Мужчина смотрел на него сверху вниз, и в его глазах не было угрозы, только липкое, унизительное презрение. Фыркнув, словно оскорбленный кот, он повернулся к Рише, явно намереваясь сказать еще что-то, но рядом с ней уже стоял Матвей. Он даже не успел переодеться, только стер грим. Он смотрел мрачно и тяжело, низко опустив голову.
Пожав плечами, мужчина, чье имя Вик так и не удосужился узнать, просто развернулся и вышел из зала, не оглянувшись. Почему-то Вик чувствовал себя так, будто его только что унизили.
Но он не стал сосредотачиваться на этом ощущении. Вместо этого подошел к Рише и сжав ее запястья, заставил отвести руки от лица.
— Это не имеет никакого значения, ясно? — мягко спросил он, вытирая слезы с ее лица.
Она только неуверенно кивнула.
— Он прав, — неожиданно подал голос Матвей. — Все, что сказал этот человек — ложь. Я ничего не понимаю в искусстве, но, если бы меня спросили, что это такое, я бы ответил, что представляю твое лицо.
Риша, кажется, забыла, что только что была расстроена и напугана. Для Матвея это была неожиданно длинная и неожиданно поэтичная речь. Он вообще почти все время молчал, кажется, опасаясь слов и власти, которую они могут обрести.
Вик был удивлен не меньше подруги. Он чувствовал, как на его чувства накладывается сдержанное изумление Мартина.
— А почему… Почему Февраль? — неожиданно спросила Риша.
— В этот месяц родилась моя младшая сестра.
Он говорил эти слова со странной, несвойственной ему улыбкой. Но едва они прозвучали, как к лицу его вернулась былая безучастность. Коротко кивнув, Матвей вышел вслед за мужчиной в черном.
— А он сказал мне, что меня возьмут на прослушивание, — все еще не отойдя от шока, отстраненно сказала Риша.
— И этот замечательный человек…
— Сказал, чтобы я не приходила, потому что для меня здесь ничего нет. Но его просили передать, чтобы… чтобы я ждала вызова.
— Потрясающе, — искренне улыбнулся Вик и поцеловал ее.
На губах остался солоноватый привкус.
…
Эта весна напоминала затишье перед грозой. Вику казалось, что с его запястий соскользнули шелковые ленты, которые почти неощутимо, мягко управляли его движениями все эти месяцы. Когда Мари и ее театр исчезли из их жизни, дни наполнились каким-то новым, простым и понятным смыслом.
Вик сказал Мартину о своем намерении поступать в медицинское училище. Мартин долго отговаривал и даже обещал саботировать поступление, но Вик чувствовал, как в нем теплится робкая надежда, что это исполнение хоть одной мечты может оказаться правдой. И ничто не могло заставить его отступиться.
Мартин начал готовиться. Вера достала откуда-то целый ящик справочников и пособий. Вечера они проводили в библиотеке, и эти вечера были особенно уютными и немного грустными, потому что скоро им предстояла разлука.
Вик и не заметил, когда стал выше Веры. В уголках ее глаз появились первые ниточки морщин. Но она упорно продолжала звать его «малявкой» и смотреть так, словно он вот-вот попросит достать книгу с верхней полки, заставив подняться с кресла.
Весь мир вокруг стал каким-то зыбким и ненастоящим. А может быть, он впервые обрел свои реальные черты.
Однажды утром, выйдя на кухню, Вик встретился глазами с отцом, и понял, что перед ним сидит очень уставший человек на пороге собственной старости. И больше — никто.
«Ты можешь простить его?» — спросил Мартин, почувствовав этот момент.
«Нет. Но это и не нужно. Ни ему, ни мне. А ты?»
«Я никогда не прощаю таких вещей».
Вик только кивнул и вышел из кухни, забыв, зачем туда направлялся.
Его комната всегда была такой тесной? А эта чайка на шкафу — ее нарисовал Мартин, когда Вик был еще совсем маленьким — давно ли начала осыпаться белая краска?
Скоро он покинет эту комнату навсегда. Захочется ли ему оборачиваться? Захочет ли он вернуться?
Все-таки в этом доме он часто бывал по-настоящему счастлив. Поддавшись внезапному порыву, Вик открыл дверь шкафа, и посмотрев в зеркало позвал:
— Мартин!
Он стоял рядом. Вику казалось, что он видит его словно заключенным в почти невидимую белую рамку — очертания проема. Но это не имело значения. Зажмурившись, он сделал шаг вперед. Протянул руку.
Когда-то бабочки Мартина вились вокруг керосиновой лампы, и они были настоящими в тот момент, когда Вик на них смотрел.
Он Бог? Ему все можно?
Если бы это было так, он не стал тратить времени на глупости как Виконт.
Не открывая глаз, он сделал шаг вперед. Кончики пальцев коснулись чего-то теплого.
Он прижал ладонь к сухой шерстяной ткани. Протянул вторую руку.
Ткань жилета Мартина наощупь была мягче и тоньше ткани сюртука.
Мартин не исчезал, как раньше, он стоял рядом, и Вик чувствовал прикосновение теплой ладони к затылку. Стараясь не делать резких движений, он прижался щекой к плечу Мартина, сжав руки у него за спиной.
— Спасибо тебе, — тихо выдохнул он.
