Нокс театрально разводит руками.
– А, понятно, – он ударяет себя ладонью по лбу. – Как я мог спросить такую глупость? Джемпер твоего бывшего парня, моего лучшего друга, случайно попал в твой почтовый ящик, а у тебя случайно не оказалось другого верха.
– Все так. Давай, Нокс, уходи. Мне пора работать.
– Ты пойдешь потом на конкурс супов?
Я закрываю дверь в свою комнату и иду по коридору рядом с ним. Толстый ковер приглушает наши шаги.
– Конечно. Уильям обидится, если не прийти.
Его рот кривится:
– Думаешь?
– Только не говори, что ты подумываешь не ехать!
Нокс стонет:
– Всего разочек! Как будто это так уж плохо. Я езжу туда каждый год!
– Это же Уильям, Нокс. Конечно, это плохо. Он каждый раз будет тебя упрекать, даже если у тебя уже будет трое взрослых детей.
– Да, – он закатывает глаза. – Пейсли тоже считает, что надо идти.
– Тогда послушай свою девушку. Она умная.
Я провожаю его к двери. Нокс открывает ее, но, прежде чем уйти, прислоняется плечом к дверному косяку и поднимает брови:
– Ты же знаешь, что не пройдет десяти секунд, как я позвоню Уайетту и спрошу про джемпер?
– Знаю.
– И ты все равно настаиваешь, что это было просто глупое совпадение?
На мгновение я отвлекаюсь и вспоминаю вчерашний день. Тот момент на входе для игроков, когда Уайетт подошел ко мне и прижался своими губами к моим.
На протяжении двух лет я предавалась воспоминаниям о том, какими были эти моменты. Два года не смогли подготовить меня к тому, чтобы испытать это снова. Правда в том, что я не хотела, чтобы все закончилось. Я не хотела этого и, да, оттолкнуть его было самым трудным, что я когда-либо делала. Отпускать его было неправильно. Мне казалось, что я наконец-то вернулась домой, но оказалось, что моя квартира опустела. Ничего не осталось. Собрание моментов за долгие годы. Все исчезло.
Я старалась больше не думать об этом. Пыталась обмануть мозг, заставить себя поверить, что этого момента никогда не было. Но это, конечно, бред. Ведь когда что-то случается, оно случается, и ты это знаешь. Все очень просто.
Это все усложняло. Я смогла прожить все это время без Уайетта только потому, что твердо верила, что он больше меня не любит. Так было проще. Иначе зачем бы он мне изменял?
Но вчера…
Я заглянула в его глаза. Они были полны тоски, а еще страха, печали и усталости. Но больше всего в них было неописуемого желания. И в голове у меня лишь один вопрос.
Почему?
«Уайетт Лопез, почему ты никак меня не отпустишь?»
Это ты с нами так поступил.
Ты уничтожил то, что у нас было.
Ты один.
И теперь ты меня целуешь, с любовью в глазах, с тоской в сердце, как будто можно вот так просто взять и все забыть?
Я делаю глубокий вдох и встречаю взгляд Нокса:
– Это неважно, потому что все кончено. Все, что он тебе говорит, больше не играет никакой роли.
Он задумчиво смотрит на меня. У Нокса такой вид, будто он хочет выговориться. Вздохнув, он кладет руку на затылок и поглаживает свои стриженые волосы, смотрит в потолок и закрывает глаза. Затем он кивает. Он сжимает мое плечо, а затем переходит дорогу и садится в свой «Рейндж-Ровер».
Я наблюдаю за ним. Все кажется нормальным. Абсолютно нормальным. Это меня злит, потому что это ложь. Здесь нет ничего нормального. Мир должен был перевернуться с ног на голову. Крыши в земле, стены в небе. Головы бегут по асфальту. Рты вместо глаз, зрачки вместо губ.
Повсюду безумие. Все ненормально.
Вон колокольня. Прямо через дорогу. Белая, высокая и неизменная. Неоновые буквы «Закусочной Кейт» светятся на углу двух пересекающихся улиц. Маленький домик рядом с другим домиком и еще одним домиком. А вон там – Патриция из датской кондитерской, которая с улыбкой на губах и радостью в сердце разносит вафли на уличные столики, а там, дальше, Уильям опускает ставни своего магазина, а потом вступает в дискуссию с Воном, потому что тот собрался припарковаться там, где Уилл запретил это делать.
Все нормально. Горы на горизонте. Аспенское нагорье слева. Баттермилк Маунтин справа. Сноумасс Маунтин слева, справа, повсюду.
Улыбающиеся лица на улицах, со счастьем в глазах, которые дышат полной грудью и наполняют свои легкие гармонией Аспена. Помнится, я тоже такой была, когда вдыхала счастье, наполнявшее легкие. Тогда мне было очень хорошо. Было приятно сказать что-то, а потом посмеяться, потому что в животе у меня жили только бабочки, божьи коровки и прочая милая ползучая живность. Это было в прежние времена. До того, как там после его предательства завелись lepisma saccharina. На самом деле это чешуйницы, но я намеренно говорю lepisma saccharina, потому что «чешуйницы» звучит не так мерзко, как они есть на самом деле.
Больше никаких бабочек в животе. Одни lepisma saccharina, которые сами туда забрались.
– Что ты там делаешь? – спрашивает мама, выходя из двери на кухню.
– Смотрю на мир.
– Закрой дверь, Ариа. Гостей заморозишь.
– Не могу.
– Почему?
