– Чего бы Союз ни требовал, мы даем ему это. Разве ты не знаешь? Почему бы тебе не бросить меня здесь?
Линне убрала руку.
– Потому что я не могу. Потому что никогда никого не бросаю.
Ревна повысила голос:
– Да ты миллион раз бросала меня там, на базе!
– Я не бросала тебя умирать!
Ревна подняла свою ногу. На Линне ей смотреть не хотелось.
– Это зависит от того, что ты сказала своему дружку-скаровцу.
На миг стало очень тихо. Едва слышно потрескивал огонь, манящий и теплый, напоминая ей о вечерах в Таммине перед дровяной печкой.
– О чем это ты? – спросила Линне.
Ревна собрала все свое мужество.
– Ты сказала ему, что я обуза? Сказала, что не могу воевать?
– Нет, конечно же. Я…
Линне запнулась. Ревна ощутила холод, не имевший к тайге никакого отношения.
– Что бы ты ему ни сказала, он все равно использует это. Неужели ты и в самом деле думаешь, что лучше подвергнуть меня допросам и пыткам, чем бросить здесь? Так ты хотя бы сможешь рассказать, что я умерла верным слугой Союза.
– Я не говорила с ним, – сказала Линне.
– Не ври…
– Я с ним действительно не говорила. Это он со мной говорил.
– О чем?
Обо мне. Теперь Ревна не сводила с нее глаз, пытаясь понять, найдет ли Линне в себе силы ей ответить.
Не нашла. Линне тяжело сглотнула и сказала:
– Теперь ты меня осмотри.
Она села, сохраняя полную неподвижность, которой Ревна никогда за ней раньше не замечала, будто боялась пошевелиться, пока чувствовала на своей коже руки Ревны. Та кончиками пальцев ощупала ее лицо, дотрагиваясь как можно мягче. Пока она этим занималась, Линне ответила:
– В любом случае он никогда никого не пытал. Когда вернемся домой, с нами побеседуют, это стандартная процедура.
– Так же, как с Пави и Галиной? – сказала Ревна. – Их тоже подвергли стандартной процедуре, в итоге они так и не вернулись из Эпонара.
Она внимательно пригляделась к пятнышку крови на носу Линне.
Линне нерешительно помедлила и сказала:
– Мы объясним, что произошло. Ни ты, ни я не сделали ничего плохого, а значит, бояться нам нечего.
К горлу Ревны подкатил комок горечи и гнева.
– Это тебе нечего бояться, Золонова.
Линне смотрела убийственным взглядом. Ревна ощущала ее ярость так же явственно, как если бы их соединяла Стрекоза. Но ей было все равно. Сколько раз она слышала эти лживые слова от руководства Союза или его очередного глашатая?
– Откуда ты знаешь, что я не потяну тебя за собой? Что не стану для тебя обузой?
В конце концов, я же проклятье.
Она ждала, что Линне начнет орать, что вложит свою убийственную ярость в голос, но, к ее удивлению, после долгой паузы та только вздохнула. Ее злости как не бывало.
– Никакая ты не обуза. Я… – Она беспокойно заерзала. – В общем… зря я тогда так себя повела.
Линне в надежде быстро подняла на нее глаза. Словно сказала вполне достаточно.
– Я не принимаю твоих извинений, – ответила Ревна.
Линне следовало приложить больше стараний.
Пока Ревна не закончила осматривать Линне в поисках осколков стекла, они хранили молчание. Затем штурман поднялась и разбросала палкой костер, но так, чтобы потом его можно было разжечь снова.
– Принимаешь ты мои извинения или нет, но нам в любом случае придется лечь под одним одеялом. Поэтому давай немного поспим, а взаимные оскорбления отложим до утра.
– Буду ждать с превеликим нетерпением.
Пока Ревна промывала ноги, Линне сделала в их убежище из снега постель. Ампутированные ступни пилота по-прежнему зудели и горели, и чем дольше девушки здесь пробудут, тем будет хуже. Не обмолвившись больше ни словом, они расстелили плащ-палатку, легли рядышком и накрылись одеялом. Ревна вспомнила, как мама когда-то клала ей на затылок ладонь, а между ними уютно сворачивалась калачиком Лайфа. Тогда мама ею гордилась. А теперь?
В Интелгарде им читали курс выживания, но через полчаса Ревна решила, что они неправильно обустроили убежище. Ее зубы словно примерзли к губам. Она попыталась согреть руки искрами, но они покрылись сухой коркой, пульсировали болью, и от дальнейших попыток, в конце концов, пришлось отказаться. Может, оно и к лучшему, у нее не было желания подпалить одеяло и случайно сжечь дотла Линне. Кто тогда поведает Союзу их историю?
Боль в мышцах перекинулась на кости. Ревна накрыла нос кончиком одеяла и надела на глаза очки, вновь разодрав ранки от порезов. С каждым вздохом ей казалось, что холод сжимает в кулак свою ледяную руку и лупит ею в грудь девушки. Рядом с ней застыло тело Линне – оно находилось в столь полной неподвижности, что Ревна почти не сомневалась: штурман замерзла.
– В таком холоде невозможно спать, – наконец сказала она.
Ревна думала, что Линне проигнорирует ее слова, но та ответила:
– Это точно.
– Если уж нам суждено здесь умереть, может, расскажешь мне, почему ты так хотела отстранить меня от полетов?
– Мы не умрем, – пахнуло ей в ухо теплым дыханием Линне.
