— Я прошу вас со мной потанцевать. Здесь нет никакого иного смысла, кроме танца. Давайте же, такая красивая песня, и она уже подходит к середине.
— О чем? — спросила женщина, подавая ему руку.
— Она о леди с зелеными рукавами, которую любил человек, который написал эту песню. О несчастной леди… — Он легко задвинул табурет ногой под стол, не позволив Галине запнуться. — О которой известно только то, что она носила одежду с зелеными рукавами, и ее отчаянно любил один мужчина.
Мартин улыбался. На его глазах эта женщина превращалась в кого-то совсем другого. Кого-то, кем она была когда-то. Даже ее глаза перестали казаться такими холодными.
Он почти физически чувствовал, как лопаются натянутые в ее душе нити. Немного. Несколько из сотен тысяч. Но она явно так привыкла к их натяжению, что освобождение даже от нескольких чувствовалось удивительно ярко. Ведь не было важно, что за слова она говорила. Важно было, зачем она говорила их.
— Ты думаешь, у меня никогда не было мужчин, которые умели танцевать или читали стихи? — опомнившись, сказала она, снова исказив только что посветлевшее лицо ледяной усмешкой. Песня замолкла, поперхнувшись последними аккордами.
— Хотите, я почитаю вам стихи? Готов поспорить, что таких не читал не один.
— О чем же? О любви?
Мартин почувствовал, как ее пальцы похолодели. Женщина остановилась и забрала у него руку. Она неотрывно смотрела на него, но ее взгляд больше не имел над ним никакой власти.
— Почти. Слушайте. Как зеркало своей заповедной тоски, Свободный Человек, любить ты будешь Море…
Он нашел это стихотворение в одной из немногих Ришиных книг. Темно-бордовая обложка, несколько золотистых стеблей — сборник стихов Шарля Бодлера. Там было много стихов. Разных. Странных. Жестоких. И иногда — удивительно прекрасных.
— Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны. Кто тайное твое, о Человек, поведал?.. — горько спросил Мартин, задумчиво глядя перед собой и рисуя кончиками пальцев волны в воздухе. — Что ж долгие века без устали, скупцы, вы в распре яростной так оба беспощадны!..
Закончив, он на несколько секунд замер, глядя на собственную руку так, будто впервые ее видел.
— Я пойду. Передам Ире, что вы за нее волнуетесь, — будто опомнившись, сказал он, вставая.
— Приходи, когда Славу выпишут, — задумчиво сказала Галина, провожая его к двери. — Я… я с ним поговорю. Про театр и про колледж. Он отпустит Иру.
Она закрыла за ним дверь, не сказав больше ни слова.
Вик молчал, пытаясь осмыслить только что произошедшее. Мартин твердым шагом вышел за забор, опустился на колени и зачерпнул полную пригоршню снега.
«Мартин, да что же это за херня-то такая?» — наконец спросил Вик, глядя, как Мартин остервенело растирает лицо.
— Это? Очередная деревенская дура.
…
Через четыре дня Риша вернулась домой. Ее привезла Мари — раздраженная, мрачная и непривычно молчаливая. Риша выглядела лучше — немного растерянной, но почти здоровой. Кажется, у нее были подкрашены глаза, и кажется, Мари дала ей свою куртку. Когда Риша обняла ее у машины, Вику показалось, что Мари ее оттолкнет или сама отшатнется. Но она только бросила на Вика злой взгляд из-за ее плеча, прошипела что-то дружелюбное и поспешила уехать.
Вик видел, как машина скрылась за поворотом. Слышал, что мотор затих, а потом раздался частый, истеричный визг клаксона, будто Мари била по рулю кулаком. Из соседнего дома раздался раздраженный мужской голос и полный ненависти, далекий от изящных конструкций, ответ Мари. Наконец, мотор снова завелся и шины медленно зашуршали по снегу.
Все это слушал Мартин. Думал, как хорошо, что дорогу до станции стали чистить и что снега в этом году немного, иначе пришлось тащить больную девочку по сугробам или искать кого-то с более проходимую машину. Думал, чем это Мари так раздражена.
Вику было не до того — Риша что-то сбивчиво пыталась ему объяснить, но он не разбирал ни путаных объяснений, ни виноватого бормотания. Потому что она была жива, здорова, стояла рядом и глаза у нее были вовсе не как у матери.
У ее матери никогда не могло быть таких глаз.
Действие 13Город
Какой позор! Была сама
Котенком я когда-то.
Тогда в соседние дома
Не лазили котята!
Мари выглядела плохо. Для Вика это стало совершенной неожиданностью. Всегда бархатно-мягкая, холеная и самоуверенная Мари теперь напоминала выброшенную в подъезд кошку. Кожа ее посерела, под глазами залегли глубокие тени, а когда-то роскошные светлые волосы, которые она, кажется, даже не потрудилась расчесать, были просто завязаны в хвост.
— Все вернулись. Вы все здесь, — хрипло сказала она, не глядя на сидящую перед ней труппу.
Мари курила самокрутку, зажав ее пинцетом для бровей. Мундштук тоже куда-то делся.
