Чтобы освободить побольше пространства, стулья и столы сдвинули к стене. В печке весело трещал огонь, заливая комнату светом и теплом, в помощь ей горели несколько ламп.
Из кварцевого радиоприемника доносилась музыка, едва слышная за болтовней и перестуком туфелек на полу, но те, кто танцевал, по всей видимости, попадали в такт. Девушки кружили поодиночке или в паре друг с другом. Парней Линне не увидела.
К ней с широкой улыбкой подошла Магдалена.
– Ну, что ты по этому поводу думаешь? – спросила она.
Свои непокорные волосы Магдалена стянула на затылке в хвост, после изнурительных дневных занятий на ее лице и форме виднелись масляные потеки.
– Мы устроили в честь наших пилотов праздник.
Линне силилась найти подходящий ответ. «Очень мило» прозвучало бы слишком фальшиво, «меня никто не пригласил» – чересчур обиженно.
– А командор Зима в курсе?
Она и сама толком не знала, что хотела сказать, но точно знала, что не хотела выглядеть напыщенной ослицей. Однако, судя по реакции Магдалены, выглядела именно так. Та закатила глаза и сказала:
– Да расслабься ты.
Глядя ей вслед, Линне подумала, что Тамара, по всей видимости, ничего не знает.
Все остальные пришли в движение и сделали это настолько явно, что Линне поняла – ее избегают. Кто-то отошел подальше, если была такая возможность, кто-то попросту повернулся к ней спиной.
Ну и ладно. Она никому не набивается в друзья. Ейнужно доложить обо всем командору. Послужной список у нее чистый; что до остальных, то на этот раз они, вероятно, чему-нибудь да научатся.
Чего-то подобного с ее стороны, они, конечно же, ожидали. Именно поэтому ее проигнорировала Елена, именно поэтому Катя тряхнула своими белокурыми кудряшками, Оля улыбнулась от уха до уха, а Надя пожала плечами.
В полку Кослена Линне никого и никогда не закладывала и в этом тоже не станет доносчицей.
Как бы ей ни хотелось вернуться к прежней жизни, становиться ради этого стукачкой она не собиралась. Во время службы в полку Кослена, после дежурства они вместе с Танновым и Досторовым нередко покидали солдатскую казарму без разрешения, чтобы стащить у офицеров расидиновых сигарет или выпить конфискованного бренди.
Как ни ненавистно ей было это признать, но танцы – совсем другое дело. Ревна взирала на происходящее с тоской во взгляде. Не зная толком, что делать, Линне села рядом с ней. Ревна тревожно распахнула глаза – делать вид, что в противоположном углу комнаты произошло что-то чрезвычайно интересное, было уже поздно. Глядя на нее, Линне чуть не расхохоталась: единственный человек, который стал бы с ней разговаривать, в буквальном смысле стал ее слушателем поневоле.
Осталось только придумать, что сказать.
Всем остальным эта наука давалась на удивление легко. Но на занятиях по ораторскому искусству ее больше учили политике, чем умению поддерживать непринужденную беседу. Поэтому она закрыла рот и стала ждать, когда что-нибудь произнесет Ревна.
Та постукивала пальцем по бедру в такт музыке. Мысль о том, что Ревна попытается проигнорировать Линне, раздражала больше, чем ее молчание.
– Веселишься? – наконец спросила Линне и тут же подумала, что вопрос был глупым.
Ревна замерла и искоса глянула на нее, словно соглашаясь с мыслью Линне.
– Раньше я любила танцевать, – сказала она, – не то чтобы у меня хорошо получалось, но это все же лучше, чем сидеть в углу.
Линне хотела было спросить, что же, собственно, случилось с Ревной, но потом вспомнила выражение на лице девушки, когда та явилась в казарму. Вспомнила, как она каждый раз морщится, если лязг ее металлических ног привлекает внимание окружающих. Поэтому решила ничего не говорить и просто уставилась на Олю, которая вела в танце по скрипучим доскам пола мечтательную Надю. Оля этим вечером смеялась совсем другим смехом, легким и более естественным, чем Линне когда-либо приходилось слышать.
– В этом деле я всегда буду пас, – сказала она, – если бы меня заставили танцевать, я бы скорее дала себе отпилить…
Она осеклась, но было уже слишком поздно.
– Прости, я не хотела.
Извинение прозвучало неискренне. Ей точно надо было больше слушать педагогов на занятиях по ораторскому искусству.
– Я так и подумала, что ты не любительница танцевать, – натянуто произнесла Ревна.
Линне отчаянно пыталась придумать, что бы сказать еще.
– С танцами у меня все было так плохо, что воспитатели вместо них наняли мне учителя боевых искусств.
– В самом деле? – Ревна взглянула на нее.
Осуждение тут же исчезло из ее голоса, и в нем засквозило любопытство.
– В основном он обучал меня ударам и позициям, – ответила она, – наша домоправительница никогда не позволяла мне делать что-либо, от чего у меня могли бы вырасти мышцы, как у какой-нибудь крестьянки.
Вот дерьмо, опять косяк. Законы Союза провозглашают всех равными, а ее слова звучат так, будто их произносит какой-то аристократ, причем самого худшего сорта.
