Желтый свет освещает асфальт, когда я толкаю по дороге ручную тележку, а стук колес уносит холодный утренний воздух. Колокольня отбивает семь часов. Над нашей крышей из трубы поднимается в небо дым – наверное, мама разожгла камин.
Этот момент обычный, в нем нет ничего особенного, но он пробуждает во мне столько волшебства, столько красоты.
И действительно, когда я захожу в нашу гостиницу, меня встречает звук пламени, пожирающего поленья. Мама суетится в соседней комнате за каменной аркой, накрывая завтрак.
– Надо расторгнуть договор с Патрицией, – говорю я, подходя к ней и ставя тележку рядом со столом. – Она хотела оставить меня на морозе.
Негнущимися пальцами мама начинает доставать из коробок булочки и творожные шарики и раскладывать их по корзинкам.
– Дэниел был бы ею недоволен.
Я киваю, отвожу тележку с булочками с корицей для кофе на кухню и возвращаюсь с подносом со столовыми приборами.
– А еще она вытащила протез, чтобы показать мне, что там нет зуба.
Мама открывает пачку салфеток и кладет их рядом с булочками:
– Из-за твоего печенья или из-за локтя Уайетта?
– Из-за… чего?
Она поднимает глаза и смеется, заметив мое замешательство.
– Патриция часто приглядывала за ним, когда отец Уайетта надолго уезжал за границу. Когда ему было два года, он поднял крик и угодил ей локтем в лицо.
Уголки моего рта вздрагивают:
– Уже в детстве было ясно, что он станет профессиональным хоккеистом.
Мама усмехается:
– Уайетт всегда был бунтарем. Свои первые коньки он получил в три года и помчался по Сильвер-Лейк. Тысячу раз падал, да. Но всегда поднимался.
Ее улыбка становится теплее.
– Я помню, как ты плакала в детском садике, потому что он был как заводной. «Мамочка, – говорила ты, – он бегает за мной каждый день и бесит меня».
– Правда? – я удивленно смотрю на нее. – Я этого совсем не помню.
– Уайетт сходит по тебе с ума с тех пор, как ты пришла в садике в группу красных мишек.
Меня охватывает бесконечная печаль. Большая часть меня мечтает вернуться туда, в ту группу мишек, где самой серьезной проблемой было то, кому достались хорошие мелки, и будут ли на обед отвратительные овощные оладьи. Сердце учащенно бьется, когда я вспоминаю, как он притянул меня за колокольню и прислонил к себе, его горячее дыхание на моей коже, запах мяты и сосны перед тем, как его губы коснулись моих…
– У тебя все хорошо, Ариа?
– Что? – я моргаю. – А, да. Все хорошо.
Мама смотрит на меня с подозрением:
– Точно? Ты вся красная.
– Ну и жара, да? – я сдвигаю салфетки влево, вправо, влево, вправо, влево, а затем беру хлебный нож и делаю вид, что проверяю, не осталось ли на нем пятен от моющих средств. – Камин сегодня топит во всю мощь.
Ее лоб морщится еще больше:
– В нем всего-то два полена.
Наступает неловкое молчание, во время которого мама ждет, что я ее просвещу, и тут, к счастью, дверь гостиницы открывается, и входят гости.
– Добро пожаловать в гостиницу «У Рут», – окликаю я их с энтузиазмом, кладу нож для хлеба обратно в корзину и с облегчением прохожу в соседнюю комнату к стойке регистрации. – Рады вас приветствовать в Аспене. Вам очень повезло, у нас еще есть…
Когда я поднимаю глаза, фраза застревает у меня в горле. На меня смотрят большие, теплые медовые глаза. Жидкий янтарь. Те самые медовые глаза, от которых я старательно убегала последние четырнадцать дней.
– Уайетт, – выдавливаю я, но это больше похоже на проглоченное «Айетт». Позади него Камила делает шаг в сторону. Сжав губы, она смотрит мимо меня на деревянную лестницу. Уайетт снимает бейсболку, смущенно проводит ею по волосам и надевает обратно. Внимание, внимание, дежа вю во всей красе.
Он раньше так часто это делал – откидывал назад волосы бейсболкой, – что этот жест прочно засел в моем мозгу.
– Привет, Ари.
В каменной арке появляется мама. Моргая, она переводит взгляд с меня на Камилу и Уайетта с таким выражением лица, будто это самая сюрреалистичная сцена, которую она когда-либо видела. Но она ничего не говорит. Она просто стоит, смотрит на нас, А ПОТОМ РАЗВОРАЧИВАЕТСЯ И УХОДИТ.
Я потрясенно смотрю ей вслед – в смысле, алло, как так можно! Она – моя мама, а тут мой бывший парень, который заявился к нам домой с таким видом, будто так и надо. Она знает, что я не могу взять себя в руки, знает, что должна что-то предпринять, потому что я просто маленький ребенок и хочу убежать в свой угол, потому что не могу этого вынести. Но вместо этого она просто притворяется, что ей срочно надо заново расставить тарелки, как будто это какое-то особое искусство: боже мой, берешь тарелки и раскладываешь, делов-то.
Я прочищаю горло, потому что в нем вдруг оказывается так много мокроты, невероятно.
– Что тебе тут надо?
Уайетт делает шаг ближе. Его ноги касаются турецкого ковра, а это значит, что он находится едва ли в метре от меня. После того, как за последние две недели мы приложили немало усилий, чтобы расстояние между нами составляло половину города, а сейчас мы слишком близко, ближе некуда, черт возьми.
