– Проваливай, – прорычала Магдалена.
Доносившиеся из радио переливы трубы сменились меланхоличными звуками пианино. Но никто не танцевал. Несколько девушек обступили Ревну и уперли руки в бока, словно загородив ее живым щитом. Другие наблюдали за конфликтом с безопасного расстояния. На большинстве лиц застыло выражение негодования и ярости. Но в этой тишине тоже было свое красноречие.
Линне ушла. Пусть себе носятся со своим самодовольством и лицемерием. Да, она злая, жестокая и бессердечная – пусть называют ее как хотят. Но при этом она честная. Они боготворили своего командора, не обладавшего никаким опытом командования, но на Линне не хотели даже смотреть. Эта война их уничтожит и сломает, а ее они будут ненавидеть только за то, что она первой об этом сказала.
Ветер на улице разошелся еще больше. «Завтра будет хуже», – подумала Линне, вступая с ним в схватку. Она вернулась к себе и опять легла в постель. Но сон к ней не шел.
Ближе к десяти склянкам дверь отворилась, и по полу комнаты тяжело загрохотали шаги Ревны. Линне показалось, что та, проходя мимо ее кровати, немного задержалась, но не была уверена в этом. Однако всхлипы, которые чуть позже ее боевая подруга пыталась заглушить подушкой, точно ей не показались.
Это сделала она, Линне. Другие, может, не помогли, но это сделала она. Ей было плохо.
Через пару часов в комнату, переговариваясь приглушенными голосами, вернулись остальные. Линне по-прежнему не спала. Ревна все так же плакала. Никто из них не произнес ни слова.
9Союз – это сила
После спектакля, устроенного Линне в столовой, Ревна решила, что больше не будет играть роль жертвы. В последний раз против нее и ее увечья так открыто и нагло выступали много лет назад. Обычно окружающие вели себя как большинство девушек – умолкали, когда надо было говорить, и не верили, когда надо было доверять. Ревна представила, как у Линне отвиснет челюсть, когда та увидит ее полет. Да, Линне может пользоваться искрами, и что с того? Искры были у каждого дурака, и обращаться с ними умели многие тысячи. Но на то, что делала Ревна, были способны лишь единицы.
«Стоит выиграть одну войну, и ты выиграешь все», – напомнила она себе. В Интелгард Ревна приехала совсем не для того, чтобы ею помыкали или принижали ее способности, – для вступления в этот полк у нее были свои причины.
Если ей суждено выиграть эту войну, она сделает это не ради Союза или таких, как Линне. Ревна сделает это ради своей семьи, ради друзей, ради себя самой.
Полеты придавали ей сил, однако сомнения по-прежнему вонзались в нее иголками, стоило ей сунуть руки в пилотские перчатки. Каждый раз, когда на ее теле смыкались гигантские пальцы Стрекозы, она дрожала всем телом; ее протезы судорожно корчились. Но аэроплан, на котором она летала, ее любил, и когда Тамара включала двигатель, Ревна буквально растворялась в этом новом для нее существе, способном лететь куда захочется и делать что угодно. Узор менял ее зрение; окрашивал всё в серебристые тона и показывал сельские просторы Риддана такими, какими раньше она их ни разу не видела. Пахотные земли не просыхали от непрекращающихся осенних дождей, а тянувшаяся за базой равнина сплетала в единый ковер золотистые и зеленые оттенки кустарника и травы. Глядя на все это, она верила, что какой-нибудь бог раскрасил землю яркими полосами свежескошенного сена, напрочь позабыв о снеге, покрывающем ее восемь месяцев в году.
Ревна училась управлять аэропланом легкими движениями, подлаживаться под ветер и погодные условия. Приучала его кружить и подпрыгивать в воздухе, училась использовать в качестве тяги грубую силу. Училась видеть хлипкие, разбросанные в беспорядке строения Интелгарда в их истинном виде, распознавать уходившие за ним вдаль равнины и юго-восточные отроги Каравельских гор, исполинскими зубьями маячившие на горизонте. Дважды они летали за их гряду, но каждый раз возвращались, не успев даже одним глазком глянуть на фронт.
Пока Тамара летала с одним из пилотов, остальные, дожидаясь своей очереди, долгими часами упражнялись на земле. Тамаре приходилось взлетать по двадцать два раза в день, снова и снова напитывать своими искрами дроссель. Волосы командора стали сухими и тонкими, кожа приобрела землистый оттенок. Стрекозы жадно всасывали ее искры, будто каждый раз прокалывали ее иголкой и выкачивали очередную порцию жизни. Когда Тамара закатывала рукава, девушки видели на ее предплечьях множество синяков и красных точек в тех местах, где вены выступали на поверхности кожи, образуя своеобразную татуировку. Но она неутомимо продолжала летать. Однажды, во время полета с Ревной, Тамара уснула, и аэроплан настолько потяжелел, что Ревна уже решила, что они вот-вот сверзятся прямо с небес на землю. И чтобы замедлить снижение машины, ей пришлось что было сил дернуть Узор. Тамара вздрогнула и очнулась.
– Отличное применение силы, – сказала она бодрым голосом, и Ревне даже показалось, что та совсем не отключалась, – я понимаю, мы не очень любим обсуждать подобные вещи, но если с твоим штурманом что-то случится, ты сразу почувствуешь. Долго удерживать аэроплан в воздухе после этого у тебя не получится, поэтому в такой ситуации лучше всего сесть на своей территории и выпустить сигнальную ракету.
