Игорь по русскому обычаю созвал совещание своей дружины, передал ей предложение византийского императора. Решался вопрос, принять ли предложение греков или продолжать поход. Красочно передает русский летописец эту думу Игоревой дружины : «...что хочемъ боле того: не бившеся имати злато, и сребро, и паволоки? Егда кто весть; кто одолеет, мы ли, оне ли? Ли с моремъ кто светенъ (в сговоре)? Се бо не по земли ходимъ, но по глубине морьстей: обьча смерть всемъ».
Вопрос был решен дружиной философски: зачем биться за золото и паволоки, если их можно получить даром, тем более что никто не скажет, кто одержит верх...
Игорь согласился с мнением дружины и принял предложение императорских послов.
Но оставались еще печенеги, которые стали в те дни объектом борьбы между руссами и греками. Возможно, их колебания во многом определили и компромиссное решение Руси. Игорь не забыл своих союзников, как не забыл он и своих врагов. Он вступил в новые переговоры с печенегами, и, видимо, результатом этих переговоров явилось решение печенежских вождей нанести удар по дружественной грекам Болгарии, о чем сообщает летописец. Этот факт указывает, что, несмотря на все старания греков, им не удалось в те дни расколоть русско-печенежский союз: русский козырь в дипломатической игре с печенегами оказался более крупным: набег на Болгарию стоил, кажется, большего, чем византийские подарки и посулы.
И все же греки кое-чего добились: с венграми был заключен мир на пять лет, печенеги оказались поколеблены, антивизантийская коалиция так окончательно и не сложилась, а Болгария по-прежнему оставалась союзницей Византии.
Теперь начались переговоры па Дунаэ. Они продолжались недолго, и смысл их состоял в том, что враждующие стороны договорились по трем важным вопросам. Во-первых, греки сразу же согласились уплачивать ежегодную денежную дань по старине, как это было договорено при Олеге. Основной пункт договора 907 года снова был вызван к жизни. И этим сразу зачеркивались прежние противоречия, разногласия, подозрения; восстанавливались дружественные отношения между странами. Во-вторых, здесь же, на Дунае, Игорь взял с Византин откуп, военную контрибуцию. Летописец сообщил: «...а самъ вземъ у грекъ злато и паволоки и на вся воя, и взъвратнея въепять, и придекъ Киеву въевояси».
Мы видим, как вновь повторились в этих событиях классические для раннего средневековья условия межгосударственных соглашений Византийской империи с соседними «варварами» и восточно-европейских и ближневосточных стран между собой в моменты заключения либо перемирия, предшествующего выработке нового долгосрочного мирного договора, либо самого этого «глубокого» мира.
Находились ученые и в нашей стране, и за рубежом, которые сомневались в истинности сообщений летописи о втором походе Игоря на греков, считали, что оно потребовалось древнему автору, как и в случае с походом 907 года, лишь для того, чтобы оправдать появление на страницах летописи русско-византийского договора 944 года.
Между тем нам стоит лишь сравнить ситуацию, сложившуюся на Дунае, с другими подобными же военными событиями той поры, и станут очевидными надуманность и искусственность таких подозрений. Набег, переговоры, перемирия, военная контрибуция, мир устный, клятвенный, мир развернутый, письменный,— все это было настолько стереотипно, настолько обычно в отношениях между государствами того периода, что приходится удивляться лишь тому, как летописец сумел в нескольких фразах, написанных весьма лаконично, но с большой художественной силой, отразить дипломатический стиль того времени. Кстати, лишь за год до этого императорский посол Феофан вот так же выехал навстречу наступающим венграм, заключил с ними мир — и историкам в голову не пришло объявить эти события, отраженные, как и история второго похода Игоря на греков, в русской летописи, подделкой, компиляцией или чем-то подобным. Но уж так везет русской истории: что ни документ — то подделка, что ни поход — то компиляция, что ни поэма — то поздняя фальсификация. И как это могло случиться в таком множестве, когда Русь, как и другие государства Восточной Европы и Передней Азии, проходила в своем социально-экономическом, государственном, культурном, дипломатическом развитии те же этапы, была тесно связана многообразным опытом со своими соседями и сама щедро делилась им...
И наконец, третьим условием перемирия на Дунае и ухода русского войска на родину явилась договоренность о скором обмене посольствами и выработке нового
взамен давнего и во многом устаревшего «мира и ряда» 911 года, старого Олегова договора.
Но что поразительно! На этот раз Русь настояла — и другое слово здесь трудно подобрать — на появлении в Киеве византийских послов. Закончилась полоса дискриминации северных «варваров», которые, несмотря на свои громкие победы, послушно брели в Константинополь на переговоры и здесь под неусыпными взорами византийских канцеляристов формулировали свои договорные требования, клали на бумагу свои речи, старательно переводили с греческого малознакомые им дипломатические стереотипы, а потом зачарованно смотрели на великолепие константинопольских храмоз и дворцов.