— Значит так. Премьера состоится через три дня, в моем университете. Я договорилась о вашем выступлении на следующий день в Театре Современной Драмы. Ты, — она махнула рукой в сторону Риты, обсыпав невесомым пеплом ее воротник. — Должна знать обе роли, свою и ее, — следующая порция пепла досталась Рише. — А ты… — на этот раз указала она на Свору, — будешь заменять ее, — снова показала она на Риту. — А если ты, мальчик, решишь заболеть или нажраться до премьеры — я превращу твою жизнь в ад. Всем все ясно?
— А напутствующую речь? А «котяток»? — ядовито спросил Вик.
— Я не в настроении. Нам незачем ссориться. Отыграешь мне два спектакля и больше никогда меня не увидишь. Уж как-нибудь перебьешься без речи.
Мари явно не была настроена шутить. А вот Вик злился. Злился на Мари, на Ришу, но больше всего — на себя. Мартин задумчиво молчал, привалившись к косяку и вертел в пальцах мелкую серебряную монетку. Иногда он подбрасывал ее на ладони, и монетка исчезала, спустя несколько секунд появляясь там, где должна была упасть. Светящаяся рыбка лениво скользила где-то под потолком.
Риша сидела чуть поодаль, не поднимая взгляда от своих сцепленных, побелевших пальцев. Вик смотрел на расстроенную подругу и думал о том, как все же паршиво, что она ему не доверяет. В конце концов, не выдержав, он сел рядом и коснулся пальцами ее запястья.
— Я люблю тебя, — одними губами сказал он ей, чтобы не привлекать внимание Мари.
Риша улыбнулась и привычным движением взяла его за руку. У нее это движение выходило особенным, мягким и плавным. Руки у нее были такими же, как Вик помнил с детства — теплыми и нежными. Казалось, она касается не только руки, но и сердца. В очередной раз Вик удивился, как у кого-то возникала мысли о том, что девушка с такими руками может делать что-то отвратительное.
Никто из актеров воодушевленным не выглядел. Рита, снова спрятавшаяся за привычный образ, смотрела на Мари со странной брезгливостью. Вик так и не смог встретиться с ней взглядом. Он чувствовал, что Рите симпатизирует Мартин, и поэтому старался хотя бы вести себя вежливо. Впрочем, Рите, видимо, доставляли удовольствие их постоянные перепалки, поэтому он не стал их прекращать, только стал тщательнее подбирать слова.
— Завтра выезжаем… котяточки. И лучше бы вам не опаздывать, — на прощание бросила Мари.
Риша прерывисто вздохнула. Вик перехватил ее взгляд, обращенный к Мари — полный надежды и слепой мольбы. Он только фыркнул. Она на Ришу даже не посмотрела.
Мартин ничего смешного не видел. С Мари было что-то не так, и он находил это очень плохим поводом для веселья.
…
Вик сидел за столом в кухне Ришиных родителей. На стене оглушительно тикали старые часы. Галина сидела, низко опустив голову и вязала удивительно уродливый, ярко-оранжевый шарф. Ее поза напоминала ту, в которой обычно шила Риша. Вик думал, что, несмотря на такие мелочи, между женщинами нет никакого сходства, о котором все говорят. Разве что еще глаза.
Риши за столом не было.
Вячеслав Геннадьевич молчал. Он выглядел постаревшим и опустошенным. Несмотря на то, что Вик испытывал к нему глухое, тяжелое чувство, похожее на ненависть, ему было жаль этого человека. Он привык видеть его совсем другим — сильным, самоуверенным, почти надменным. Сейчас мужчина, кажется, был сломлен.
— Вы поедете на свой спектакль, — наконец сказал он.
Спицы сухо скрипнули у Галины в руках.
— Я не могу ехать с вами. Да в этом и не будет никакого толка. Послушай, мальчик. Я хочу, чтобы ты понимал — я не параноик. Там, в городе, на самом деле опасно. Вы отыграете свою пьесу и вернетесь домой. Я буду очень надеяться, что вы там опозоритесь, но сомневаюсь, что это случится, а убедить тебя испортить спектакль я не смогу. Поэтому, когда вы вернетесь, я сделаю все, чтобы моя дочь никогда больше близко не подошла к чертову театру. А если мне не удастся… что же, в конце года я помогу ей собрать вещи и отвезу вас обоих в город.
Его слова повисли в воздухе, словно золотящаяся на солнце пыль.
«Мартин!»
«Я слышал».
Очень давно Вик не ощущал такого искреннего, ничем не замутненного счастья. Собственная судьба так не волновала и не тревожила его, как сбывающиеся мечты Риши. И между ними больше ничего не стояло. Не нужно было сбегать из дома, и Мари со своими интригами больше не имела над ними власти. Ведь Вячеслав Геннадьевич только что практически отпустил Ришу в город. Сам.
Вик пойдет в колледж, который выбрал. Они будут встречаться, и может быть даже снимут комнату или маленькую квартиру…
Будущее рисовалось ему в бело-золотых тонах.
Мартин молча слушал, что говорил Вячеслав Геннадьевич. Он был почти счастлив, потому что Вик наконец-то получал все, чего хотел.
Но для Мартина это означало, что скоро ему придется сделать то, что он собирался сделать очень давно.
Когда Вик переедет в город, и все образуется, Мартин создаст дверь в проеме и закроет ее. Выйдет во вторую — ведущую в темноту. С детства он помнил, что темнота убивает его. Но может быть он сможет найти ее границу, и там будет что-то иное.