Мама останавливается рядом со мной, в одной руке корзинка с булочками, потому что немецкие туристы любят есть их по утрам, а в другой – кофейник со свежим кофе.
– Сейчас только утро, а на небе уже луна.
– Так иногда бывает.
Мой взгляд останавливается на сияющей белой полной луне над Аспенским нагорьем.
– Просто у меня появилась теория, мама.
– Какая?
Ветер щекочет открытую кожу на моих запястьях.
– Ты когда-нибудь задумывалась, почему оборотни воют на полную луну?
Моя мама вздыхает. Ее вздох означает: «Что за дела, о чем ты говоришь? Нас ждут постояльцы, которых надо обслужить». Она хочет что-то сказать, но у меня вдруг возникает чувство, что я просто обязана ей рассказать. Это может изменить мир.
– Нет, подожди, послушай, – торопливо говорю я. – Я думаю, что волк влюблен в луну. Но это безнадежно, потому что между ними двести сорок тысяч миль. Он это знает, но страдает. Поэтому он говорит себе: «Раз в месяц, всего раз в месяц, я покажу всем, как сильно страдаю». Волк воет, потому что любит луну, мама. Он любит ее, но никогда не сможет до нее дотронуться.
Мама глядит на меня так, будто я сошла с ума:
– Тебе стоит начать писать дневник. Правда, Ариа, я волнуюсь.
– Уайетт – причина моих туч.
– Уайетт – причина твоего всего, Ариа, – кофе из кофейника проливается, когда она его наклоняет. – Прекрати уже. Хватит воспринимать себя через него. Ты – это не просто ваши воспоминания. Ты – личность. Пора это понять. Я не возражаю, люби его и дальше. Люби, пока тебе не исполнится сто двадцать семь, плюс-минус. Если так обстоят дела, прими все как есть. Если нет – смирись. Найди фундамент, на котором ты сможешь построить все заново. И, прежде всего, прими то, что тебе позволено грустить. Это нормально, по-человечески. Но это не значит, что нужно стоять на месте, – ее взгляд смягчается. – Ради чего ты прошла через всю эту боль, Ариа? Просто так?
Мое горло сжимается.
– Я просто хотела сказать, что волк любит луну.
Она вздыхает:
– Нет, Ариа. Не хотела.
– Ты до ужаса честна.
– Конечно, а как иначе?
– Пойду проверю, как там твой тыквенный суп.
– Можешь не проверять.
– Я все-таки схожу.
– Не трогай мой тыквенный суп. Я хочу выиграть золотой половник.
– Это не совсем золото, мама. Уилл просто покрасил медный половник.
– Ты ведь живешь в своей иллюзии, Ариа, так дай и мне иметь свою.
Справедливо. Вздохнув, я пытаюсь забрать у нее булочки и кувшин, чтобы помочь с завтраком, но мама уворачивается:
– Сегодня ты не работаешь.
– Почему?
– Я хочу, чтобы ты съездила в город и купила дневник.
– А раз ты этого хочешь, то я обязана?
– Да.
– Нет, мама.
– Я тебя прошу. А потом ты пойдешь к себе в комнату и будешь учиться.
– Почему?
– Потому что ты учишься, Ариа, а я ни разу не видела, как ты занимаешься, зато каждый день вижу темные круги у тебя под глазами.
– Но…
– Я справлюсь тут сама. Сегодня хороший день.
Мой взгляд устремляется к луне. Мысли возвращаются к тому моменту, когда губы Уайетта коснулись моих. Я вспоминаю его запах. Какой я себя чувствовала. Вдохновленной. Одурманенной. Я не хотела, чтобы он останавливался. И все же это я его остановила. Потому что не могла иначе. Потому что не могу ощущать себя такой. Только не после того, что случилось. Я чувствую себя волком.
Вздохнув, я отворачиваюсь и беру с вешалки куртку.
– Ладно. Увидимся на конкурсе супов.
Ее щеки краснеют:
– Мне уже не терпится.
– Ты с ума сошла.
– Это я от тебя заразилась.
Сестра важнее тысячи друзей
Зейн Каллахан крутится в кресле. Он сцепил кончики пальцев в пирамиду, и я задумываюсь, не состоит ли он в иллюминатах. Я бы даже не удивился, ведь этот человек необычайно богат.
– Уайетт, трансферный сезон еще не закончился.
– Да.
– Ты пропустил полгода.
– Ага.
– И пока не сыграл ни единого матча.
– Я в курсе.
Зейн перестает крутиться. Теперь он смотрит на меня и скрещивает ноги так, что его лодыжка упирается в колено.
– Вчера я дал тебе шанс. Ты сказал, что справишься.
– Я и справлюсь, – отвечаю я. – Это было… глупое совпадение.
– Глупое совпадение, – повторяет он и отклоняется на спинку кресла. – Это наглость – лгать мне в лицо, тебе не кажется?
Я снимаю с головы бейсболку и кручу ее в руках. Вся оставшаяся надежда исчезает с каждой секундой. В голове туман.
– Ладно, да, это так. Но я могу сыграть, Зейн. Я на самом деле хорош. Если бы не эта несчастная травма, я бы забивал голы в каждой игре. Было бы несправедливо продать меня обратно в младшую лигу.
Зейн хмыкает:
– Так не пойдет, Лопез. Да, ты хорош, иначе я бы не взял тебя к себе в команду. Но что толку от тебя, если я не могу выпустить тебя на лед? Для чего ты мне, если ты не забиваешь голы?