Лукач считал, что подобные настроения наиболее глубоко укоренились среди буржуазии, поскольку ее виды на будущее увязаны со своекорыстными интересами. Последние же можно рассматривать в качестве интернализации материальных ограничений и стимулов, поддерживающих накопление. Они проявляются как ориентация на вознаграждение, подразумеваемое конкретными позициями, которые занимают люди. Те, кто осознает свои интересы, стремятся использовать благоприятные возможности, которые предполагает их положение, и избегать действий, угрожающих отбросить их назад. Если получаемые преимущества прямо пропорциональны приложенным ими усилиям, то представляется, что эти успехи проистекают исключительно из указанного преследования людьми своих интересов. Условия, которые определяют возможность их инвестиций, а также их вероятные результаты, диктуются позициями людей в тотальности. В то же время увлечение интересами отвлекает внимание от тотальности в ее иерархиях и хитросплетениях. Вознаграждения за преследование интересов и штрафные санкции за невыполнение этого стимулируют непрекращающиеся инвестиции, а также наделяют инвесторов ощущением агентности и контроля. По утверждению Лукача, буржуазия питает иллюзию, что распоряжается собственной жизнью, поскольку находится в плену своекорыстных интересов[108].
При написании своего эссе Лукач не забывал о пролетариате, веря в то, что если трудящиеся обнаружат источники своей эксплуатации, то будут ей противостоять. Для буржуазии же это, по мнению Лукача, невозможно из-за соблазнительности ее интересов. Буржуазии предоставлены привилегированные возможности преследовать свои интересы и получать удовлетворение от ретроспективного обнаружения связи между своими преимуществами и успешным достижением собственных интересов. Вследствие этого для буржуазии осознание собственных оснований – того обстоятельства, что ее сплочение как класса происходит вокруг корыстного интереса, – было бы равносильно самоубийству. Именно поэтому огромной проблемой для Лукача оказывалась социал-демократия: он опасался ее способности к формированию общих интересов трудящихся и буржуазии, приводящему в лоно капитализма даже наиболее непримиримые элементы общества. Что в действительности и произошло: социал-демократия стала масштабно распространять экспансивную идеологию среднего класса, которая сосредоточивает в себе прежнее конфронтационное разделение на пролетариат и буржуазию.
В своей книге я вновь обратилась к темам, которые волновали Лукача, пойдя иным путем. Я предположила, что средний класс – это идеология самоопределения, основанного на инвестировании, которая предназначена для трудящихся и преимущественно усвоена теми, кто располагает средствами для инвестирования дополнительного труда, времени и других ресурсов в свое благополучие в будущем, а не тратит все имеющееся у них на немедленное удовлетворение своих желаний. Данная идеология порождается капиталистической системой и обслуживает ее – эта система подпитывается инвестициями людей, но не становится на их защиту в том способе самоопределения, который она предлагает. Так происходит потому, что капитализм воспроизводит себя посредством процесса накопления, извлекающего все больше физических и материальных ресурсов у людей, которые в совокупности не получают полное вознаграждение за эти инвестиции, не могут отказаться от их осуществления, не заплатив за это гигантскую цену, и не в состоянии направить свою жизнь в русло, преодолевающее изоляцию и конкуренцию, которые навязывает им это извлечение ресурсов капитализмом. Изоляция и конкуренция заставляют людей занимать одну и ту же линию поведения вновь и вновь и тем самым воспроизводить структуру, которая заманивает их в ловушку.
Для обоснования этой идеи я более пристально рассмотрела отдельные институты, в которые заложена идеология среднего класса, и заострила внимание на противоречиях в практиках, которые они стимулируют. Предметом моего исследования стала собственность, в широком смысле понимаемая как частное жилье, сберегательные счета, акции и облигации, страховые полисы и другие материальные и нематериальные активы. Моя цель состояла в том, чтобы показать, в каком смысле нечто представляющееся в качестве универсальных средств удовлетворения наших собственнических наклонностей и сохранения ценности наших инвестиций в действительности оказывается конструкцией, призванной примирить нас с эксплуатацией – раз уж ценность нашего труда никогда не вознаграждается полностью – и побудить нас инвестировать больше, чем мы были бы готовы в ином случае, ради владения тем, что в нашем воображении является ресурсами, сохраняющими и увеличивающими ценность. Далее я обратилась к исследованию человеческого капитала, включающего культурные, образовательные и профессиональные склонности, навыки, регалии и связи. Моей целью было показать, каким образом эта категория, отражающая навыки, склонности и связи, предназначена для того, чтобы заставить нас поверить, что мы инвестируем наши личные силы, возникающие из наших предыдущих инвестиций. Кроме того, задачей этой категории является побуждать нас к тому, чтобы никогда не прекращать инвестирование ради создания и поддержания преимуществ, необходимых для достижения успеха в жизни, а не наоборот. Я проследила и за тем, какое давление человеческий капитал оказывает на семейные узы, а далее обратилась к политике, ассоциирующейся со средним классом. Здесь моя цель заключалась в том, чтобы продемонстрировать ряд способов, с помощью которых конкурентное инвестирование подрывает цели, на достижение которых оно направлено. В рамках этой части исследования я рассмотрела ценности, которые благодаря своей незаинтересованности, всеобщности и отсутствию целевой ориентированности предназначены для утверждения нашего ощущения свободы и агентности в ситуации ограниченности наших политических сил.
