Перед ним была комната, в которой не было ни одной двери — только огромное окно в темной деревянной раме.
Снаружи на стекле и на раме виднелись несколько длинных царапин, словно кто-то огромный и когтистый скребся, пытаясь проникнуть внутрь.
Стены комнаты еще сохраняли белый цвет. Сначала Мартину показалось, что Вик что-то нарисовал, вроде причудливой паутины тонкого узора. Но, приглядевшись, он понял, что все стены покрыты сетью трещин. Их перечеркивали несколько почерневших потеков и отпечаток окровавленной детской ладони.
Вик не стал, а может, и не мог ничего себе создавать. Комната была пуста, и каждый ее изъян был виден четко на беспощадном белом свету.
— Видишь, Мартин? Я себя теряю. Мой мир рассыпается, и я ничего не могу с этим сделать. Мне снятся сны, а может, это видения. Мне хочется… перестать чувствовать. Не любить. Быть равнодушным к чужой боли. Мне снятся белые цветы, падающие в серую воду, снится женщина с изрезанным лицом. Знаю, что я ее убил, и знаю, что мне… это понравилось. Мне страшно. Сделай так, чтобы этого не случилось.
«Этого не случится. Знаешь, почему? Потому что человек, кем бы он ни был, всегда несет ответственность за свой выбор. Только ты выбираешь, быть тебе человеком или нет. Никто не заставит тебя стать жестоким. А теперь вставай с кровати и иди воздухом подыши — немудрено озвереть, лежа скорчившись в темноте. Я-то точно знаю».
— Мартин, ты…
«Я не стану этого делать».
— Я…
«Тебя никто не заставит, ясно?! Никто и никогда. Ты будешь иметь возможность выбирать до самой своей смерти. И уж если решишь изрезать кому-нибудь лицо — это будет твой выбор».
— Мартин, если я… сделаю неправильный выбор…ты…
«Ты его не сделаешь. Я в это не верю».
Мартин не лгал ему, но сон, который он видел когда-то в детстве не оставлял его все эти годы. Стерлось в памяти прозвище, которым к нему обращалась девушка. Истлел ее голос, и даже интонации — он помнил только, что она была в отчаянии. Остался лишь яркий отпечаток, словно шрам от удара плетью. Беспомощность перед чужой болью и решетки, затянувшие проем.
Решетки. Трещины на стенах. Царапины на окнах.
«Но если все же… если ты все же его сделаешь — учти, что ничего уже не будет по-прежнему. Потворство злу, помнишь?»
Вик прикрыл глаза. Он уже достаточно понял, как много значит чья-то беззаветная вера. И как она способна стать светом во тьме. Не успев ответить, он провалился в сон — черный, глубокий и пустой. Обычный сон, не похожий на зябкое забытье.
Он проснулся от того, что кто-то касался его лба прохладной ладонью.
— Мартин?..
— Это я, — раздался голос.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что голос не принадлежал Мартину. Вик рывком сел на постели, поплатившись за это жестоким приступом головокружения.
— Что ты здесь делаешь, Риш?
— В окно влезла, — пожала плечами она, садясь на край кровати. — Вик, что происходит? Ты пропал, я за тебя волновалась… Мари пыталась с отцом твоим поговорить, а потом сказала, что он несколько дней назад уехал в город, весь в крови, вроде на него напала собака… Вик, ты отвратительно выглядишь.
— Спасибо, я рад.
Новость о том, что за него с чего-то решила поволноваться Мари совсем не обрадовала, но Вик не удержался от ехидной, злой фантазии — эта манерная блондинка в бархате стоит посреди их разгромленной кухни и, морща нос, отчитывает его отца, называя «котеночком».
— Ты в зеркало давно на себя смотрел? Вик, ты похож на труп. Когда ел в последний раз?..
«Мартин, мне дурно… как попросить ее уйти?»
«Никак. Заботливая женщина — это как стихия — она неотвратима, неумолима и безжалостна», — слукавил Мартин.
Он мог наврать Рише и заставить ее уйти. Но делать этого он, конечно же, не стал.
Риша с неожиданной для хрупкой девушки силой вцепилась в его плечи.
— А ну вставай!
К удивлению Мартина, Вик послушался ее безропотно. Только сжал ее запястья, словно тонул.
— Идем. Вик, ты вообще думаешь головой? Ты на что похож?!
В голосе Риши звенело искреннее возмущение. В отличие от Мартина, которого в такой ситуации было легко оттолкнуть с дороги, избавиться от Риши не представлялось возможным — худая, ростом едва ли достигающая его плеча, она внезапно оказалась страшнее реального стихийного бедствия.
— У тебя дом ледяной! Ты что, не следишь за котлом?! Вик, произошла трагедия?! Я проспала конец света?!
— Нет, но…
Он стоял, шатаясь, и смотрел, как Риша копается в его шкафу.
— Надевай, — сунула она ему в руки самый толстый из найденных свитеров. — Ты что, холода не чувствуешь?!
— Нет…
— Оно и видно.
— Подожди… подожди меня на кухне, ладно? Я сейчас.
Он стоял посреди комнаты, шатаясь, с удивлением глядя на окружающие его предметы. Он не узнавал свой шкаф, стол, кровать и стены. Не узнавал шторы на окнах. Собственные руки. Отражение в незнакомом ему зеркале тоже было незнакомо.
«Слушай, Вик, я, конечно, не настаиваю, но…»
— Да, я сейчас.
Зашел в ванную и долго, остервенело отмывался ледяной водой. Надел чистую рубашку и свитер.
«Простынешь…»
— Плевать. Мартин, прости меня.
«За что?»
— Я специально. Я специально тебе не отвечал. Не знаю зачем.