Теперь византийские послы должны были явиться для первых переговоров в Киев, и трудно переоценить всю важность, всю престижность достигнутой договоренности. О ней мы узнаем из летописной записи: «Приела Романъ, и Костянтинъ и Степанъ1 слы (ПОСЛОЕ) к Игореви постройти мира первого».
Так что на Дунае было горячо в те летние дни 944 года.
По существу, здесь разматывался клубок всей восточно-европейской политики тех дней, в которую были вовлечены Русь, Византия, Болгария, Венгрия, печенеги и, возможно, Хазария. Здесь же шли переговоры, вырабатывались новые дипломатические стереотипы, закладывался фундамент нового долгосрочного соглашения с империей, которое должно было урегулировать отношения между странами, примирить или, по крайней мере, сгладить противоречия между ними.
Итак, вКиевепоявилисыюслы императора Романа I, и цель этого посольства заключалась в том, чтобы «построити мира первого». Далее летопись сообщает,
что Игорь принял византийское посольство и «глагола с ними о мире». А это значит, что в Киеве состоялся первый тур межгосударственных русско-византийских переговоров, что в нем участвовали императорские послы и русские вельможи, возможно из тех, кто вел и переговоры на Дунае. К этому времени Карл и его товарищи, соратники Олега, уже сошли с политической арены, но русская дипломатическая традиция не заглохла, и повое поколение русских дипломатов включилось в отстаивание государственных интересов Руси.
Судя по началу нового договора: «Равно другаго свещанья, бывшаго при цари Романе и Костянтине и Стефане1, христолюбивых владыкъ,..», его выработке предшествовала, как и прежде, посольская конференция, где обговаривались принципиальные позиции будущего соглашения. Эти позиции затем доводились соответственно до византийского и русского правительств, а потом уже происходила новая посольская встреча, где вырабатывался либо уточнялся текст документа и происходило его принятие.
Где была эта предварительная конференция? На сей раз, видимо, в Киеве. Именно здесь, можно думать, тот же Феофан и другие послы согласовали с руссами основной текст русско-византийского договора, и, когда летопись сообш.ает, что Игорь «глагола с ними о мире», это может означать либо его личное участие в переговорах, либо официальный прощальный прием послов перед их отъездом на родину. Как бы там ни было, но в истории русской дипломатии запечатлен еще один многозначительный факт: византийское посольство впервые было принято великим киевским князем, и в этом смысле Русь встала вровень по процедуре проведения дипломатических переговоров и оформления дипломатических документов с другими крупными мировыми державами.
А уж потом русские послы двинулись в Константинополь.
Это было большое посольство. Остались позади времена, когда пятерка русских послов противостояла всей византийской дипломатической рутине. Теперь в Константинополь направлялось престижное представительство мощного государства, состоявшее из 51 человека — 25 послов и 26 купцов. С ними шла вооруженная охрана, корабельщики.
Количественный состав посольства, конечно, подчеркивал его представительность, а включение в состав купцов указывало на их заинтересованность в исходе дела, на видную роль русского купечества в осуществлении внешней политики Древнерусского государства.
Однако не только этим была подчеркнута значительность посольства, но и его совершенно особым титульным представительством. Действительно, каждый посол имел свой титул. Возглавлял миссию Ивор, который идет в списке послов, представленных в начале русско-византийского договора, первым; и названой «солъ (посол) Игоревъ, великого князя рускаго». А далее идет список в 24 собственно посла, которые названы «объ-чии ели», т. е. обычные послы, рядовые члены посольства, но и среди них существует своя иерархия второго, третьего и последующих послов, и удостоверяется эта иерархия весьма своеобразно — через соответствующие посольские титулы. Кстати, и первый посол идет не просто первым по списку, а назван представителем самого великого князя, что не только возвышает его фигуру среди всего посольства, но и придает особое значение его персоне в отношениях с греками. Но и другие члены посольства хоть и названы обычными послами, но каждый из них имеет свое представительство, так сказать, спою визитную карточку. Вторым в списке идет Вуефаст, и назван он послом от Святослава, сына Игоря. Вряд ли Вуефаст представлял в Византии какие-то личные интересы малолетнего наследника престола, зато 1 его титул подчеркивал значимость пребывания этого посла в составе миссии, возвышал и все посольство, в целом представительством от второго лица в Русском государстве. Третьим идет Искусеви, посол от княгини Ольги, которая в русской правящей иерархии занимала третье место после великого князя и наследника киевского стола. А потом идут послы от Игоревых племянников, других лиц великокняжеского дома, видных русских бояр. Все это — киевская правящая верхушка.