– У нас беда.
По шее поднимается тепло, доходит до ушей, и, увидев это, он понимает, что только что сказал.
Его скулы розовеют:
– В смысле, не у нас с тобой. Ну, да, у нас, конечно, тоже, если не сказать хуже… не та, о которой ты сейчас думаешь, что это у нас с тобой беда или что-то в этом роде, потому что, ну, то, что я на самом деле хочу сказать…
– Боже, Уайетт, – Камила вздыхает. – Нам нужен номер, Ариа.
Сначала я думаю, что ослышалась. Но когда Лопезы смотрят на меня с серьезным выражением лица, и я понимаю, что они говорят серьезно, меня охватывает чувство недоумения. Ситуация настолько нелепая, что я сухо смеюсь.
– Вам нужен номер, – повторяю я. Уайетт кивает.
– Тут. У нас.
Снова кивок.
Скованным движением я поворачиваю голову в сторону в поисках мамы, но ее там уже нет. Вот они передо мной, словно две супермодели в нашей маленькой гостинице. Камила стройная и высокая, тонкие черты лица, курносый нос, раскосые глаза. Уайетт высокий и широкий, еще шире, чем раньше, тренированные ноги, мускулистые руки, скрытые под курткой «Хилфигер». А его лицо, Боже, этот рот…
– Зачем вам? – у нас на кухне течь, – объясняет Камила.
Мне трудно сохранять самообладание. Ногти скребут журнал регистрации, потому что пальцы нервно подергиваются.
– Мне очень жаль. Я уверена, что Нокс…
– У него гости, – перебивает меня Уайетт. – Приехали его родственники, и они останутся надолго, потому что… э…
– Сейчас сезон, – говорит Камила. – Они хотят остаться здесь подольше, чтобы Нокс их научил кататься на сноуборде.
Я хмуро смотрю в ответ.
– Ага.
Уайетт с Камилой кивают в унисон.
– Я вам не верю.
– Позвони ему, – говорит Уайетт. – Он подтвердит.
– Нет, ладно, – я опускаю взгляд и делаю вид, что смотрю в журнал регистрации, но на самом деле просто задерживаю дыхание и пытаюсь не упасть в обморок. Судьба решила надо мной поиздеваться, да? Наверняка так и есть, не иначе, потому что это абсолютная катастрофа по нескольким причинам.
Причина номер один: Уайетт – мой бывший.
Причина номер два: Уайетт меня предал.
Причина номер три: я все еще люблю Уайетта, хотя совершенно, совершенно не должна.
Причина номер четыре: мы с Пакстоном только начинаем узнавать друг друга, и он мне очень нравится, я испытываю эмоции, которые, как мне казалось, никогда не смогут вспыхнуть вновь, хотя мы только переписываемся.
Причина номер пять: когда рядом Уайетт, я не могу общаться с Пакстоном.
Причина номер шесть, самая страшная причина этой катастрофы: у нас действительно есть свободный номер. Что невозможно само по себе, потому что в разгар сезона такого не бывает, а если и бывает, то это просто чудо света, галактический сюрприз, от которого все теряют дар речи, потому что это АСПЕН В РАЗГАР СЕЗОНА, самый популярный горнолыжный курорт в Скалистых горах, здесь не бывает свободных номеров.
Что ж, дамы и господа, пожалуйста, пометьте этот день красным цветом в своем ежедневнике. Сегодня случилось одно из чудес света, потому что Марии из номера ДЕВЯТЬ – такого не бывает, это наше число, нет, я просто не хочу сейчас в это верить – пришлось прервать свой отпуск. С днем рождения, сюрприз, какой неожиданный поворот событий.
– Ариа? – у Камилы встревоженный голос. – Все нормально?
Я понимаю, что уже больше минуты неподвижно смотрю на журнал бронирования. Сердце в панике бьется о ребра, когда я выпрямляюсь и встречаю взгляд Уайетта. Больно, но и отворачиваться не хочется. Запястья болят, потому что я опираюсь на стол и судорожно пытаюсь сохранить вертикальное положение.
Я выдыхаю с дрожью:
– Это невозможно. У нас нет свободных номеров. Но я могу позвонить в соседние гостиницы и узнать, что можно сделать.
Уайетт не проявляет никаких эмоций. Он просто стоит и смотрит на меня, без улыбки, без разочарования. Он ждал, что я так скажу.
– Ты не хуже меня знаешь, что везде все уже забронировано, Ари.
Вот зачем называть меня старым прозвищем? По животу разливается покалывающее тепло, и это вовсе не радует.
Чтобы отвлечься, я тянусь к ручке. Я быстро вожу грифелем туда, сюда, туда, сюда – о, Боже, можно мой мозг перестанет думать о сексе?
– У нас нет свободных номеров, – повторяю я. В горле свербит. – У вас не получится остаться.
В правом уголке рта Уайетта мелькает улыбка, и мне становится интересно, что же здесь такого смешного. Его глаза скользят по моему лицу, плечам, груди. Я съеживаюсь под его взглядом. С каждой секундой мне становится все теплее. На шее выступают мелкие капельки пота.
– У тебя волосы отросли, – говорит Уайетт. Я оглядываю себя: темные кончики моего хвоста лежат на странице журнала регистрации, растекаясь по нему, как черные чернила.
– За два года много чего может случиться, – отвечаю я.