Ревна понимала, что командор пытается скрыть охватившую ее чудовищную усталость. Точно так же поступала и мама. А что еще Тамаре оставалось делать? Гесовец наверняка не станет им помогать.
Прежде чем Тамара разрешила им полеты со штурманами, прошла еще неделя. А когда она наконец сообщила об этом пилотам, они встретили ее слова мощным залпом приветственных возгласов, от которого задребезжали тонкие стены кабинета командора. В столовую девушки отправились с таким видом, словно уже выиграли свое первое сражение.
– За то, чтобы мы завтра не разбились и не погибли! – произнесла Катя, приподняв свой оловянный стаканчик, когда они сели.
– Верно! Верно говоришь! – хором закричали ей в ответ.
Надя брызнула снопом холодных искр, вспыхнувших, как фейерверк. Когда они посыпались им на волосы и шеи, все завизжали. Надя не могла ничего поделать со своей силой. Ревна даже не надеялась, что Надя станет летать с ней в паре.
Из противоположного, мужского угла столовой послышались саркастические смешки. Линне, сидевшая в одиночестве у стены, фыркнула и вновь уткнулась в учебник по выживанию, который читала.
– Жалкая ведьма, – тихо молвила Магдалена, – я так думаю, ее жизнь просто невыносима.
Она отправила в рот кусок хрящеватой свинины, чуть не подавилась и добавила:
– Как и эта еда. Подай мне соль.
Катя протянула ей солонку.
– У нее такой вид, будто она никак не может решить, что лучше – покончить с собой или прибить нас.
– Да нет, внешне как раз не скажешь, что у нее все так плохо, – сказала Ревна и ткнула Магдалену локтем в бок.
В этот момент к Линне подошел тот самый брюнет, который подбил ее на стрельбу по капусте.
– Глазам своим не верю, – сказала Катя, грохнув ложкой по столу.
– Уже третий раз за неделю.
Все вытянули шеи, чтобы лучше видеть, и за столом стало тихо.
Брюнет увидел обращенные в их сторону взоры, улыбнулся не без некоторого смущения и отдал честь. Затем вернулся в противоположный угол столовой, неофициально объявленный мужским, оставив залившуюся краской Линне бросать во все стороны хмурые, сердитые взгляды. Ревна сделала вид, что внимательно вглядывается в корку черствого хлеба.
– Как бы то ни было… – произнесла она, понятия не имея, что сказать дальше.
Линне снова вернулась к своей книге. Но страницу, как заметила Ревна, так и не перевернула.
– Лихо же у нее получается, – многозначительно заметила Катя и тонкой струйкой вылила из ложки в миску жирный навар.
– Ну же, продолжай, – закатив глаза, сказала Пави, – она вполне этого заслуживает.
Катя подалась вперед.
– Как так вышло, что она первой из нас закадрила парня? – спросила она.
И сделала это довольно громко. Ревна увидела, как рука Линне смяла уголок страницы.
– Может, пока она притворялась одним из них, она узнала что-то важное о парнях, – сказала Пави.
– Да не кадрит она никого. Нет-нет, я ее совсем не защищаю. – пояснила Надя, когда Катя бросила на нее недоверчивый взгляд. – Но правила есть правила. И каждый, кому известны правила…
Она кивнула в сторону Линне.
– И мы же не знаем наверняка, почему он к ней подходил, – добавила Ревна.
Не надо было ей защищать Линне – та вступаться за нее в жизни не стала бы. Однако Ревна все еще помнила, как чувствует себя человек, когда у него шепчутся за спиной.
– Не смеши меня, мы все видели его на стрельбище, – вставила свое слово Оля, и уголки ее рта приподнялись в горькой улыбке. – «Будь милой, очаровательной и ласковой девушкой, Олюшка, мужчинам это нравится». Эх, не надо было мне слушать маму.
– А мне к моей, наоборот, стоило бы прислушаться, – вздохнула Катя, теребя манжету своей форменной куртки.
Она вышила на ней жар-птицу, обрамленную венком из плюща, и теперь та танцевала в свете фонарей.
Ревна пожала плечами. Она никогда ни по кому не сохла, по крайней мере так, как в ее понимании должна сохнуть влюбленная девушка. А парни, глядя на нее, в первую очередь видели ее ноги и только потом все остальное.
– Он один вокруг нее крутится, – сказала она, – что-то непохоже, чтобы остальные тоже падали перед ней штабелями.
Мимо них прошел блондин в форме скаровца. Тут же повисла гробовая тишина – словно кто-то выключил радио.
Ревна проглотила свое следующее предложение, стараясь даже не думать ни о чем предосудительном. Именно так «Скаров» и действовал на людей. Когда агенты проходили мимо, все замолкали.
Он им кивнул. Это был тот самый доброжелательный с виду парень, который улыбался всем, кого встречал. Но Ревну это никоим образом не успокоило. Ее пальцы мертвой хваткой сжали ложку. В какой-то момент ей показалось, что он намеревается устроиться рядом с ними, и это ее страшно испугало. Она не стала бы сидеть с ним за одним столом. Она ничего не могла сделать для папы, но это – могла.