– Потому что это бесполезно.
– А что, если ты ошибаешься?
– Не буду врать, – я отталкиваюсь от стены, иду к нему и сажусь на спинку дивана напротив. – Мне все равно, почему он так поступил. Уайетт изменился, когда перешел во вторую лигу. Знаешь, он ведь просто сверхталантливый парень, которого сразу после первого курса колледжа заметила и купила Лига Национальной ассоциации студенческого спорта. У него появилась мания величия. Вечеринки, алкоголь. Было ясно, что в какой-то момент появятся и поклонницы. Звезды хоккея – они такие. Они не остаются на всю жизнь с первой любовью.
Нокс потирает челюсть:
– Можно я расскажу, что произошло на самом деле?
– Я смотрела видео, Нокс. Я знаю, что произошло. В подробностях и красках.
– Но если ты…
– Хватит его защищать! – он замолкает, когда я вскакиваю со спинки дивана и перебиваю его. – Он твой лучший друг, и ты скажешь что угодно, лишь бы ему помочь, это и так понятно. Но он все испортил, ясно? И да, может, мне тяжело, может, я еще не смирилась, но я смирюсь: не сегодня, не завтра, но когда-нибудь точно. А если я начну думать о том, что тогда случилось, то все начнется сначала, и поэтому я просто не хочу знать. Так что брось эту тему, Нокс, серьезно. Я хочу жить дальше, и не смогу, если о нем постоянно будут говорить, даже когда его нет рядом.
Мы проводим ожесточенную дуэль в гляделки. Три моргания спустя Нокс вздыхает и поднимает руки в знак капитуляции:
– Хватит, Мур. Ты выиграла. Могу я теперь взять твой ноутбук?
– Если поможешь мне с покупками, я разрешу тебе взять его до следующей недели.
Нокс встает и проводит рукой по волосам:
– Идет. Будешь закупаться на Хэллоуин?
– И едой для гостей. Поставщик не приедет.
– Да? Почему?
– Потому что Дэниел не слушает дедушку.
– Что?
– Ничего, – я беру из шкафа куртку. – Ты идешь?
– Ага. Эй, Ариа, в этом году ты снова будешь изображать выколотые глаза?
– Нет.
Мы выходим на прохладный осенний воздух. Нокс нажимает кнопку на автомобильном ключе, и мы садимся в «Рейндж Ровер».
– А кем тогда будешь?
– Не знаю. Может, заплесневелой тыквой.
Он усмехается, заводя двигатель:
– Ты чудовище. Аспен не выдержит две такие.
– А ты кем будешь?
– Трусами.
Я пристально смотрю на него:
– Ты серьезно?
– Трусы будут из картона. Они будут закрывать все мое тело, и наружу будут выглядывать только руки, ноги и голова. Будет очень круто.
– Ты такой чудной, Нокс.
– И это мне говорит сумасшедшая, которая болтает сама с собой.
Я улыбаюсь, но потом понимаю, что Нокс едет в «Таргет» и, конечно же, не налево, налево, налево, мимо задворок. Улыбка застывает на моем лице, когда я выглядываю в окно и впервые за много лет проезжаю мимо дома своего бывшего парня. Дом, в котором я провела большую часть своей юности. Белая веранда с железными подвесными качелями, ржавыми и без верха, совсем запущенными, как будто там больше никто не живет.
Именно в этом доме его мама заключила меня в объятия, когда папа сбежал в Хэмптон, а я не хотела обсуждать это со своей мамой. В этом доме мы с Уайеттом проводили наши первые киновечера. Наши первые поцелуи становились все жарче и жарче, и мы хотели все больше, больше, больше друг друга, так много, что всегда будет мало.
– Эй, Ариа, – Нокс указывает на сосновый лес у подножья гор Баттермилк. – Помнишь, как мы однажды ночью видели двух волков?
Я прослеживаю его взгляд и тяжело усмехаюсь:
– С тринадцатью другими. Да. Мы забрались на дерево.
– Зимой, – отвечает Нокс. – Было так холодно, зуб на зуб не попадал.
– Ты засунул руки в штаны, – вспоминаю я, – и зажал их между ног.
– А ты разбрасывала жвачку. Думала, что волки съедят ее и склеят челюсти.
– После этого мне хотелось больше никогда не смотреть на твои руки.
– Я их мыл.
– А я тебе не верю.
– Ладно, ты права, – Нокс смеется. – Я помыл не сразу. Два дня спустя.
– Какой ты мерзкий.
Он смеется:
– Боже, да шучу я. Конечно, я мыл их.
Мои губы складываются в тонкую улыбку, когда мы проезжаем мимо соснового леса, и я теряюсь в его темных глубинах.
– В конце концов они просто ушли. Те волки.
– Да. Нет смысла стоять на месте, если знаешь, что надежды нет, верно?
Я гляжу на Нокса. Он смотрит на дорогу. Но я знаю, что он имеет в виду. И еще я знаю, что он так хотел отвлечь меня, пока дом Уайетта не скроется из виду.
– Спасибо, – говорю я.
Нокс не отвечает. Только улыбается. Может быть, когда-нибудь и я смогу улыбаться.
Просто улыбаться.
