Как только я скрываюсь из виду, я утыкаюсь носом в ткань рубашки и вдыхаю запах ее духов. Он кружит мне голову. Ариа всегда так на меня действует. Она затмевает мой разум всякий раз, когда смотрит на меня, когда смеется, когда закрадывается ко мне в сердце и раззадоривает его, очень нежно, очень мягко, потому что самые сильные чувства охватывают постепенно.
В раздевалке я подхожу к своему хоккейному шкафчику и засовываю рубашку в сумку, прежде чем кто-то из парней успевает заговорить со мной о ней. Оуэн сидит на скамейке, одна нога болтается, другая поджата. Он бросает шайбу Кейдену, который прислонился к стенке напротив него. Сэмюэл потягивается, а Пакстон смеется над чем-то, что ему показывает на телефоне Ксандер. Когда я достаю из сумки бутылку с водой и осушаю ее наполовину, Пакстон поднимает взгляд.
– Эй, Лопез, что там случилось?
– Без понятия, – отрезаю я.
Он опускается на скамью и начинает массировать свои бедра:
– Ну, конечно. Там же была твоя бывшая.
Я молчу. Кейден продолжает бросать на меня взгляды, но, по крайней мере, Оуэну хватает такта сосредоточиться на шайбе.
Ксандер подходит и прислоняется к моему шкафчику:
– Давай, выкладывай. Мы же одна команда.
Я бросаю бутылку обратно в сумку и вытираю рот тыльной стороной ладони.
– Это не ваше дело.
– Что между вами произошло? – настаивает Ксандер. – Она нашла тебе замену или…
– ЗАВАЛИ ХЛЕБАЛО!
Ксандер пятится назад, но за спиной у него только стенка, поэтому он натыкается на нее спиной и вздрагивает, когда я хватаю его за майку здоровой рукой. Мое лицо в миллиметре от него.
– Заткни свою проклятую пасть, Ксандер, не то, клянусь, я тебе врежу.
Он поднимает руки, как раз когда рядом со мной появляется Сэмюэл и кладет руку на мое поврежденное плечо. Он сжимает его. Из меня вырывается мучительный стон. Он тут же отпускает меня, но взгляд по-прежнему прикован ко мне.
– Прости. Но все-таки отпусти его, Лопез. Он уже понял.
– Да. Прости, друг, – говорит Ксандер, когда я отстраняюсь от него, тяжело дыша. – Я не знал, что это тебя так заденет.
«Ты и представить себе не можешь».
– Просто больше никогда о ней не упоминай, – мой взгляд мечется по раздевалке и впивается в глаза каждого товарища по команде. – И чтоб никто о ней не говорил.
Они кивают и бормочут что-то типа «понял», «без проблем, дружище» и «хорошо», а я молюсь, чтобы они сдержали слово. В носу до сих пор стоит запах Арии, и мне кажется, что я вот-вот сойду с ума, потому что она там, за дверью, всего в нескольких метрах от меня, и я чувствую ее запах, как и раньше, и, черт возьми, это меня убивает, реально убивает.
В этот момент в комнату входит тренер Джефферсон. Он хлопает в ладоши и прислоняется плечом к высоким железным стойкам кабинки.
– Ребята, по нападению с численным преимуществом. В целом неплохо, но я заметил несколько мелочей, которые меня беспокоят. Ксандер, ты словно замираешь, когда Уайетт пытается пройти через центр. В чем дело?
Ксандер пожимает плечами и избегает моего взгляда. Он в бешенстве.
– Не знаю.
– На бортах ты чувствуешь себя уверенно, знаешь, как прижать соперника и отобрать шайбу. Это круто, правда. Но мне кажется, на открытом льду ты теряешься, у тебя не будет плана на этот случай. Ты упускаешь Уайетта раз за разом.
– Я не такой шустрый, как он, – бурчит Ксандер. Кейден качает головой.
– Тут не в скорости дело, парень. Твоя задача – никого не пропускать. Если прорываются через центр – отсекай. Хотят обойти – будь проворнее и играй на опережение.
Оуэн смеется:
– У моей мамы есть школа танцев, Ксан. Если вежливо попросишь, она покажет тебе несколько ловких движений влево-вправо.
Ксандер достает из хоккейного шкафчика кроссовку и бросает ее в голову Оуэна. Тот потирает лоб. Сэмюэл заливисто хохочет.
Джефферсон бросает взгляд в мою сторону:
– Уайетт, контроль шайбы у тебя на высоте, но по льду двигайся осмотрительнее. Такое чувство, что ты фокусируешься только на метре перед собой, а все, что дальше, застает тебя врасплох.
Я откидываюсь на спинку скамейки, подтягивая ногу к себе:
– Может быть. Но я же справляюсь с игровыми моментами, Джефф.
Сэмюэл опережает Джефферсона:
– Справляешься, конечно, иначе тебя бы не было в НХЛ. Но из-за твоей невнимательности к расстановке защитников мы иногда проигрываем.
Пакстон кивает:
– Мы знаем, Лопез, что ты энергичный, но не увлекайся. Играй дальновидно, ладно?
– Я справлюсь.
– Отлично, – Джефферсон смотрит на часы и машет нам рукой. – Едем дальше. Меняем расстановку. Уайетт, переходишь в полузащиту. Оуэн, Ксандер, Кейден, Пакстон и Грэй – в защиту. Уайетт и Оуэн, ваша задача – перевести шайбу на другую треть поля и отдать пас, – он оглядывает запасных и задерживается на лицах тех, кто, судя по всему, выйдет на лед в ближайшее время. – Льюис, Сандерс, Тревор или Блюитт.
