в образование и приобретение навыков, в зрелом возрасте используем собственные заработки на этапе работы для формирования резервов в виде жилья и пенсии, а после выхода на пенсию тратим эти резервы на необходимые вещи.
В эпоху после окончания Второй мировой войны механизмы консолидации рисков и иные регулятивные меры в национальных экономиках богатых частей мира на какое-то время придали подобному типу планирования определенную правдоподобность. Однако нынешняя непредсказуемость трудовых доходов и результатов инвестиций (или же, как еще говорят об этих затруднениях, их прекарность и волатильность) делает планирование жизненного цикла куда менее обоснованным. Тем не менее оно сохраняет верховенство в контексте идеологии среднего класса, в рамках которой этапы жизненного пути истолковываются с точки зрения инвестирования. Это применимо к образованию, владению жильем, карьере и пенсионным сбережениям, к супружеским отношениям, рождению детей и родительству, а также к формированию и поддержанию социальных отношений. Инвестиции во все это считаются характерными для среднего класса ритуалами инициации и нормативными признаками взрослости, семейной жизни, социабельности и выхода на пенсию.
Инвестирование создает впечатление, будто ценность наших сбережений и материальных (например, жилья) или нематериальных (например, академической степени) активов, зачастую приобретаемых в кредит, в рассрочку или посредством страховых взносов, каким-то образом сохраняется и доступна для нас всякий раз, когда она нам понадобится. Это отдает инвестированию приоритет над другими – коллективными – стратегиями, с помощью которых мы могли бы потенциально определять свою судьбу. Тем самым инвестирование выставляет нас в роли дальновидных субъектов, по собственной воле хранящих свои ресурсы в надежных вместилищах или поручающих их банкам и прочим посредникам, которым вверено сохранять их ценность или способствовать ее росту, тогда как в действительности инвестиции извлекаются из нас необходимостью. Осмысляя себя в качестве принимающих самостоятельные решения инвесторов, мы неосознанно встаем на сторону сил накопления прибавочного продукта. Так происходит потому, что мы получаем основную часть наших доходов от труда, ценность которого не вознаграждается полностью, и при этом сами же несем ответственность за снижение ценности нашего труда и инвестиций.
В этих противоречиях можно усмотреть сумерки инвестирования, выступающего умозрительным краеугольным камнем среднего класса, точно так же, как мы ощущаем закат среднего класса по сообщениям о его упадке и сжатии. Те из нас, кто имеет ипотечные кредиты на жилье, стоящее меньше, чем средства, выплачиваемые за него, или те, кто сталкивается с рынком труда, не вознаграждающим приобретенный нами человеческий капитал, склонны задаваться вопросом, почему мы продолжаем инвестировать так много. С подобной загадкой столкнулся Пол Уиллис в своем этнографическом исследовании социальных перспектив, которые воссоздавались в пространстве классной комнаты[110]. Описывая школьные взаимодействия мальчиков из английского рабочего класса, он пришел к следующему выводу: несмотря на то, что считается, будто образование создает равные правила игры, эти мальчики обречены на второстепенные позиции в обществе в силу того, чем они заняты за стенами школы. Далее Уиллис переходил к описанию конформизма школьников, идентифицируемых в качестве представителей среднего класса. Благодаря инвестициям в формальные задачи образования, они пожертвовали частью своей самостоятельности, поддерживая школьное начальство. Уиллис видел в этих учениках и в том, во что они вырастут, людей, делающих встречный шаг в ожидании, что официальные представители школы, а также государства, правовых институтов и полиции будут соблюдать правила в масштабах, выходящих за рамки должностных обязанностей.
