— Мы и сами его видим, — отвечает один из бойцов. — Да стрелять нечем: патронов нет.
Бронебойщики еще раз взглянули в сторону танка, зло плюнули и, обнявшись, прихрамывая пошли дальше, к вокзалу.
В арьергарде защитников Севастополя мы медленно отходили к городу. К нам присоединяются подразделения второго морского полка полковника Гусарова. Они стойко обороняли высоту 171,0. И только когда от полка осталось не более роты, моряки отошли и скрылись в балке. Вместе с Гусаровым мы начинали бои под Севастополем в ноябре на Мекензиевых горах и вот снова с ним встретились в последний день обороны — в балке Делегарди. Гусаров, узнав меня, молча жмет руку, качает головой. Мы идем в суровом молчании, с автоматами в руках. То и дело останавливаемся на короткое время, чтобы отбиться от наседающих фашистов, и снова идем. Нас преследуют танки врага. Они медленно, осторожно ползут по холмистой местности, стреляя из пушек. Полковник Гусаров, который все время шел рядом со мной, вдруг останавливается и медленно валится на бок. Подхватываю его, осторожно опускаю на землю. Он не дышит. Осколок сразил его насмерть. Обнажив головы, [224] склоняемся над бездыханным телом. Погиб еще один из героев, с именем которого была связана семимесячная эпопея ожесточенной борьбы за Севастополь. Морской полк Гусарова неоднократно отмечался в сводках верховного командования. Мы осторожно положили тело товарища на проходившую мимо грузовую машину и продолжили свой тяжкий путь.
Входим в Севастополь, вернее, в то, что осталось от красавца города. Немцы беспощадно бомбят его развалины, с Северной стороны прямой наводкой бьет по нему вражеская артиллерия. Огромные языки пламени колышутся то тут, то там. Густым облаком стелется едкий дым. На Корабельной стороне слышна пулеметная стрельба.
Поднявшись по лестнице к Историческому бульвару, я в последний раз смотрю на ту сторону Южной бухты, где зарождалась наша седьмая бригада морской пехоты.
Сколько событий минуло за это время! Сколько дорог исхожено с боями! Сколько потеряно дорогих сердцу людей!
Мы отстаивали тебя, Севастополь, не жалея жизни своей, но не смогли отстоять. Но мы вернемся к тебе, освободим тебя, и снова ты встанешь на берегу моря, славный и прекрасный город.
Прощаясь с израненным городом, мы как бы уносим с собой частицу его величия, военной доблести, беспредельного, воспетого в легендах мужества. Уносим, чтобы потом вернуть ему с лихвой.
На Херсонесской улице, у разрушенного здания городской больницы, встречаю командира артиллерийского дивизиона старшего лейтенанта Иванова. Последние наши два орудия установлены на западной окраине слободы Рудольфа. К четырнадцати часам здесь собралось до ста краснофлотцев бригады. Всех их я объединяю под началом старшего лейтенанта Иванова.
До командного пункта Приморской армии на берегу Карантинной бухты всего около километра. Я решил пройти туда, чтобы узнать обстановку и получить указания о дальнейших действиях.
На КП застаю лишь одного офицера оперативного отдела. Штаб уже убыл отсюда. Я коротко обрисовываю ему положение бригады, он передает по телефону мой доклад на новый командный пункт, расположенный теперь [225] на 35-й батарее, на мысе Херсонес. Вскоре следует приказание: «Генералу Жидилову прибыть к командующему флотом на 35-ю батарею».
— Через полчаса пойдет машина со свернутой связью и довезет вас, товарищ генерал, — сообщил офицер.
Во время этого вынужденного ожидания мы сидим со связным краснофлотцем Степаном Большаковым на скамейке перед входом в КП и наблюдаем за движением по дороге из города к Херсонесскому мысу. Мост через глубокую Карантинную балку обстреливается артиллерией противника с Северной стороны. Но, несмотря на обстрел, по мосту идут и идут автомашины. Кузова их наполнены чемоданами, а сверху на них сидят люди. Жители покидают город.
— Уходить-то некуда, кругом море, — с сожалением замечает Большаков.
— А уходить надо, — продолжаю я его мысль. — В городе оставаться невозможно, видите, что творится там. — Показываю рукой в сторону Севастополя, откуда в это время доносятся оглушительные взрывы крупнокалиберных бомб.
На грузовой автомашине вместе с личным составом свернутого КП и мы вливаемся в общий поток. По обочинам дороги, с ног до головы покрытые серой пылью, с узлами и чемоданами, идут, понурив головы, женщины и дети. Они часто оборачиваются назад и печально смотрят на пожарища.
Они идут в надежде попасть на корабли. Но не многим из них удается уйти. У развилки дорог на Омегу вереница наших машин попадает под пули: противник обходит город, чтобы замкнуть кольцо вокруг него.
В вечерних сумерках подъезжаем к 35-й береговой батарее.
Мы вернемся!