Я пробую, но падаю, замыкаюсь в себе, отключаюсь
Пресс-конференция проходит в одном из ультрасовременных залов на верхнем этаже тренировочного центра. Скругленные стеклянные стены открывают прекрасный вид на гору Сноумасс, чьи вершины целуют небо. Здесь уже собралась внушительная толпа журналистов. Все они сидят в экстравагантных креслах, на мой взгляд, слишком дорогих для такого конференц-зала, и делают последние приготовления. Одни возятся с фотоаппаратами, другие что-то пишут в блокнотах, наверное, вопросы, которые не хотят забыть, ведь будет непростительно не спросить о состоянии травмированного Лопеза. Я бы сказал: «Привет, видите ли, это личное», но репортеры просто посмеются: «Ха-ха, да уж, как же».
Над нашими головами разносится гул: журналисты склонили головы и переговариваются друг с другом.
У нас в составе много игроков, но сегодня только те, кто регулярно выходит на лед – ну, и я, потому что пресс-конференцию собрали для того, чтобы рассказать журналистам, когда новичок «Аспен Сноудогс» наконец-то сможет играть после того, как его купили летом и во всеуслышание провозгласили новым талантом НХЛ. Все считают, что я ни на что не годен и что меня нужно тайно депортировать, чтобы никто не понял, что я был самой большой ошибкой в их жизни. Уверен, что Ариа тоже так считает – что я был самой большой ошибкой в ее жизни. Внезапно горло сдавливает, пульс учащается, и я спрашиваю себя, почему в уравнении всегда ошибка во мне.
Я осматриваю зал, чтобы отвлечься.
«Дыши спокойно, Уайетт, просто дыши спокойно, животом, и все будет хорошо».
Бедняга запасной центральный нападающий тоже там. Грей. Для меня загадка, как он попал в профессиональную лигу. Рядом со мной Оуэн, наш левый крайний нападающий, беспрестанно дрыгает ногой. Он самый младший из нас, ему всего восемнадцать, и у него всегда начинается диарея, едва перед ним присаживаются люди с камерами. За те пятнадцать минут, что мы здесь сидим, он уже трижды сбегал в туалет, но ему не терпится сходить еще раз, потому что он все время поднимает задницу, как будто хочет встать, но не решается.
– Оуэн, – шиплю я, – останься тут, брат.
– Я сейчас наложу в штаны.
– Ну вот, началось.
Сэмюэл, наш вратарь, сидит по другую сторону от него. Он наклоняется, чтобы посмотреть Оуэну в лицо, и поднимает бровь:
– Дай знать заранее, пока тебя не разорвало. У меня потом еще свидание.
В этот момент дверь позади нашего стола открывается, и входит тренер Джефферсон, а за ним – наш пресс-атташе Карл. Они встают сбоку от Ксандера в дальнем конце стола, и Карл смотрит на Пакстона, который сидит в центре и будет отвечать на вопросы как капитан. Он кивает Карлу, давая понять, что мы готовы, и Карл выходит вперед.
– Дамы и господа, дорогие коллеги. Сегодняшняя пресс-конференция созвана для того, чтобы ответить на ваши многочисленные запросы касательно нашего нового центрального нападающего Уайетта Лопеза. Мы хотим дать вам возможность задать вопросы и ответить на них наилучшим образом. Как всегда, мы просим вас относиться к полученной информации коллегиально и ответственно. Было бы неприятно обнаружить клевету или сплетни в заголовках газет в ближайшие несколько дней, когда мы с вами знаем, что во всем этом нет ни капли правды. Итак, мы начинаем пресс-конференцию. Пожалуйста, задавайте свои вопросы.
Вспышки заливают стеклянный зал, синхронно со звуками щелчков фотоаппаратов. И тут начинается.
– Почему Лопез до сих пор не играет?
– Правдивы ли слухи о том, что его давно продали?
– Выйдет ли Лопез когда-нибудь на лед?
– Что с его травмой? Как он ее получил?
– У него есть девушка?
– У него такой грустный вид, он никогда не радуется, почему, что с ним?
Я обычно уверен в себе и быстро соображаю. Последнее слово обычно остается за мной. Редко бывает, когда что-то дается мне с трудом. Но вот теперь мне непросто. Слышать эти вопросы – все равно что снова и снова получать удар ножом, очень глубокий, по рукоять, потому что просто в живот недостаточно, он вопиющий и мучительный, и с каждым ударом мне приходится думать о том, что я не хочу вспоминать, и я уже хочу уйти, уйти, уйти, пусть даже меня посчитают трусом.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Пакстон прочищает горло, и я понимаю, что пора начинать, что я должен что-то сказать. Я снова открываю глаза и вижу, как Пакстон поднимает массивное предплечье и указывает на журналиста в первом ряду, который все это время выкрикивал вопросы громче всех, – человека с редеющими волосами и длинными залысинами.
– Вас купили в последнем трансферном сезоне. Это было несколько месяцев назад. Когда вы сможете играть?
«Если б я сам знал».
– Э-э.
Уголком глаза я вижу, как Карл щурится. У нас было три собрания, чтобы подготовить меня к этой пресс-конференции, два из них – с профессиональным оратором. Он сравнил слова-паразиты с жирными прыщами. Без дураков. Как он выразился, они постоянно лезут, но они мерзкие и никому не нравятся.
Я вздыхаю, и мое дрожащее дыхание касается микрофона.
– Уже недолго осталось.
Слабый ответ. Лица повсюду перекошены. Несколько журналистов закатывают глаза и не скрывают, как они раздосадованы, потому что, безусловно, они ожидали большего, настоящей сенсации. Я должен был открыть рот и сказать что-то та