Мартин молча смотрел на него из проема. Вик стоял у зеркала, и чувствовал, как по его лицу стекает ледяная вода, срываясь по капле с волос.
«Тебе… нравилось?» — голос Мартина был непривычно холодным.
— Нет. Я вообще ничего не чувствовал. Я и сейчас не до конца чувствую. Но знаю, что поступил подло. Мартин, не бросай меня, умоляю…
Мартин молчал. Вик видел его в отражении — застывшее лицо, неожиданно колючий внимательный взгляд.
— Прости меня… Пожалуйста… Мне нужна помощь.
«Я помогу, — наконец ответил он. — Мы справимся. Ты справишься. У тебя нет выбора», — усмехнулся Мартин, закрыв глаза.
А когда открыл — взгляд стал прежним.
Вик вздохнул и вытер волосы полотенцем. Капли больше не стекали по лицу.
Он поверил Мартину. Он всегда верил.
Потом он спустился в котельную. Переход на газовое отопление сделал его отца еще более невнимательным к быту, зато в доме теперь почти всегда было тепло. Вику осталось только отрегулировать настройки — баллон был в порядке.
После этого он поднялся на кухню. Риша успела убрать со стола, открыть окна, выгнав в осеннюю сырость затхлый воздух и запах спирта из забытого отцом стакана, а затем закрыть их, не позволив сырости проникнуть в дом. И, кажется, она что-то готовила.
— Я налила тебе чай… весь тот кошмар, что был в холодильнике, я выбросила… Надеюсь, это были не твои питомцы, ради которых ты нас оставил, — неловко улыбнулась она.
— Спасибо, — рассеянно сказал он, сжимая пальцы вокруг горячего керамического бока чашки.
— Вик, что с тобой случилось? Ты болен? — спросила она, садясь рядом и касаясь его запястья кончиками пальцев.
— Да, можно и так сказать, — усмехнулся он. — Прости, я вообще-то просто страшный эгоист и истерик.
— Неправда. Ты самый сдержанный и мудрый человек из всех, кого я знаю. Просто у нас всех сейчас не лучшее время, — неловко улыбнулась она, с непривычным стеснением сжимая его пальцы.
— А когда настанет лучшее?..
— Когда мы повзрослеем, — серьезно ответила она, забирая у него руку.
Она подошла к плите, вытащила оттуда форму и накрыла ее полотенцем. Приоткрыла кастрюлю на плите.
— Я не знала, что у вас есть, взяла с собой кое-что… Я тебе мед оставила и…и…
Риша вдруг будто испугалась. Того, что стоит на его кухне, самовольно пробравшись в дом. Того, что приготовила еду, не спросив разрешения, и что влезла ему в душу, когда ее никто не просил. Растерявшись, она замолчала, опустила руки и с какой-то беспомощной надеждой заглянула ему в глаза.
На кухне пахло свежим хлебом. В этом было что-то странное, почти неправильное. На этой кухне, наверное, вовсе так никогда не пахло. Мартин готовил, но он никогда ничего не пек, и вообще неважно обращался с тестом. Может когда-то его мать…
Вик не помнил. Она встал из-за стола, подошел к Рише вплотную. Приподнял ее лицо, коснувшись указательным пальцем ее подбородка. И несколько бесконечных секунд смотрел ей в глаза. Она замерла, словно в этот момент ждала от него чего-то плохого.
Он положил руки ей на плечи и обнял, прижав к себе.
Риша бормотала что-то успокаивающее, гладя его по волосам и по спине.
— Все будет хорошо…
— Не бросай меня, я схожу с ума, — прошептал он.
Свет лампы и запах хлеба гнали страхи в ночь, словно диких зверей. Мартин стоял между ним и безумием, сам им и являясь. И еще эта девушка, живая, до которой можно дотронуться. Настоящая. С волосами, пахнущими дождем.
— Не брошу.
А призраки отступали. Меланхолия, все страхи, вся беспомощность — ничего не имело значения. Риша, совсем маленькая, тихая и беззащитная, полная страхов и стеснительности девушка, пришла к нему сегодня, чтобы теплыми пальцами вытащить из сердца темноту.
И пока они были вместе, темнота больше ему не угрожала.
Он знал это. Откуда-то он точно это знал.
Действие 5Золотая вспышка
Смеется хаос, зовет безокий:
Умрешь в оковах — порви, порви!
Когда листья уже облетели, но снег еще не выпал, и ветер выл в обнаженных черных полях, Мари впервые повезла учеников в город, в Театр Современной Драмы, где им предстояло выступать. Здание из черного стекла угрюмо нависло над дорогой, все в масляных пятнах осеннего солнца. В тот день шла «Чайка», и на афишах в углу белела пометка «18+». Когда Рита спросила, пустят ли их в зал, Мари пожала плечами и сказала что-то вроде «Да и насрать, котяточки».
Ни Вику, ни Мартину спектакль не понравился. Вика раздражал академический надрыв и театральная тема, которой ему хватало и без «Чайки», а Мартина — то, как Риша и Мари следили за молоденькой черноволосой Ниной. Риша смотрела с нарастающей тревогой, под конец — почти с ужасом, а когда Нина прошептала Треплеву «Меня надо убить» — тихо всхлипнула и закрыла лицо рукавами. Мари же смотрела на сцену с такой ненавистью, что Мартин сначала решил, что роль Нины должна была достаться ей, к тому же она неслышно повторяла все ее реплики. Но чем тяжелее становился ее взгляд и ехиднее — улыбка, тем больше он убеждался, что Мари вообще не видит девушку, которая играет Нину. Не знает, как ее зовут и не сможет описать ее лицо. Мари смотрит историю, верит ей — и улыбается. Это было гораздо хуже.