Инвестирование – пульсирующее сердце идеологии среднего класса – проходит красной нитью сквозь все эти линии моего исследования. Сегодня идею инвестирования наиболее громогласно поддерживают представители финансового сектора. Они твердят, что мы должны быть искушенными финансовыми субъектами, которые вместо того, чтобы терять деньги, позволяя им томиться на банковском счете, где их ценность будет пожирать инфляция, должны инвестировать их в глобальные финансы, используя риски для извлечения прибыли и диверсифицируя их, чтобы оседлать волны волатильности рынка. Кроме того, инвестиции наполняют повседневный язык, выступая метафорой, с помощью которой мы говорим о широком спектре отношений и вариантов выбора. Инвестирование захватывает наше воображение благодаря своей значительной емкости как в социальном плане, поскольку во всем мире людей стимулируют к стратегическому поведению в качестве инвесторов, так и в плане практическом, ибо мы воспринимаем как инвестиции нашу деятельность вне финансовой сферы, например в образовании, развитии навыков и установлении социальных связей.
Инвестирование можно осмысливать как потерю в настоящем большего объема труда, времени, денег или эмоциональных сил в сравнении с теми ресурсами, плоды которых можно употребить незамедлительно. Данный момент мотивирован ожиданием того, что равноценные заменители этих ресурсов вернутся когда-нибудь в будущем. Ожидаемые вознаграждения могут принимать различные формы при том условии, что они обладают ценностью, идентичной инвестированной, или включают добавочную ценность, представляющую собой рост, вклад в который внесла инвестированная ценность, с учетом определенного риска негативных эффектов. Этой консервативной оценке соответствуют предполагаемые инвестированием непрерывность, обоснованность и предсказуемость – связь действий в настоящем с будущими результатами. Инвестирование подразумевает некую последовательность, когда ценность через материальные объекты, сберегательные вклады, регалии и социальные отношения непрерывно движется в направлении эквивалентных или еще больших ценностей. А это подразумевает личный потенциал: ценность, реализованная по итогам инвестирования, считается результатом усилий и инициативы, которые исходно задавали импульс всему процессу. Кроме того, это означает, что инвестированные собственность, человеческий капитал или социальные отношения обладают долговечностью, каковая, в свою очередь, зависит от того, что эти предметы и отношения укоренены в относительно стабильной системе, которая позволяет им сохранять инвестированную в них ценность и обеспечивает конвертируемость данной ценности в ее эквиваленты по первому требованию[109].
При таком понимании инвестирования оно оказывается несостоятельным в условиях господства финансов и их проникновения в воспроизводство семей, обществ и политических институтов. Финансиализация делает ценности, их вместилища и меняющие их конфигурацию рыночные силы слишком нестабильными, чтобы инвестиции приносили предсказуемые результаты или всегда конвертировались в свои эквиваленты. Новомодные финансовые инструменты позволяют профессиональным инвесторам получать прибыль вне зависимости от того, растет или снижается ценность активов, усугубляя волатильность рынка и ослабляя способность собственности и активов выступать в качестве надежных вместилищ вложенной в них ценности. В то же время кредитные карты, образовательные кредиты, ипотека, удержания и рассрочки помогают каждому достичь инвестиционных целей сейчас, обещая плату за них в будущем либо плату по частям за то, чем люди владеют лишь частично или, возможно, никогда не будут владеть полностью, что фактически означает крах инвестирования и его результатов.
Идея инвестирования созвучна идеям о планировании будущего. Экономисты, начиная с Франко Модильяни и Ричарда Брумберга в 1950-х годах, создали модель рациональности и прогнозирования сбережений, расходов и инвестирования с учетом стандартного жизненного пути человека. Основанные на ожидании постепенного роста наших трудовых доходов в зрелом возрасте и их прекращения после выхода на пенсию, эти модели рассматривают нас в качестве субъектов, которые стараются поддерживать или улучшать свой уровень жизни: в молодости мы авансируем капитал