ировать.
С нашей точки зрения, финансовый сектор способен помочь нам приобретать те вещи, которые мы из-за слишком низких трудовых доходов не можем себе позволить. Это звучит здорово, пока мы не осознаем, что долг домохозяйства и низкие заработки идут рука об руку. Чем более привычным для нас становится приобретение вещей с помощью кредитных карт, ипотечных контрактов и схем рассрочки (что неизбежно происходит, когда эти вещи слишком дороги, чтобы мы могли позволить себе приобрести их иным способом), тем успешнее наши работодатели могут платить нам меньше денег. В этом смысле финансиализация постепенно увеличивает нашу эксплуатацию. Она также создает невыгодное положение для нас в качестве инвесторов, полагающихся на активы наподобие жилья и пенсий, которые имеют относительно негибкую и недиверсифицированную структуру, в условиях инвестиционного климата, благоприятствующего скорости и гибкости. Финансиализация усиливает конкуренцию между отраслями, отдельными компаниями и сервисными структурами, многие из которых реагируют на это тем, что инициируют сокращения и увольнения, выжимая больше ценности из нанимаемых ими работников. Кроме того, она делает эксплуатацию настолько абстрактной (давление, которому трудящиеся подвержены так же, как и капиталисты, навязывается безличным рынком и обосновывается необходимостью обеспечивать ценность для множества неперсонифицированных акционеров), чтобы мы даже не могли обвинять наших нанимателей в том, что они платят нам слишком мало[17].
И наконец, финансиализация заставляет нас инвестировать в собственную эксплуатацию. Банки и другие игроки финансового рынка связывают и придают более привлекательный образ потокам наших платежей и долговых выплат, чтобы продавать их в качестве инвестиционных продуктов корпоративным структурам и институциональным инвесторам. Эти инвесторы лишь счастливы заплатить за потоки спроецированных в будущее доходов сейчас, надеясь, что они сгенерируют еще большие суммы, чем им пришлось заплатить в момент приобретения. Цена этих финансовых продуктов высчитывается в соответствии с оценками риска, который будет снят или не будет подтвержден будущими выплатами: чем выше риск, тем дешевле продукты. Всевозможные финансовые инвесторы защищают себя от риска, консолидируя множество несоотносимых друг с другом финансовых продуктов в диверсифицированном портфеле. Последний сам по себе оценивается таким способом, при котором принимаются в расчет события, способные замедлить или уничтожить источники его комплексных потоков доходов, – речь идет о таких вещах, как политические волнения, общественные беспорядки или широко распространенная неспособность должников обслуживать свои займы. Таким образом, ценообразование для сложносоставных инвестиционных продуктов сигнализирует правительствам и компаниям, что им следует эффективнее держать под контролем своих граждан, трудящихся и должников во избежание оттока инвестиций и убытков.
Вне зависимости от того, осознаем мы это или нет, мы все время приобретаем эти продукты посредством наших пенсий и других долгосрочных сберегательных инструментов. Наши институциональные инвесторы выбирают эти продукты за нас, чтобы гарантировать результативность наших пенсионных требований или максимизировать ценность наших накопительных планов и других активов, а заодно и собственной прибыли. Те же самые инструменты, на которые мы рассчитываем, чтобы накопить на жилье и высшее образование или обеспечить жизнь в старости, являются инструментами, предназначенными для поддержки накопления прибавочного продукта, сколько бы это ни стоило обществу. Осмотрительно и сознательно инвестируя в благосостояние наших семей, мы одновременно инвестируем в систему, которая господствует над нами, управляя нашим трудом и ресурсами таким способом, который сводит на нет наши силы как трудящихся и граждан. Это обстоятельство формирует то, что некоторые критики финансиализации называют ее каннибалистическими чертами, приходя к выводу, что каждый эксплуатирует кого-то другого[18].
Точно так же, как ценность принадлежащих нам денег невозможно отделить от обращения капитала, мы не можем оценить и нашу подлинную роль в процессе накопления. Мы редко связываем деградацию нашего труда и возрастание нашей незащищенности с неблагоприятным для нас взаимодействием с капиталом, в особенности когда наши собственные активы включены в сложные финансовые продукты. Однако в нашем повседневном опыте в самом деле поражает то, с какой легкостью мы можем получать доступ к финансированию. Возьмем для примера все эти заявления на выдачу кредитных карт, которые засоряют наши почтовые ящики, ссуды, предлагаемые нам на каждом углу, потенциально опережающие инфляцию инвестиции, на которые ориентированы наши накопления, и дорогие товары, которые нам предлагают приобрести сейчас, платя за них в рассрочку. Все это выглядит так, будто нам предоставляются новые права и возможности в качестве тех, кто зарабатывает, сберегает, владеет и инвестирует. Те из нас, кто обладает необходимым для инвестирования капиталом, используют финансовые инструменты для приобретения таких предупреждающих риски и престижных активов, как жилье, пенсия и университетский диплом. В той мере, насколько это возможно, мы берем на себя долгосрочное планирование, которого требуют от нас в качестве заемщиков, вкладчиков и членов семей. Осуществляя все это, мы можем упустить из виду условия нашего труда и наши права как граждан, одновременно принимая те представления о жизни, выражением которых служат эти активы. Мы можем считать, что берем на себя ответственность за собственную жизнь посредством самостоятельного инвестирования, осмотрительного накопления, личной сознательности и выработки долгосрочной стратегии. Мы можем считать себя средним классом.