– И все равно, я хочу знать. И выслушаю тебя, что бы ты ни сказала.
Ей хорошо был известен подробный перечень причин, по которым она не годилась для того или другого дела – работать на заводе, учиться в школе, летать на аэроплане. Любить.
Линне пошевелилась, зашуршав одеялом.
– За что твоего отца приговорили к пожизненному заключению в Колшеке?
Ну конечно. Таннов ей все рассказал. То, что Линне об этом знала, ее ничуть не удивило. Удивило, что ей стало больно. Отец. Ее бедный отец.
– Он ковал на заводе живой металл. А после несчастного случая со мной сделал мне из обрезков протезы.
– Воровать на заводе сырье – это предательство, – убежденно заявила Линне, – идет война.
– Тогда войны еще не было.
Слова прозвучали резко, в них не было даже намека на прощение.
Отец ради нее пожертвовал всем. Линне, скорее всего, этого не понять.
– Тот металл никому не был нужен. Но скаровцы все равно пришли за отцом, когда началась война.
– И у тебя не отобрали ноги?
– Официально его осудили за инакомыслие. Оставить мне протезы их убедил папин бригадир.
«Моей дочери столько же, сколько тебе», – сказал он в тот день, когда она узнала об аресте папы.
Линне почесалась и потянула на себя одеяло.
– А твой отец действительно был диссидентом?
– Нет, конечно же.
Он понадобился им только потому, что умел обращаться с живым металлом. На северном побережье его было очень много, и это превращало Колшек в поистине идеальную тюрьму. Круглый год вдоль берега плавали льдины, и никто не смог бы добраться вплавь до другого берега. А живой металл мог показать характер. Узор проявлял себя в нем не одну тысячу лет, а потом люди взялись насильно изымать его из естественной среды. В прошлом целые шахты рушились только потому, что на них работали люди, не способные поддерживать в нем спокойствие.
Отца, вполне вероятно, уже не было в живых. В Таммине она научилась гнать от себя эти мысли, однако здесь, в тайге, в двух шагах от смерти, они приносили ей некоторое утешение. Может, он теперь ждет ее по ту сторону жизни? Ревна представляла, как мама, папа и Лайфа уводят ее туда, где нет такого лютого холода, где у нее больше не болят отрезанные ноги.
– Когда вернешься домой, расскажи всем, что я погибла при крушении аэроплана. Я хочу, чтобы за моей семьей сохранился статус Защитников.
Если они, конечно, еще живы.
– Скажешь такое еще раз – пеняй на себя, – ответила Линне.
– Прошу тебя.
Линне сделала вид, что спит.
19Мы приветствуем успехи командора Зимы
Она не могла дышать. Ее со всех сторон кусал холод, ампутированные ноги болели и зудели. Руки опухли. Ее прострелила паника. Не в состоянии ни двинуться с места, ни сделать вдох, она с трудом разлепила глаза. Над ней маячил силуэт.
– Не ори, – сказала Линне и убрала с ее рта ладонь.
Затем взяла протезы и протянула их Ревне.
– Надо идти, – прошептала она.
Прилагая невероятные усилия, Ревна села, тихо ахая каждый раз, когда в ладони и ноги вонзались маленькие кинжальчики боли. Затекшие мышцы не слушались.
– Что происходит?
Глядя, как Ревна натягивает носки, Линне тихо сказала:
– В тайге приземлилось несколько аэропланов. Я слышала их, когда отошла отлить. Думаю, это поисковый отряд.
Во-первых, о том, что они разбились, знали только эльды.
– Думаешь, они явились за нами?
Ревна взяла протез и стала прилаживать к икрам внутренние пластины. Живой металл дрожал. Правая защелка встала на место, левая болталась и бренчала. Руки взвыли от боли.
– Наших трупов в кабине они не найдут. После того, как мы рухнули на землю, снегопада не было, а значит, наши следы отлично видно. Так что отыскать нас не составит особого труда.
Линне покопалась в ранце, нашла немного вяленого мяса и бросила Ревне на колени.
– Сможешь по-быстрому перекусить?
Ревна посмотрела на еду и перевела взгляд обратно на фигурку Линне, выделявшуюся черным пятном на фоне ослепительно сиявшего снега.
– Мне ни за что не убежать от эльдов со сломанной ногой.
В какой-то момент ей показалось, что Линне станет возражать, но та лишь сказала:
– Я что-нибудь придумаю.
Все правильно. Ревна кивнула и откусила кусок. Линне сложила одеяло с брезентом и сунула их обратно в ранец. Ревне надо бы сказать ей, чтобы она шла одна, и тогда ее проклятия закончится здесь, в этой тайге. Вместо этого она съела мясо, и они вдвоем уничтожили свое временное пристанище. Когда Ревна снесла его верхнюю часть, у нее так заболели руки, что она даже побоялась, как бы не остановилось сердце. Сквозь кроны деревьев едва пробивался свет.
Ревна забросала кострище снегом. Холод немного утихомирил боль в ладонях. За ночь они покрылись коркой засохших струпьев, и когда она нажимала на них ногтем большого пальца, из ран вытекала густая белая жидкость. Если они загноились, то как она сможет управляться с Узором? Ревна нашла прядь и с силой потянула ее на себя. Нить словно перерубила ее насквозь, оставив после себя нестерпимую агонию. Трогательный ком снега сорвался с ветки дерева и с мягким хлопком упал на тропу внизу.