Ревна подняла голову и внимательно присмотрелась к рукам Линне.
– Но все ее усилия оказались напрасны.
Перед ними выросла Магдалена. От танцев у нее раскраснелись щеки.
– Все хорошо? – спросила она Ревну, склонив голову набок и бросив взгляд на Линне.
Та закатила глаза. Если Магдалена хотела поговорить с подругой, стоя в паре футов от нее, то могла бы придумать лучший способ привлечь ее внимание.
– Все отлично, – сказала Ревна и снова повернулась к Линне.
– Неужели отец действительно разрешил тебе учиться борьбе? Он был не против?
– Он никогда мной особо не занимался.
Линне хотелось поежиться. Одно дело говорить о доме, и совсем другое – об отце.
У нее не было желания думать о нем и гадать, что бы он сейчас сказал, если бы ее увидел.
– А почему ты пошла служить? – задала вопрос Линне, но не потому, что ей было интересно, а чтобы сменить тему.
– Тамара попросила, да и платят здесь больше, чем на заводе.
Ревна сделала вдох, собираясь сказать что-то еще, но потом, похоже, передумала.
– Тамара Зима виделась с тобой лично? – спросила Линне. – Ее не волновало, что ты не можешь ходить?
Не надо было этого говорить.
– Я могу ходить, – ответила Ревна, и в ее тоне явственно зазвенел лед.
Она подняла стальную ногу и повернула ее так, чтобы Линне могла увидеть выступ на лодыжке.
– Чтобы пользоваться Узором, ноги из плоти и крови не нужны.
Это она верно подметила.
– Но ведь ты не пользовалась ими в бою?
Линне понимала, что ее вопрос жесток и несправедлив. Но на войне не стоит искать справедливости: война – это грязь, ужас и кровь, и выдержать ее могут только те, кто способен сражаться. Ревна могла гениально управляться с Узором. Но участвовать в войне – далеко не то же самое, что обладать боевым духом. И на какую бы победу этим вечером ни претендовали пилоты, в действительности они ничего еще толком не видели.
– Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы добраться до своего аэроплана во время ночных вылетов?
– Оставь ее в покое, – сказала Магдалена, подойдя ближе и сложив на груди руки, – у нее столько же прав находиться здесь, сколько у тебя. Если не больше. Не одна дюжина девушек могла бы занять твое место.
– А на твое, случайно, никто не претендует? – спросила Линне. – Права здесь ни при чем, важно то, в состоянии ты делать, что нужно, или нет.
И вдруг она мысленно вернулась под хлеставший, проливной летний дождь и увидела себя скрючившейся под панцирем боевого жука, отказывавшегося двигаться вперед, сколько бы искр в него ни вливал водитель. Она стреляла в человека, который шел по минному полю, потому что посреди ночи ему приспичило, и он свернул куда не надо. Она бросала вызов полковнику Кослену, велевшему ей не заморачиваться ранеными и убитыми. Она тащила человека по грязи. И чувствовала, что он все равно умрет на ее плечах. Она отступала в своем первом бою, убегала, чтобы выжить, а снайперы косили ее полк от арьергарда до авангарда.
– А что, если нам придется в спешном порядке сворачивать базу? Если тебе за две минуты надо будет добежать до аэроплана? Если нам придется нестись во весь опор, когда что-то пойдет не так, и у нас не останется другого выхода, кроме как спасаться бегством? Ты быстро бегаешь на этих ногах?
Сердце Ревны стучало так, словно она неслась по плацу, наворачивая круги по приказу полковника Гесовца. Столпившиеся вокруг девушки тихо между собой переговаривались и буравили ее глазами. Положение надо было срочно спасать. Чтобы успокоиться самой и успокоить остальных.
Что касается танцев, она никогда не было особо сильна в них.
– Она отличный пилот, – сказала Катя, – Ревна заслужила право быть здесь.
– Речь совсем не о том, что она умеет делать в кабине аэроплана, – рявкнула Линне, – война идет не только в воздухе.
А тех, кто считает себя особенным и думает, что ко всему готов, ждут самые жестокие потрясения.
Ревна задрожала. Магдалена положила ей на плечо руку.
– Если ты только и можешь, что критиковать других, то лучше уйди. Беги к Тамаре, нам все равно. Но Ревну оставь в покое.
Линне расправила плечи и посмотрела Магдалене в глаза.
– Ты стала бы с ней летать?
– В каком смысле? – ошеломленно спросила Магдалена.
– Ты согласилась бы летать с ней в качестве штурмана? Рискнула бы жизнью только потому, что она не может достаточно быстро бегать? Не побоялась бы, что она из-за этого погибнет на твоих же глазах?
На какое-то мгновение – показавшееся вечностью – повисла тишина. У Линне было достаточно времени, чтобы заметить, как сменяются эмоции на лице Магдалены – шок, стыд, гнев. Наконец, девушка сказала:
– Я не штурман. Но будь я штурманом, обязательно бы с ней летала.
– Легко говорить, заранее зная, что тебе никогда не придется этого доказывать.
В груди Линне расцвело холодное, горькое чувство триумфа. Ей была ненавистна мысль о том, что она права. А еще более ненавистно удовольствие, которое доставил ей весь этот разговор.