Бабушка, устало опустившись в кресло, грызет валидол, с надеждой и неверием смотрит на нас.
Мы, два дебила, сидим на диване и исподлобья бросаем на бабушку тяжелые взгляды. Однако, встретившись с ней глазами, тут же отводим свои.
Кажется, всему пришел конец.
От таких новостей папу точно хватит кондрашка. Завтрашним же рейсом они с Настей прилетят в Москву, и с утра послезавтра я уже буду предана позору и анафеме. Возможно, меня подвергнут пытке безденежьем: других инструментов воздействия на людей отец не признает. Для меня же самой страшной пыткой будет разлука вот с этим парнем. С парнем, который сейчас держит меня за руку.
– Знаете что, дети… – откашливается бабушка, – я прекрасно вижу, что происходит. Я хочу верить… нет, я верю, что ничего еще не случилось, но, Максим и Даша, я пока за вас отвечаю. Нет, вы меня точно в могилу сведете!..
…А еще я больше никогда не увижу Ротена и Ли. Я брошу их всех в борьбе за жизнь маленького Вани…
Лишь сильнее сутулюсь и разглядываю пальцы Макса, надежно сплетенные с моими.
– Даша! – долетает до меня сквозь туман. – Папе я ничего не расскажу. Максим, в кладовке есть раскладушка, ты будешь спать в гостиной. У меня все! Господи… Теперь обувайтесь, иначе мы опоздаем на автобус.
Я ждала долгой изнурительной головомойки, но на этом все закончилось.
Всю дорогу до вокзала мне хотелось повторять бабушке снова и снова, что ничего предосудительного мы не сделали, что мы просто спали, обнявшись. Мы делали это с самой первой ночи. Каждую ночь.
Мотаю головой, потому что в ней роем гудят мысли о том, что бабушка, возможно, права…
Я извожу и извожу себя, но в автобусе Макс демонстративно кладет голову мне на плечо и засыпает.
Глава 24
На дальние расстояния в автобусах мне доводилось кататься нечасто, а те, в которых я раньше ездила, были туристическими: большими и комфортабельными. Сегодня до места назначения нас вез древний автобус, дребезжащий и воняющий выхлопными газами.
Макс, щекоча щеку светлыми волосами, беззаботно сопел в мое плечо, а меня нещадно мутило. Мутило от тряски, рева мотора и удушливых выхлопов. И от пристальных бабушкиных взглядов.
На небольшом кладбище тишина, шумят на ветру листья березок и осин, с веток вниз взирает молчаливое воронье. Немного поплутав среди памятников и крестов, мы находим скромную ухоженную могилу моей тети. Бабушка открывает пошире калитку ограды и начинает тихо причитать. Макс ставит сумку на лавочку, подходит к памятнику, садится на корточки, протирает рукавом нарисованный на нем портрет и долгое время задумчиво на него смотрит.
В этих простых действиях столько боли и тоски, что я хватаюсь за ограду, чтобы не упасть на колени. Бабушка расстегивает сумку, механическими движениями, один за другим – вынимает из пакета пирожки.
Макс оглядывается, обращается к бабушке:
– Ба, ты посиди, а мы прогуляемся, хорошо? – и подмигивает мне.
И бабушка кивает. Словно никакого скандала утром не было и в помине. Словно не произошло ничего из ряда вон выходящего.
– Знаешь, Даня, а ведь я ее не помню. Мне было пять лет, когда ее нашли мертвой в притоне в соседнем городе. Она в юности тусовалась с хиппи, вела кочевой образ жизни – родила меня, оставила у бабки и снова кинулась навстречу приключениям.
Ты мало знаешь нашу бабусю, но человек она сложный, крайне принципиальный. Она сменила замки на входной двери, и путь в ее дом моей мамане с тех пор был заказан.
Потом мама не раз приезжала, но, даже видя, что у дочери огромные проблемы, бабка все равно не пускала ее на порог. А теперь – вон… пирожки носит…
Мы сидим на холме среди одуванчиков, Макс срывает один из них, какое-то время разглядывает и дарит мне.
– Но я точно знаю, что характером пошел в мать, – продолжает он. – Такой же бестолковый. Не могу усидеть на месте – тащит во все стороны. Дурная энергия. Мелким меня возили к ясновидящей, она сказала, что это бесы. Проводила обряд, но, как видишь, не помогло… После того как я напугал одноклассников, один из работавших со мной психологов прямым текстом сказал чтото типа: «Максим, ты можешь сам себя разрушить, если не направишь свою энергию в нужное русло». Я и направляю. Каждый день направляю. И вот пока жив. Даже на запрещенные препараты не тянет.
Гуляющий над холмом ветерок треплет наши светлые волосы. Я верчу одуванчик в пальцах, заправляю за ухо выбившуюся прядь, вставляю в нее цветок.
– А я свою мать помню, но лучше бы воспоминания стерлись. Совсем… – Сейчас я впервые в жизни собираюсь поведать другому человеку о своей боли. – Я была самой мелкой и недоразвитой в классе, в школе меня гнобили, били и дразнили до тех пор, пока я не осознала, что могу просто купить себе подруг, статус и власть. И тогда мне стало можно все. Но в то время, когда меня швыряли по углам, я каждый день бежала к маме в частный пансионат, часами сидела в ее палате, плакала, жаловалась, а она только улыбалась. Она всегда только улыбалась. Я стыдилась ее, ненавидела всей душой. До сих пор осталась… как назвать это чувство? Обида?..
