретенного ими жилья), как равные по статусу люди (чьи предшествующие приобретения жилья ведут к удручающему росту цен на него, либо же их дальнейшие приобретения способствуют повышению его ценности), а также как владельцы недвижимости (для которых платить за аренду равнозначно выбрасыванию денег на ветер). Эти люди нехотя вступают в союз с банками, увеличивая свои инвестиции за счет долгосрочных кредитов, а также с государственными институтами, на которых лежит ответственность по защите ценности их приобретений и инвестиций в собственное будущее. Данный комплексный характер конкуренции и коалиций порождает ту социальную фрагментацию, из-за которой последовательная политическая борьба оказывается совершенно невозможной.
Сюжеты, изложенные в этой главе, должны продемонстрировать противоречащую саму себе природу политики и ценностей, процветающих среди тех, кто придерживается идеологии среднего класса – идеологии самоопределения, основанного на инвестировании. Капитализм отрывает трудящихся от нерыночных источников жизнеобеспечения и заставляет их конкурировать за столь важные вещи, как рабочие места, жилье и образование. Капитализм поддерживает дефицит этих ресурсов ради сохранения высокой нормы прибыли и одновременно побуждает трудящихся к эгоистичным действиям, чтобы сохранить уже имеющееся у них и достичь чего-то большего. Одновременно капитализм культивирует в них чувство личной свободы, поддерживаемое инвестициями, на совершение которых их вдохновляют.
Ободренные этой свободой работники-инвесторы находят в себе смелость для противостояния несправедливостям, слишком очевидным, чтобы их игнорировать. Эти несправедливости вызывают отклик у тех, кто обладает средствами, чтобы подняться над повседневной рутиной. Но их ценности говорят о бессилии, а их политические действия оказываются неполноценными из-за материальных трудностей и стимулов. Результаты их активизма, направленного либо на обеспечение достойной жизни для всех, либо на защиту их собственных инвестиций, воспроизводят коллективную уязвимость и невыгодное положение. Тем не менее чем больше общая неуверенность и чем жестче конкурентное давление, тем более правдоподобными выглядят эти действия и ценности. Следовательно, если вновь обратиться к Максу Хоркхаймеру, то «преодоление этой морали заключается не в утверждении лучшей морали, а в создании условий, при которых устраняется причина ее существования»[106].
Заключение
Наши действия не всегда имеют то значение, которое мы в них вкладываем. Нам нравится считать их свободными и последовательными, но наши соображения в момент осуществления этих действий не в меньшей степени, чем их практические отголоски, задаются в рамках структур, управляемых динамикой и направленностями, которые не согласуются с нашими. Антропология, рассматривающая связи между институтами, практиками и убеждениями, предупреждает нас о таких расхождениях и способна помочь проследить, как они соотносятся друг с другом. Подобный подход особенно уместен для изучения так называемого среднего класса. Это наименование выступает определением для главных героев капитализма – трудящихся, которые вносят свою лепту в накопление не только посредством своей работы, но и с помощью добровольных жертв в других сферах. Инвестируя больше времени, усилий и материальных ресурсов, чем необходимо для немедленного удовлетворения своих желаний, и делая это ради своего благополучия в будущем, трудящиеся выступают уполномоченными акторами самоопределения. Это справедливо даже в тех случаях, когда их инвестиции представляют собой реакцию на внешние затруднения, а результаты этих инвестиций подрывают цели, на достижение которых они были направлены.
Этот парадокс стимулировал появление работы, выступившей провозвестником критической теории, – написанного в 1923 году новаторского эссе венгерского философа Дьердя Лукача «Овеществление и сознание пролетариата»[107]. Задачей этого произведения было обнаружить благоприятные возможности для пролетарского восстания, однако основную часть эссе Лукач посвятил анализу культуры и мышления буржуазии, опираясь на выполненный Марксом анализ капитализма как системы, лишающей людей независимых и коллективных средств к существованию. Институты капитализма предназначены не для удовлетворения потребностей и желаний людей, а для регулирования их усилий по поддержанию собственных домохозяйств с помощью труда и потребления, опосредованных рынком. Тем самым они подпитывают процесс накопления. В повседневной жизни люди руководствуются тем, каким образом вещи оцениваются в обществе. Эти ценности предопределяются средним рабочим временем, необходимым для производства требуемых людям товаров и услуг. Факторы, воздействующие на оценку этих благ, находятся в состоянии постоянной перезагрузки в условиях, когда труд и инвестиции, наряду с обусловливающими их технологиями, и политика, их поддерживающая или оспаривающая, складываются в новые конфигурации стандартов производительности. Поэтому материя повседневной жизни при капитализме представляет собой совокупность приспосабливающихся друг к другу воздействий в рамках глобального производственного процесса, ориентированного на накопление прибавочного продукта. Этот процесс связывает воедино все политические, экономические, правовые и социальные институты, образуя то, что Лукач называл тотальностью.
Эта тотальность находится в резком противоречии с той непосредственной данностью, при помощи которой капитализм принуждает действовать каждого, – с изоляцией людей в узких рамках их повседневной жизни, с рутинными вызовами и стимулами, с которыми они сталкиваются в своей деятельности. Ученые тоже находятся в ловушке непосредственности и не имеют иного выбора, кроме теоретизирования с ее точки зрения, поэтому их наблюдения открывают им доступ лишь к фрагментам тотальности. Тем не менее они склонны к построению картины объективного мира из этих фрагментов, как будто последние обладают самостоятельной реальностью и универсальной значимостью. В качестве примеров отношений, порождаемых ловушкой непосредственности, Лукач рассматривал основания современных онтологии, этики и эстетики. Замысловатые обобщения придают характерным для капитализма институтам, установкам и отношениям видимость реальности – незамутненной и простой.
Лукач утверждал, что фрагментированная установка индивидуального мышления и индивидуального действия относительно тотальности способствует конформности. Люди рассматривают окружающую их обстановку, словно она неизбежно такова, какова она есть. Люди сберегают силы для специализации и выработки стратегии в рамках требующих их внимания структур, продлевая их существование при помощи различных видов узконаправленной деятельности. Люди оценивают и моделируют возможности и последствия своих действий, определяя те из них, которым не удалось совпасть с их расчетами, как частные случаи и источники ошибок. Люди извлекают преимущества из благоприятных возможностей, которые предоставляет им социальное положение, и рассматривают эти возможности в качестве дополнения их устремлений. Даже нравственные ценности, оказываясь в плену различных трактовок фактов, в конечном итоге становятся квиетистскими конкретизациями формализма, непредвзятости и прагматизма.