Оставленный советскими войсками Севастополь, разрушенный и сожженный вражескими бомбами, по-прежнему наводит страх на гитлеровцев. Отдельные их отряды зашли было в город и тотчас его покинули. Захватчики боятся Севастополя, развороченный асфальт его улиц жжет им ноги, а в каждом оконном проеме гитлеровцам мерещится дуло автомата. Они не осмеливаются жить в этом страшном для них городе, пока хоть один советский [226] солдат или матрос остается на крымской земле. Вот почему фашисты так остервенело атакуют наши части, стиснутые на Херсонесском мысу.
Район этот очень неудобен для эвакуации. Большие корабли не могут подойти к берегу из-за мелей и подводных скал. Использовать мелкие плавсредства — катера, шлюпки — тоже трудно: завидя их, немцы бьют по ним в упор и немедленно топят. Поэтому корабли стоят на рейде, и люди до них добираются вплавь. У западной, наиболее защищенной от вражеского огня части мыса наспех сооружен маленький причал. К нему могут по одному подходить небольшие катера. Здесь производится погрузка только раненых, женщин и детей.
Официально эвакуация объявлена 30 июня. Но вообще-то она началась раньше. На протяжении всей второй половины июня из Севастополя ежедневно вывозились на Большую землю сотни, и тысячи людей — раненые и больные воины, гражданское население. Эвакуация осуществлялась на транспортах, крейсерах, лидере, миноносцах, катерах, подводных лодках, самолетах. И все-таки сейчас на Херсонесском мысу оставались тысячи людей, которых надо было вывезти.
Задача трудная. Весь район простреливается артиллерией противника, подвергается ударам с воздуха. Но паники нет и в помине. Поддерживается крепкая дисциплина, погрузка на корабли проводится, несмотря на невероятные трудности, организованно, по плану.
Главное, что необходимо для успеха эвакуации, — это сдержать натиск врага. С этой целью выделяются части прикрытия. Командует ими генерал-майор Новиков, командир первого сектора обороны. Их поддерживает своими двенадцатидюймовыми орудиями 35-я батарея. Величайшая самоотверженность требуется от бойцов и командиров, сражающихся в частях прикрытия. От их стойкости зависит судьба тысяч людей. Сами же они оставят берег последними, если останутся к тому времени в живых и если корабли смогут подойти и взять их.
В состав войск прикрытия вместе с частями первого сектора входят остатки нашей бригады — полтораста моряков и две пушки с несколькими десятками снарядов, столь же малочисленные подразделения 8-й бригады полковника Горпищенко, 79-й бригады полковника Потапова, 388-й стрелковой дивизии полковника Кутельникова. Они [227] находятся в беспрерывных боях. Подходят к концу патроны и гранаты. Основным оружием становится штык. Временами в грохот вражеской канонады вплетается могучее «ура» красноармейцев и краснофлотцев. Геройскими контратаками они не только сковывают врага, но местами и далеко отбрасывают его. Это кажется чудом, но севастопольцы давно привыкли к подобным чудесам.
В ночь на 2 июля к роте старшего лейтенанта Иванова, обороняющейся на восточном берегу Казачьей бухты, присоединяется группа минометчиков во главе с командиром минометного дивизиона лейтенантом Б. А. Волошановичем. Они больше суток пробивались к Херсонесу по территории, занятой противником. Мины все были израсходованы. Моряки уничтожили ставшие бесполезными минометы и остались только с ручным оружием. Выйдя из вражеского кольца, они постарались разыскать позиции своей бригады и тут же вступили в бой.
Здесь же оказался и старший лейтенант Л. В. Гаев, офицер нашего штаба. Энергичный, находчивый, он собрал под свое командование до трех десятков автомашин, которые стали обслуживать все подразделения прикрытия, обеспечивая их маневренность.
На самых ответственных участках наши матросы видели рослого грузина с черными усиками. Ной Адамия, искуснейший снайпер бригады, остался верен себе. Винтовка его бьет без промаха.
Бойцы бригады вместе с другими воинами генерала Новикова сражались до конца и честно выполнили свой долг. Они сдерживали врага, пока шла эвакуация.
Мысленно окидываю путь, пройденный нашей бригадой. В качестве подвижного заслона на крымских дорогах она получила первое боевое крещение восемь месяцев назад. В качестве последнего заслона, грудью прикрывая боевых друзей, она и заканчивает существование...
Мне не довелось пробыть с ней до конца. Внезапно получаю приказание явиться к адмиралу Кулакову. В бесконечных коридорах 35-й батареи, заполненных ожидающими эвакуации людьми, с трудом разыскиваю члена Военного совета флота. Стою перед ним грязный, запыленный, с забинтованной головой, с автоматом на груди. Николай Михайлович с грустной улыбкой оглядел меня. [228]
— Ну, автоматчик, отстрелялся. Иди теперь на подводную лодку.
Не сразу доходит до меня смысл его слой. А когда понял, пытаюсь возразить:
— Не могу. Моя бригада еще воюет.
Кулаков хлопнул ладонью о стол:
— Мы с тобой люди военные. Приказ для нас — закон. Приказано тебе на подводную лодку — иди.
Он достает из ящика стола пачку печенья и сует мне в руку:
— Возьми на дорогу. Больше нечем угостить. Мы теперь ничего не имеем: ни продовольствия, ни воды, ни патронов. В диске твоего автомата еще есть патроны? Отдай какому-нибудь бойцу. На лодке тебе оружие не понадобится.