Беспорядочное перемещение по спектру инвестиционных возможностей затягивает нас в эту гонку еще глубже. Когда кажется, что вознаграждения близки, но в то же время их сложно заполучить, мы прилагаем усилия в охоте за ними и нас не отпугивают еще более усердные попытки в случае неудачи. Кредит обладает особым воздействием на наше отношение к собственности и инвестициям: он помещает все вещи, из которых состоят наши мечты, на расстоянии вытянутой руки, но одновременно заставляет нас работать более упорно и глубже залезает в наши карманы, чтобы мы могли схватить эти вещи и держаться за них. Кредит также мотивирует нас продолжать трудиться и добиваться результатов, когда оказывается, что приобретаемые нами вещи не обладают той ценностью, на которую мы рассчитывали. Поскольку мы продолжаем отдавать, а капитал продолжает свое накопление без нашего ведома и за наш счет, мы, закусив губу, упорно продвигаемся вперед, так как нас вдохновляет на это все, благодаря чему мы ощущаем себя средним классом.
Свойственное среднему классу ощущение самоопределения еще более поразительно, когда финансы проникают в «развивающиеся», как их часто называют, экономики Азии, Африки и Латинской Америки. Эти экономики пережили либерализацию, то есть были открыты для внешней торговли и инвестиций, а также для притока товаров и финансовых инструментов для их приобретения. На протяжении последних десятилетий бóльшая часть населения этих стран едва сводила концы с концами, зачастую ведя скромное или нищенское существование и обладая очень небольшим количеством частной собственности. Внезапно многие из этих людей получают кредиты на приобретение тех вещей, которые они привыкли считать недосягаемыми. Как следствие, стоимость здравоохранения, образования, жилья и транспортных услуг в этих странах взмывает ввысь, погребая под грудой долгов тех, чей образ жизни способствует использованию более рентабельных из этих услуг. Чтобы обслуживать этот долг, им приходится выстраивать стратегии, управлять рисками, взваливать на себя двойную трудовую нагрузку и искать новые источники дохода. В большинстве случаев они делают это при отсутствии подходящей работы и защитных механизмов. Новоявленные инвесторы из развивающихся экономик, ныне нареченные восходящими глобальными средними классами, получили бразды правления собственным будущим. Однако они быстро обнаруживают, что эти бразды опутаны экономическими, социальными и эмоциональными издержками финансиализированной собственности.
Наконец, оказывается, что никакого противоречия в том, что в одной части мира говорят о вытеснении среднего класса, а в другой – о его подъеме, нет. В настоящий момент глобальный финансовый рынок растет как за счет экспериментов с ценностью активов в богатых странах, так и за счет инвестирования в новые активы в странах бедных. Там, где за плечами у людей уже есть опыт в виде нескольких десятилетий накопления частной собственности, общественных ресурсов и человеческого капитала, они внезапно обнаруживают, что эти активы и защитные механизмы обходятся им слишком дорого или же что их ценность ненадежна – и ощущают это неудобство на своих кошельках. А там, где люди прежде почти ничем не владели, но теперь для них внезапно открылся мир собственности и способов ее финансирования, их рекрутируют в качестве новых амбициозных инвесторов. Наименование «средний класс» достаточно растяжимо, чтобы включать в себя этих людей, вновь вошедших в некую сферу, где пущая роскошь стала общим правилом.
Экономист Бранко Миланович называет этих людей соответственно проигравшими и победителями глобальных финансов, сокрушаясь, что растущий всемирный доход распределяется неравномерно[19]. Однако, несмотря на это неравенство в распределении дохода, более впечатляюще растет не доход, находящийся в чьем-либо распоряжении, а прибавочный продукт. А последний может давать лишь временные выгоды тем, кто способен присваивать его часть в виде рентного дохода или прибыли, одновременно подвергая их, а также всех тех, кто работает за средства к существованию, эксплуатации и сопровождающим ее порокам.