Макс кивает, смахивает с лица челку и произносит:
– Даня, твоя мама не выбирала для себя такой участи. Думаю, если бы она могла, она бы утерла твои слезы и сделала так, чтобы новые никогда больше не пролились. Но она не могла… Когда Славка загремел в больницу, был сентябрь. В школе начались занятия, а он, отличник, вынужден был их пропускать. Мы стояли под окнами его палаты, прикалывались, ржали, и он ржал вместе с нами. Ему до одури хотелось выйти оттуда и жить… Но и он не мог. – Макс усмехается. – К вопросу о выборе: моя мать могла выбирать. И она выбрала не меня.
Взгляд Макса устремлен вдаль, туда, где небо и земля соединяются линией горизонта, где над полями плывут белые облака, отбрасывая с неба сиреневые тени, где изгибается змеей серая дорога – по ней мы сюда приехали, по ней же и уедем… а я изо всех сил разглядываю его. Странный парень с огромной душой, у которого весь мир на ладони. Вокруг него искрится и сверкает воздух. Перед моими глазами, в моем сердце и мыслях нет и никогда не будет больше никого. Кроме него.
С осознанием приходит липкий ужас.
– Макс… – выдыхаю я, и он поворачивается ко мне. – Что же мы с тобой будем делать?..
Он медлит с ответом, хотя прекрасно понял мой вопрос. Но когда он все же отвечает, его слова становятся причиной моего легкого обморока.
– Я когда-то гуглил: закон не содержит запрета на заключение брака по обстоятельствам двоюродного родства. Двоюродные брат и сестра не являются близкими родственниками… Но! Это явление порицается обществом. – Он скорбно на меня смотрит, потом срывается, икает и начинает ржать. – Даня, посмотри, где я и где общество? Неужели ты думаешь, что мне на него не похер?..
Держась за руки, мы спускаемся с холма.
Стрекочут кузнечики, под теплым ветром колышутся цветы на полях, тропинка убегает из-под наших синих кедов вдаль – только вперед.
– Иди за солнцем следом. Хоть этот путь неведом. Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра! – напеваю я мамину песню.
Макс внезапно останавливается и разворачивает меня к себе:
– Кажется, я знаю, кто из нас сможет спеть на благотворительном вечере! Только маленькая девочка с такой светлой песенкой способна выбить из этих толстосумов слезы и заодно все дерьмо… – Он поправляет одуванчик в моих волосах и улыбается.
Глава 25
Ночь, в окошках соседних домов желтками растекается электрический свет, а в тех окнах, где нет жизни, – в черном нутре пустых квартир тихо гудят холодильники и капает вода из неплотно завернутых кранов.
До долгожданного рассвета осталась пара часов – ночи в июне коротки – и я, расположившись на подоконнике по соседству с колючим кактусом, считаю минуты.
Из гостиной слышится храп бабушки, треск пружин раскладушки, бубнеж и проклятия.
Я тут. А он там. За тонкой кирпичной стенкой.
Ромео и Джульетта хреновы. Закрываю глаза, надавливаю на веки пальцами и начинаю хихикать.
– Даня, ты не спишь? – Дверь скрипит, и Ромео в одних боксерах просачивается в комнату. – Задрало слушать этот храп! Среди самых досадных причин развода одно из первых мест занимает банальный храп! Неудивительно, ведь громкие звуки по ночам приводят к хроническому недосыпу супругов, стрессам и конфликтам с домочадцами…
– Тише! – спохватываюсь я.
Макс подходит к подоконнику и отодвигает кактус.
– Она без слухового аппарата. Идем. – Он отводит меня к кровати, накрывает одеялом, садится на пол рядом и опирается спиной о простенок. Я пялюсь в темный потолок. Напрягаю глаза, щурюсь, разглядываю несущественные детали, а кровь, как бешеная, бежит по венам. Пребывая в волнующем ожидании неизвестно чего, поворачиваюсь на бок, но Макс так и сидит, прислонившись затылком к стене, и ничего не предпринимает.
– В психологии я шарю: жизнь заставила, – наконец раздается тихий голос Макса. – Так вот: у каждого навязчивого страха есть причина. Ротен… Ромка после пожара, пережитого в детстве, до сих пор пугается яркого света и резких звуков. Чтобы побороть одну из фобий, он в десять лет начал учиться играть на ударных… а что же произошло с тобой, израненный солдат?
И меня парализует от ужаса.
Со мной произошел «ни к чему не обязывающий секс на вечеринке», а правда, спрятанная за этой фразой, затянулась струпом, под которым все еще гноится ужасный грязный нарыв. Стоит тронуть – и все светлое, что сейчас есть в моей жизни, будет измазано. Как только он узнает – он уйдет. Он оставит меня одну.
Я сжимаю одеяло, кусаю губы и молчу.
Мы долго остаемся в тишине.
Макс вздыхает, придвигается к кровати, кладет руки на матрас и роняет на них голову. Берет мою ладонь в свою и удобно устраивается на ней щекой.
– Ладно, спи. И знай: лично у меня от тебя секретов нет.