В этот момент все исчезло. Он обнимал пустоту, стоя посреди комнаты.
Мартин ошеломленно проводил ладонью по лацкану сюртука.
В этот момент все было настоящим — и он сам, и слова, которые сказал ему Вик.
…
Первые экзамены в школе начались в апреле, для Вика и Риши — одновременно.
На математике быстро решив задания из своего билета, он целиком решил билет Матвея и переписал его на два листа, на тот случай, если один отберут. Впрочем, он сомневался, что это произойдет. Подсовывая один из листов под билет, Вик с удивлением заметил, что Матвей сам почти решил первую половину задач.
В этот момент Вик почувствовал нечто вроде гордости. Пусть он когда-то, только начав учебу в школе просто цинично привязал Матвея к себе, чтобы он помогал ему в конфликтах, все же Вик потратил немало времени, объясняя ему каждую тему, раз за разом. Даже те вещи, которые казались ему очевидными. И теперь он видел, что это было не зря.
Наверное, что-то похожее чувствовал Мартин. Вик вдруг подумал, что ему бы очень хотелось, чтобы Мартин им гордился.
Всегда.
От экзамена по литературе и языку его освободили за участие в спектакле. Билеты на химии и биологии, необходимых для поступления, за него решил Мартин, который и собирался поступать. Увлекшись, он исписал на обоих предметах несколько лишних листов. Учитель только тоскливо посмотрел на аккуратные строчки формул.
— Это ты писал?
«Мартин, мы идиоты».
«Да, мы идиоты. Давай я решу этот маленький… конфликт. Скажи хоть слово о корках, Вик — и будешь выпутываться сам», — предупредил его Мартин.
«Молчу-молчу. Вообще-то я хотел спросить, не предложишь ли ты ему потанцевать под красивую песню о леди с зелеными рукавами».
«Непременно», — ответил Мартин, широко улыбаясь учителю.
— Да. Я.
— И весь год ты сдавал мне тетради с другим почерком?
— У меня раздвоение личности. Иногда я приличный человек с ровным почерком, а иногда неврастеник, и буквы у меня похожи на рыболовные крючки, — серьезно ответил Мартин.
«Я тебе это запомню!»
— Невовремя шутите, молодой человек.
— Я не шучу. Смотрите.
Мартин взял чистый лист, и твердым, каллиграфическим почерком написал посередине «Aliis inserviendo consumor».
Вик, решив не ломаться, повторил надпись прямо под первой.
— И что же ты написал?
— Светя другим — сгораю.
— Ах да, я помню с вашего спектакля… только ты там говорил, что сгорает быстрее то, что ярче горит. Что же, пусть будет неврастеник… Можешь идти.
Мартин кивнул, прижав кончики пальцев к груди и вышел из класса.
«Да откуда у тебя эти замашки? Ты не иначе как в прошлой жизни был каким-нибудь занудным аристократом, придушенным воротничком!»
— Значит, хорошо, что сейчас у меня все по-другому, верно? — улыбнулся он в ответ.
…
Риша нервничала перед каждым экзаменом почти так же сильно, как перед премьерой, а успешно сдавая — радовалась, как ребенок.
В мае было назначено ее прослушивание.
Мир словно замер в ожидании. Он наполнялся цветами и запахами. Весна обрушивалась на землю дождем, растекалась терпкой зеленью и распускалась цветами.
Риша готовилась к прослушиванию. Они часами сидели на поваленном дереве около озера. На песке догнивала лодка, под которой больше не было лис. Риша читала Вику вслух одну пьесу за другой. Иногда просила его помочь и тогда они, передавая друг другу книгу или журнал, читали по очереди.
Вик не мог не заметить, что ей стали удаваться самые разные роли. Даже Эспуар Риша стала читать убедительно.
Мартин слушал и улыбался. Он видел, что Вику гораздо больше нравится просто слушать ее голос и следить за изменениями лица, чем вникать в сюжет и сочувствовать героям. Впервые за долгое время Мартину было так хорошо и спокойно. Его собственное счастье и счастье Вика сливались в одно ровное, белоснежное сияние. Даже легкая тоска Мартина по Рите не омрачала этих дней.
А потом, майской ночью, Мартин проснулся от того, что в комнате было невыносимо душно, несмотря на открытое настежь окно. Словно зачарованный, он тихо пробрался на крышу и сел, глядя, как в небе собирается клубящаяся чернота. Мартин не знал, сколько он просидел так, но, когда ему на лицо начали падать первые капли дождя, частые, и теплые, его посетила неожиданная мысль. Она была болезненна, обескураживающе проста и беспощадна.
— Всё… — прошептал он.
В эту секунду грянул гром.
Если бы Мартин не сидел в этот момент на крыше, он бы не увидел человека, который, шатаясь, бредет к забору. Тонкая фигура в сером, почти неразличимая в дождевой завесе. Рядом с человеком, кажется, шла собака, на которую идущий тяжело опирался.
— Вик, просыпайся немедленно!
Сейчас Мартин был рад грозе. Его торопливые шаги по крыше не разбудят отца, и ему не нужно терять время, чтобы ползти к краю.
Он бежал к забору, на ходу стягивая куртку, и молился про себя, чтобы это оказался другой человек. Кто-то заблудившийся, застигнутый дождем, только не…