Само собой разумеется, что те, кто способен получать некую выгоду от институтов, которые вытягивают из них инвестиции и стоят на страже их ценности, будут поддерживать и сами эти институты. Как объяснялось в этой книге, такие институты, как частная собственность и человеческий капитал, эксплуатируют частные ресурсы для накопления капитала посредством стимулов. Эти стимулы усваиваются как личные интересы, потому что зачастую они вознаграждаются, пусть и временно и в виде относительного преимущества перед другими людьми. Но как объяснить чрезмерные инвестиции и самоотречение людей, которые их предпринимают, когда их усилия не вознаграждаются, а их интересы не удовлетворяются или даже не принимаются во внимание? Картина, представленная Уиллисом, едва ли диковинна. Многие из нас скорее переживут наказание в виде недостаточного вознаграждения и инвестиций с результатом, обратным желаемому, – фактически согласятся на еще большие инвестиции, – нежели усомнятся в ценности инвестиций, которые уже сделаны. Вспомним, что одной из загадок, выступивших в качестве стимулов для этой книги, была широчайшая саморепрезентация среднего класса – склонность считать себя средним классом у гораздо большего числа людей, чем можно было бы отнести к нему по любым общепринятым критериям, даже если их инвестиции не обеспечивают им те выгоды, которые они рисуют в своем воображении.
Если именно в этом заключается сила идеологии, то она проникла очень глубоко – настолько глубоко, что отец психоанализа Зигмунд Фрейд, отмечая склонность людей погружаться в чувство вины и стыда, несоразмерных любым ошибкам, которые они могли совершить, считал психический эксцесс неотъемлемо присущим современной жизни[111]. Подтверждая этот диагноз, критический теоретик Герберт Маркузе утверждал, что Фрейд неправильно распознал его источники[112]. Психический эксцесс не возникает из универсального столкновения между нашими сокровенными желаниями и требованиями цивилизованного общества, как утверждал Фрейд, – напротив, он воспроизводит специфический для определенного момента истории социально-экономический эксцесс: давление, которое испытывают труд, инвестиции и координирующие их институты, с тем чтобы производить больше ценности, чем ценность, извлеченная из них. Эксцесс, по утверждению Маркузе, это лишь еще одно наименование прибавочного продукта. Мы не можем избавиться от него, поскольку в глубине нашей души он выступает отражением чрезмерных инвестиций, которые капиталистическое накопление заставляет нас делать, чтобы заработать на жизнь, прокормить наши семьи и сколотить наши состояния.
Таким образом, если мы инвестируем слишком много и тем самым поддерживаем структуры и институты, которые извлекают из нас инвестиции, мы, в сущности, реагируем на принуждения и стимулы. Если же в процессе мы обнаруживаем подтверждение нашего ощущения самоопределения, направляемого инвестированием, мы превозносим эту реакцию как свободный выбор. Самоопределение, подразумеваемое средним классом, лживо. Сколько бы мы ни предпринимали усилий, чтобы прочертить ход своей жизни, структуры, координирующие наши практики и отношения, предназначены для продвижения целей, которые идут вразрез с удовлетворением наших желаний, реализацией наших мечтаний и рассеиванием наших страхов. Они натравливают нас друг на друга в конкуренции за преимущества, объединяя нас во временные и целеориентированные альянсы для защиты ценности наших инвестиций. Конкуренция, которую навязывает капитализм, отбирает у нас способность к устойчивой и эффективной организации в движения, преодолевающие ее границы.
Но противоречия являются не только источниками разочарования. Они также позволяют нам мыслить яснее и меньше увлекаться внешними атрибутами – в конечном счете противоречия дают возможность манипулировать порождаемыми ими конфликтами таким образом, который может привести к подлинной трансформации. Противоречия стимулируют наши способности к рефлексии, а заодно и обретают ясность благодаря этим способностям. Мы не простофили, бездумно следующие диктату структур, в плену которых мы находимся, и беспрекословно придерживающиеся идеологий, которые пронизывают наши общества. Создавая помехи в операциях, запрограммированных на бесперебойное функционирование, противоречия провоцируют у нас критическую оценку того, что именно мы делаем и почему. Утрата иллюзий по поводу идеала самоопределения – это благоприятная возможность создать условия для его подлинного воплощения. Мы сможем по-настоящему управлять своей жизнью, если нам удастся преобразовать социальные структуры и институты в более отвечающие нашим объединенным волям и силам. Мы можем осуществлять коллективную рефлексию, критику и действия по отношению к обществу, которое отражает наши намерения и взращивает наши силы, потому что такими мы всегда и были.