Мы выходим из раздевалки и идем по коридору, пока не оказываемся у прохода для игроков. Сверкают вспышки камер блогеров и репортеров, которым нужны наши фотографии для новых статей. Мой взгляд машинально падает вправо. Ариа и Харпер так и стоят на том же месте. И пока Харп тычет мою бывшую девушку в бок и вытягивает шею, чтобы разглядеть Пакстона, Ариа смотрит на лед, скрестив руки. Я хочу прижаться губами к ее рукам, покрытым мурашками, целовать ее, согревая сантиметр за сантиметром, и ощущать, как она дрожит – не от холода, а от любви. А потом обнять и прижать к себе, чтобы почувствовать, как бьется ее сердце, и снова узнать, что такое счастье. Ее сердце – это счастье. Все очень просто. Но ничего из этого я не делаю. Я просто стискиваю зубы и игнорирую колющую боль, которая распространилась по руке еще в начале тренировки пытается ее парализовать. Но сегодня надо перетерпеть. Нельзя, чтобы меня вышвырнули из команды пинком под зад. Я в буквальном смысле не могу себе этого позволить.
Я выхожу на лед вслед за Сэмюэлом и занимаю позицию рядом с Оуэном, на левой стороне уменьшенного игрового поля. Оуэн кидает на меня взгляд и шевелит пальцами, предлагая вариант пробежки.
Я качаю головой и рисую в воздухе воображаемые линии.
– Так мы точно пробьемся! – кричу я.
Оуэн кивает и поднимает большой палец вверх. Игроки выстраиваются перед нами, готовые обвести нас и отобрать шайбу, и тут тренер Джефферсон дает свисток.
Оуэн добирается до середины центральной линии. Он выжидает начала атаки Блюитта, выставляет клюшку и одним ловким движением пробрасывает шайбу мимо Блюитта между ног Грея ко мне. Бросок резкий, немного косой. Сначала мелькает мысль, что я не дотянусь, что это нереально, но я быстрый, ловкий и чертовски хороший хоккеист. Ловко разворачиваясь вправо, я вытягиваю клюшку и подхватываю шайбу, но как раз в тот момент, когда я собираюсь перестроиться и рвануть вперед, я ощущаю пронзительную боль, а за ней – мощный удар. Проходят секунды, а может, часы – не могу сказать. Голова кружится, но я моргаю, еще раз и еще, и только тогда понимаю, что меня ослепляют яркие неоновые огни катка.
Я лежу спиной на льду. Но это полбеды. Хуже то, что жгучая, всепоглощающая боль идет от руки вверх по плечу и отдает в голове. Если бы это была просто боль, мне было бы плевать, но, черт возьми, я в панике из-за того, что сейчас происходит, каждую секунду, как всегда, когда я чувствую эту боль. Каждый раз, когда физиотерапевты пытались меня лечить, а я, как трусливая собака, поджимал хвост, боясь снова пережить то, что хочу позабыть навсегда. С воспоминаниями всегда так: они вечно приходят тогда, когда их не ждешь, рвут, царапают и терзают, пока от тебя ничего не остается.
Неоновый свет слепит, превращаясь в пятна, в глазах темнеет. Шум вокруг стихает, сменяясь криками, грохотом и гулом.
Кровь. Тошнота. Ненависть, жгучая ненависть к себе, потому что так надо, просто надо, я должен возненавидеть себя больше, еще больше.
В груди что-то рвется. Пронзительная боль, словно меня хотят разорвать на части. Воспоминания, думаю я. Или волки, которые рвут когтями мою кожу. Разницы нет. Кто знает.
Кто-то трясет меня за бедро. Я не понимаю, в какой реальности это происходит, пока до меня не доносится голос Оуэна.
– Уайетт, эй, Уайетт, давай, друг, все нормально. Все хорошо. Слышишь меня?
Чернота рассеивается. По ней бегут золотые пятна, а в голове возникает размытый образ реальности. Я окидываю взглядом лед. Вокруг стоит вся команда во главе с тренером Джефферсоном и с тревогой на меня глядит.
«Супер».
Зрители на трибунах глазеют. Повсюду вспышки, щелчки фотоаппаратов, которые отражаются от высоких стен. А потом она. Ариа. Зеленые глаза, которые смотрят в мои. Я узнаю шок и страх, а еще – неуверенность и недоверие. Она вцепилась в руку Харпер, как будто пытается не упасть.
Лишь постепенно я осознаю, что только что произошло. Ксандер ударил меня локтем во время обхода. В травмированную руку. Я упал. А затем вернулось… воспоминание.
Que merda!
Я беру себя в руки, отталкиваю Оуэна в сторону, прохожу мимо Пакстона и Сэмюэля и терплю репортеров, снимающих все это на камеру – щелк, щелк, щелк – чтобы показать миру, как я жалок в худшие моменты своей жизни на радость публике.
Я толкаю локтем ворота и пробираюсь по коридору для игроков, не обращая ни на кого внимания.
Я исчезаю в раздевалке, снимаю с головы шлем, затем майку и кучу щитков. Натягиваю поверх футболки тренировочную толстовку «Аспен Сноудогс», беру сумку и выхожу из кабинки.
Я почти дохожу до холла, как вдруг слышу, что кто-то зовет меня по имени.
– Уайетт!
Все внутри меня замерло, потому что ничто, абсолютно ничто не давало мне надежды на то, что она когда-нибудь обратится ко мне снова.
Я оборачиваюсь. Ариа стоит, глядя на меня. Она проводит рукой по голому плечу. Вид у нее такой, словно она жалеет о том, что пришла сюда и смотрит на меня.
Мы стоим, между нами океан чувств, но мы на разных берегах, а моста не видать.